Сорион будет петь

Лобелатель влюблена и лишена покоя с того самого мгновения, когда на городской площади впервые увидела его — высокого эльфа с волосами цвета свежей пшеницы, сладким голосом и простенькой лютней в руках. Она ложится в постель с мыслями о нем и встает по утрам с его именем на устах. Сорион… Оно будто бы соткано из солнечного света и нежных лепестков орхидеи. Лобелатель с наслаждением перекатывает его на языке, словно пробует на вкус, и упивается этим. Она снова и снова берет в руки корзинку и идет в город, сторонясь лесных эльфов на площади. Их глаза горят угрозой и ненавистью, но Лобелатель улыбается: она удерет раньше, чем любой из них обнажит клинок. Она находит своего возлюбленного в таверне — Сорион играет, развлекая народ, — и как бы невзначай проходит мимо него раз, другой. Ловит его взгляд, и улыбка становится шире, обещает, манит. Альтмер улыбается в ответ, его пальцы порхают над струнами, игривая мелодия пронизывает Лобелатель насквозь. Она дрожит, нетерпеливо кусает губы, ей едва удается сдержать себя и вернуться в свою лачугу далеко за пределами города. Лобелатель молода, ей никогда не доводилось быть ни женой, ни матерью. Она не ест ничего мясного, а потому изгнана и отвергнута своим народом, не способным принять ее уродство. Прежде одиночество тяготило Лобелатель, но теперь! Теперь у нее есть Сорион — альтмер, который никогда не осудит ее за ровные ухоженные грядки и тыквенный суп на столе. Лобелатель голодна. Она едва ли способна спать, снедаемая желанием и тоской по любимому, но аппетит, к счастью, не изменил ей. Лобелатель улыбается, тонким ножом счищает кожицу с большой сочной луковицы и ставит котел на открытый огонь очага. Мелодичная трель лютни любимого стоит у нее в ушах, и она с охотой подпевает ей. Сорион, укравший ее сердце, женат, но разве могут оковы брака потушить пожар ее безудержной страсти? Лобелатель приветствует его на пороге и приглашает в дом, предлагает вино, похлебку и, наконец, себя. Он высокий и статный, с сильными руками, оплетенными паутиной полнокровных вен, и кожей, отливающей золотом. Сорион поет, сводя маленькую эльфийку с ума. Они предаются любви на кровати, на кресле и низенькой тумбе из кости мамонта; Лобелатель кричит, выгибаясь в его объятьях, сжимая его бедрами изо всех сил и впиваясь пальцами в разгоряченное тело. Все глубже и глубже, в омут вожделения и кипучей крови, сквозь твердые напряженные мышцы к сердцу, к любимому сердцу, трепещущему, живому, к желанному мигу экстаза и протяжному, застрявшему в горле стону. Лобелатель обнажена и счастлива. Ее грудь часто вздымается от восторга, а в животе разливается приятное тепло. Быть может, теперь она носит его дитя-полукровку? Чувство всепоглощающей любви переполняет ее, и перебить его способно лишь оно — чувство голода. Она нарезает мясо полосками и раскладывает его над углями, то и дело пробегая подушечками пальцев по собственной липкой от крови коже. Ей нужно теперь хорошо питаться, и одних овощей становится вдруг мучительно мало. Лобелатель улыбается, и очищенный от плоти и светлых волос череп ласково улыбается ей в ответ. Она берет его в руки и целует безгубый рот, гладит по темени и касается носом лба. Лобелатель отбеливает кости, скрепляет их специальным раствором, располагает в кресле и кладет ему на колени лютню. Ее возлюбленный любит петь, и она делает все, чтобы устроить его с комфортом. А потом оборачивается, бросает взгляд на пустынное помещение погреба и думает, что надо бы принести сюда пару стульев — для зрителей, которых она обязательно разыщет. Сорион будет петь целую вечность — для них и, конечно же, для нее.