Равенство

Хладная Гавань была мерзким местом. Угодив сюда, впору было чувствовать себя ползучим гадом, испуганно забившимся под уродливое нагромождение колючих склизких камней. В ней не было ничего величественного, торжественного, и, взирая на нее с украшенного костями трона, никто не сумел бы усладить свой взор и испытать удовлетворение. Немудрено, что Молаг Балу — Королю Гнева, Принцу Насилия, Отцу Чудовищ, Господину Рабов и Пожинателю Душ — быстро опостылел его маленький сопливый мирок. Планарное Слияние… Столько шуму из ничего. Эта затея была обречена на провал с самого начала. Боэтия уверенно шагал по Плану своего давнего врага, не обращая внимания на слабых тварей, следивших за ним из каждой щели. Их крошечные белесые глаза горели ненавистью и страхом, но Принц Интриг явился сюда не за ними, и ему не было до них никакого дела. Несколько дремор вышли навстречу Боэтии на подступах к Цитадели, но он одним небрежным взмахом секиры смел их со своего пути. С одной из башен, похожей на гнилой клык гигантского чудовища, сорвался титан, но и он был легко повержен. Тварь, напоминающая иссушенного и изуродованного страшной болезнью дракона, с ревом рухнула поодаль, орошая скалы своей слабо светящейся в полумраке голубой кровью. Молаг Бал называл титанов своими сыновьями, словно никак не мог смириться с собственной искаженной природой, непригодной для созидания. «Лорд никого не принимает», «лорд велел его не беспокоить». Все они, лорды, желали, чтобы их не беспокоили попусту, и Боэтия был из их числа. Был Принцем, а не каким-нибудь ксивилаем, и ни у кого не собирался спрашивать разрешения. Молаг Бала он разыскал в самом сердце Темной Цитадели. Разумеется, его визит не стал для Принца Насилия неожиданностью, ведь Боэтия не таился и не пытался скрыть себя от зорких глаз Часовых. И все же «теплого приема» не последовало. Ни армий разъяренных жрецов и титанов, ни магических барьеров, ни даже оскорбительных речей. Господин Хладной Гавани развлекался с душами смертных и не счел необходимым отрываться от своего занятия, что, признаться, немного уязвило Боэтию. Зрелище было… занимательное. Миновав массивные врата и пройдя в небольшую округлую залу, Принц Интриг обежал взглядом свисавшие с потолка насквозь проржавевшие цепи, жаровни, выполненные в форме зубастых пастей, корзины, полные черепов, и остановился на вытянутой и угловатой фигуре хозяина. Принц Насилия оправдывал свое имя. Шумно и возбужденно дыша, он запускал руку в тесную клеть, в которой жались друг к другу разномастные пленники, цеплял одного из них когтями, и начиналась игра: короткая и жестокая. Боэтия наблюдал за тем, как Молаг Бал потребовал от одной души ползать перед ним на коленях и лизать ему ноги, моля о пощаде, от другой — истязать саму себя ржавыми крючьями, а от третьей — голыми руками расправиться с парой себе подобных. Убивал он, впрочем, всех одинаково. Принц Интриг брезгливо поморщился, когда Бал ухватил слабую душу за голову, подтянул к себе и воткнул ей в глотку самое, пожалуй, страшное, внушительное и именитое из всех своих орудий. Смертный захрипел и задергался, силясь отстраниться, его белые мертвые глаза вылезли из орбит. Шипы, покрывавшие огромный член Принца, изорвали шею несчастного изнутри, и нескольких порывистых движений оказалось достаточно, чтобы обнажились кости хребта. Молаг Бал раздраженно отшвырнул от себя безвольно обвисшую жертву, распрямился, похрустывая суставами, и немедля потянулся за новой игрушкой. — Я слышал, что именно тебя твои прислужники называют Богом Интриг, — отсутствие внимания к собственной персоне утомило Боэтию. — Надо бы открыть им глаза на правду. Он коротко глянул на одну из изуродованных душ у самых своих ног. Страшная рана тянулась от ее промежности к середине груди, и сморщенная обескровленная требуха вывалилась наружу, в мертвенном свете жаровен практически неотличимая от камней. Какая дрянь. Да во всей Хладной Гавани, царстве голубого и черного, было не сыскать ни одного существа с венами, полными горячей красной крови. — Тебе всегда недоставало… тонкости. — Открыть глаза? Голос у Молаг Бала был низкий, рычащий и гулкий, он словно звучал из самой глубокой бездны и даже ему подобного Принца пробирал до корней волос. И Боэтия вовсе не назвал бы это ощущение неприятным. — Попробуй, если считаешь, будто это в твоих силах. — Но не в твоих силах, выходит, уследить за своей жалкой сворой? Он знал, что прав, и скупо улыбался своим мыслям. — А твоя тебя, похоже, нисколько не забавляет. Бросив очередную душу на крышу клетки, Молаг Бал уперся ладонью ей в спину и резко двинул бедрами вперед. Страшный крик разнесся по зале, услаждая слух, чего греха таить, обоих Принцев, но под треск рвущейся плоти и ткани вскоре затих, обратившись в глухое бульканье. — Я здесь не ради забав. Ухватив затихшую жертву за ноги, Молаг Бал с хриплым рыком разорвал ее пополам, и Боэтия уловил досаду в этом нехитром жесте. Пленники отпрянули к дальней решетке, со сдавленными рыданиями неуклюже толкая друг друга; должно быть, еще не смирились с тем, какое им полагалось посмертие. Темные губы Боэтии скривились в злой усмешке. Как и всякий самовлюбленный Лорд Даэдра, он считал свои методы истязания смертных самыми действенными. Крепкие когти заскрежетали по камням, и Принц Насилия обратил, наконец, свой взор к Принцу Интриг. До чего же нелепо и чуждо смотрелся здесь этот красивый полуобнаженный гигант с живыми глазами, лоснящейся матово-серой кожей и длинными волосами, собранными на затылке в высокий хвост. Алый цвет его плаща казался Молаг Балу слишком ярким. У Боэтии, как и у прочих Принцев, было множество разных обличий, но этому — обличью могущественного смертного воина — Бог Интриг отдавал явное предпочтение. — Тогда зачем? Моя обитель навевает на тебя скуку, моя Цитатель кажется тебе самой уродливой из твердынь Обливиона, ты смотришь с презрением на моих слуг и детей, насмехаешься надо мной! — повысив голос, Бал в бешенстве сбросил с пьедестала одну из жаровен. Та рухнула на каменный пол и с грохотом покатилась по зале, разбрасывая голубоватые угли. — И смеешь являться сюда? — Смею, уж коли ни ты, ни твои… дети, — это слово было полно иронии, — и слуги не способны препятствовать мне. Принц Насилия остановился в каком-то шаге от своего дерзкого недруга. Длинный хвост раздраженно метался из стороны в сторону, грубая кожа над пастью бугрилась, очерчивая широкий оскал. От него несло мертвечиной и чем-то кислым, и Боэтия с тоской припомнил так любимый им аромат свежей крови. — Я здесь из-за одного из твоих слуг. Того, кто называет себя Червем и ухитряется этим гордиться. Молаг Бал шумно фыркнул: он понял, о ком речь. Говоря откровенно, Маннимарко Боэтии нравился. Упрямством, гордостью и неуемностью своих амбиций этот смертный мог потягаться с иными Принцами, и кроме всего прочего был умен, хитер и изворотлив. Он не только задумал свергнуть Бала и занять его место на троне Хладной Гавани, но и весьма успешно шел к цели под самым носом у своего недалекого покровителя. Бог Интриг и сам не отказался бы от такого полезного и талантливого слуги, но увы, некромантия была ему противна. Оставалось только гадать, как далеко зайдет Король Червей, и наслаждаться зрелищем. — Он много на себя взял, когда явился в мое святилище. Несколько жрецов моего культа и дюжина самых верных моих последователей — слишком щедрая добыча для одного смертного. — Я остался доволен этой жертвой. — Они преданно служили мне, — Боэтия смотрел на Молаг Бала так пристально, словно хотел выжечь взглядом его гнилое нутро. — Лгали, предавали, сражались и убивали с моим именем на устах. Глупцы посрамили меня, пав от руки некроманта, и ныне их место — в Разделе Власти, где им воздастся по заслугам. — Полагаешь, ты справишься с этим лучше? — Безусловно, — Лорд Интриг коротко глянул на одну из изувеченных душ, в его голосе сквозило нескрываемое презрение. — Я не могу позволить тебе оскорбить меня, сотворив с ними это. Крошечные горящие голубовато-белым пламенем глаза Молаг Бала недобро сощурились. Боэтия даже не шелохнулся, когда он сделал тот самый шаг, что до этого разделял двух Принцев. — В этом, — зарычал Бал в лицо своему врагу, капая зловонной слюной с клыков, — ни тебе, ни кому-либо другому никогда со мной не сравниться. Боэтия улыбнулся. Поднял руку, небрежно касаясь ладонью чужой груди, надавил слегка. Сморщенная шероховатая кожа проломилась, как скорлупа, и кончики пальцев увязли в густой лиловой слизи. По спине Принца Интриг пробежали мурашки, и он прикрыл глаза, прислушиваясь к тому, что чувствовал. Сущность Молаг Бала будоражила и манила его. Как разительно она отличалась от изысканной утонченности Мефалы, величавой чувственности Азуры или разрушительной страсти Дагона. Томление, похоть, голод… Бесконечная борьба за каждую душу, за каждый осколок Бездны в отчаянных и неизменно тщетных попытках насытиться. Тяга к грубому обладанию, клубящаяся под пальцами, пронизывала Боэтию насквозь, наполняя все его естество сладостным ожиданием. — Ты в самом деле думаешь, что кто-то стал бы на тебя равняться? Вопль ярости загасил пламя ближайших жаровен. Тяжелый удар отбросил Принца Интриг к стене, так что острые скалы впились в укрытую плащом кожу, а мгновение спустя Бал уже нависал над ним, обхватив чужие запястья длинными узловатыми пальцами. Боэтия, застигнутый врасплох, машинально дернул руками — он не ожидал такой прыти — но вырваться не сумел и с вызовом посмотрел в лицо или, вернее сказать, морду обозленного Бога. — Я заставлю тебя пожалеть об этих словах, — прошипел Молаг Бал, часто сглатывая. Его хвост змеился по камням, а тело били мелкие судороги. Какая-то часть Боэтии затрепетала от восторга. Будь он тем, чье обличье принял, по его спине и рукам уже струилась бы горячая кровь, выводя на серой коже незатейливые алые узоры. Взгляд невольно упал к основанию живота Бала, где покачивалась его причудливая ужасающая смертных плоть: длинная, толстая, ощерившаяся загнутыми шипами. Неужели Дочери Хладной Гавани в самом деле выносили те муки, что она причиняла им? — Нет, — хитрая ухмылка придала лицу Боэтии поистине хищное выражение. — Не заставишь, пока я сам не захочу этого. Он помедлил, давая Принцу Насилия время осознать услышанное. — А если я захочу… Ответной страстью не утолить твоего голода. Молаг Бал издал низкий клокочущий звук, замер на мгновение и рывком отстранился. Силой его похоти можно было бы крошить камни. Широким шагом он вернулся к пленникам — те с криками заметались по клетке, как маленькие испуганные зверьки — выдернул оттуда пронзительно верещащую душу смертного, рывком насадил ее на себя и терзал до тех пор, пока от нее не осталось бесформенное месиво из костей и жил. Грубо, нелепо и бессмысленно. Боэтия испытал легкую досаду, с которой, впрочем, быстро справился. У него были и другие способы развлечь себя. — Однажды, — пробормотал Молаг Бал, стряхивая с когтей истерзанные останки, — я найду способ. — Будь честен с собой — едва ли ты на это способен. — Не тебе говорить мне о честности. Принц Интриг гулко рассмеялся. Мрачная решимость Бала забавляла его, будоража воображение. Он почти жалел о том, что у них — двух Лордов, так или иначе сведущих в плотских утехах — настолько разнятся вкусы. Увы, не всех даэдра темная кровь Падомая одарила умом или хотя бы находчивостью, и Боэтия был совершенно уверен, что и вечность спустя ему не придется встречать Принца Насилия в своих величественных чертогах. — По крайней мере, я не расписываю стены Раздела Власти собственным именем. — Убирайся, — Молаг Бал ощерил клыки и, чуть погодя, глухо добавил, — и смертных своих забирай. После могильной прохлады Гавани обволакивающее прикосновение Пустоты показалось Боэтии даже приятным. Принц спешил в свой План, стремясь восстановить равновесие внутреннее и внешнее и увлекая за собой крошечный серебристый комок плотно переплетенных энергий — возвращенных в его распоряжение душ. Ему оставалось лишь гадать, будет ли Маннимарко наказан за свою оплошность, и надеяться, что разрушительное негодование Молаг Бала не сотрет дерзкого смертного в порошок. Боэтия то и дело возвращался мыслями к тому моменту, когда с руками, поднятыми над головой, оказался прижат к скользким колючим скалам; изнывал от жара и жажды, не желая, а может и не имея достаточно сил, чтобы унять эту бурю. Молаг Бал, безусловно, потерпел поражение в их маленькой игре по неписанным правилам, но и Принцу Интриг вкус этой сомнительной победы пришелся не по нраву. — О покровитель воинов, искусителей и предателей, твоя скорбь столь глубока, что от нее, должно быть, на окраине Дрожащих Островов завяла целая грибная роща. Боэтия, занятый подбрасыванием клубка душ на ладони, приподнял голову, выискивая взглядом обладателя хорошо знакомого ему голоса. — Что говорит лишь о том, что и свою скорбь я могу превратить в оружие. — Так значит, скорби ты не отрицаешь? Сангвин, Принц Разгула, Разврата и Пьянства, следовал за Боэтией, с улыбкой поглядывая на серебристую сферу в его руках. — Не вижу мудрости в том, чтобы отрицать очевидное. Игривая улыбка озарила одутловатое лицо Сангвина. Совершив легкое усилие, он возник на пути Принца Интриг, и вязкая тьма Пустоты завихрилась вокруг его маленьких загнутых назад рожек. Взгляд его блестящих азартом глаз был устремлен к драгоценной ноше в руках Боэтии. — Будь милостив, Мститель, ведь Безумец так нежно привязан к своим грибам. — Ты пришел просить меня за Шеогората? Столп Забот не заслуживает моей милости. — А страсти? Не дожидаясь ответа, который ему и так был известен, Сангвин скользнул ближе, бесстыдно любуясь чужим полуобнаженным телом. — Я пришел, потому что мне известно средство от твоей скорби, — он обвел серебристую сферу пальцами, едва удерживаясь от того, чтобы прикоснуться к ней. — В цене сочтемся. Боэтия усмехнулся, внимательно следя за тем, чтобы рука Принца Разгула не нарушала границ дозволенного. Предложение казалось ему заманчивым. Неудовлетворенное желание по-прежнему клокотало в его сущности, а Очаги Наслаждения манили одним только своим названием, хоть Принц Интриг и не питал на их счет иллюзий, свойственных смертным. — Идет. Но не обольщайся, — Боэтия спрятал комок душ в длинных складках собственного плаща. — Кое в чем с Принцем Насилия тебе все равно не сравниться.