Игра

      Запах донника и густое липкое молоко маков на руках, зеленые следы на коленях, нежно-фиолетовые на белой коже затылка, у самого края волос, почти видимые, преступно неаккуратные.       Начала бы я красить губы, если бы не твой тонкий сиреневый укус под моей нижней? Хотя… Это было больше похоже на синяк или ссадину, но вместе с пятном на затылке складывалась совсем неприятная картина. Так что тот робко-алый блеск, подаренный, кажется, бабушкой, с пожеланием женственности, пришелся как раз кстати.       Ха, женственность! Не смешите меня! Я еще успею побыть женственной. А пока у меня есть возможность быть собой.       А ведь и ты говорила о моей женской чувственности. Твои слова были такими... Горячими, словно шершавыми, снимающими с меня наждаком напускное как одежду до белья. Или даже с бельем. Я не могу думать о тебе спокойно. Дай отдышаться.       Как же все это забавно. По-моему, я начинаю понимать, от чего ты так часто и звонко смеёшься. Раньше я думала, что надо мной, после, сблизившись, что со мной, а теперь, слившись, понимаю, что все же в первом предположении я была права.       Какая ты невероятно хитрая, черно-бурая лиса! А я ведь знала, знала, что ты снова обставишь меня в своем собственном бесцеремонном стиле! Никто не мог поймать, а ты просто подождала пока я остановлюсь и схватила меня руками, а потом сразу выпустила, как бабочку, чтобы не смазать пыльцу, не напугать. И эта забота о моей свободе словно шелковая нитка привязала меня к тебе.       Ты ни разу не делала ничего против моей воли, прикосновения были легкими, ни к чему не обязывающими, не дающими тебя упрекнуть. Они становились все ниже, потом все выше, затем все глубже.       Ты всегда прислушивалась к моим желаниям, умела сделать свои желания моими. Как стыдно осознавать, что ты обставила меня! Обыграла! Обсчитала! Обогнала! Как больно ужалила мое самолюбие, самомнение!       Ох, хитрая... Ты еще пожалеешь об этом. О своем снисходительном взгляде, потерявшемся в омуте черных глаз, как же я не хотела в него верить. О легких смешках, порою слетавших с твоих губ после моих фраз. Я все понимаю теперь. Я все понимала всегда, подлая обманщица!       Ты думала, что это ты обыграла меня? А вот и нет! Глупая ты, глупая. Ты такая же как я: не замечаешь ничего за самолюбованием. Я поймала тебя, загнала в твоей собственной норе, и выхода больше нет.       Мне было не сложно играть слабость, позволять себе быть слабой. А каково было тебе выжимать из себя волка, моя маленькая лисичка?       Легко было соглашаться, что на мне и футболка со штанами смотрятся женственно, ведь где еще ты увидишь пацана с такими тонкими щиколотками? Изящными икрами? Пухлыми губами? Подбритой, невинно голой ямочкой на затылке, спрятанной, словно бы специально для тебя под шапочкой волос?       Ты заглотила приманку, а я медленно потянула, и ты поддалась. Ты думала, что я не заметила твоей лески, обвязанной вокруг моей ноги, а я в этот момент, потягивая ее, вела тебя прямо в расставленные силки.       Ты всегда была моей, с первого взгляда, с первого дрожания моих ресниц. Стала моей как становилась любая по настоящему стоящая вещь в этом лесу. Я ведь в душе коллекционер, ты знаешь.       Порой, чтобы выиграть, нужно пожертвовать пешкой, иногда даже ферзем. Чтобы поймать рыбу, нужно спустить леску, а чтобы подловить лису, нужно отпустить её в безопасную нору, пусть почувствует себя уверенной, контролирующей ситуацию. Оттуда она уже не выйдет.       Тебе не сбежать, хотя и бежать-то больше некуда. Я больше не вернусь, моя милая. Я устала от твоего общества, ты дала мне все, что могла, и наше общение обеднело. И ты ведь даже не поймёшь что случилось. А потом поймёшь. Я уже вижу твое шокированное лицо, искаженное яростью и болью.       Да, я обсчитала тебя, обманула и обставила. Но я любила тебя. Когда-то. Недолго, но любила. И в этом тебе удалось меня обыграть.