Спасибо, что остался

      Как давно ты об этом мечтал? Каждый день, ночь, утро, за чашкой кофе, на тренировке, перед сном твой разум не здесь, он далеко, так далеко, что представить страшно. И потом было страшно, и в последний момент тоже, кто-то пишет «gg», доходит поздно, все встают, шумят и обнимаются. Твоя улыбка, самая слабая из всех? Не в это место ты стремился всю сознательную жизнь? Ты жил в этой минуте десять лет, десяток годков, умещается в одной этой точке, такие полные, такие…пустые? Ты гордишься собой? Мать бы гордилась тобой? Теперь ты можешь сказать ей…Клинтон?       «Я ей не нужен».       Фир не чувствует ничего, кроме пальцев, которыми держал аегис. Сколько часов прошло с тех пор? Эгида оказалась холодной, гладкой и абсолютно равнодушной. Быть может, она отвечает лишь хозяину? Ведь ни одна вещь двум господам не служит. Их было пятеро. Но черт возьми, разве не Фир, не бессменный керри и сильнейший игрок континента…?       — Клинт, ты впорядке? — Мидер клещами выдергивает из раздумий. Сумаил тычет в плечо бутылкой колы: нервы все еще не улеглись, а пиво ему нельзя. Да он и не спорит, пьет, что дают, а глаза его по-прежнему светятся, словно глаза настоящего духа, янтарного или штормового.       — Да, да, спасибо, что остался. — Отвечает тиммейт, чей голос иссякает еще на середине фразы.       Сложно сказать «остался», скорее, согласился провести еще день в гостях у предоставленного самому себе друга. Квартира Лумиса не ахти какая, зато есть большой экран, на котором фоном идет чей-то стрим, стереосистема, развешанная на весь зал, с прекрасным звуком и басами. Везде чисто, ровно и без изъяна – такое впечатление, что это логово было специально создано для компьютерных игр. Даже сейчас, почти не наблюдая за происходящим, Фир не мог оторваться от киберпространства. Отдых, вечеринка? Семья? Внутри керри неприятно екнуло: конечно, это все было у Саида, но не у него. Показывать свою изнанку было почти стыдно, ее полупустой неказистый вид оставлял желать лучшего.       Но далеко не это вгоняет в уныние вчерашнего победителя.       — До сих пор не могу поверить, что мы выиграли! А еще, что ты можешь сидеть при этом с таким кислым видом. — Пакистанец почти подпрыгивает от эмоций, забираясь на диван с ногами. Он чует, что друга надо разговорить. В другом случае, он бы давно уехал домой, а не сидел на шее, не давая в кои-то веки отдохнуть от работы и всего, связанного с ней.       Фир улыбается одними глазами, пристально глядя в ответ. И теплота, и восхищение, и снисхождение — всего понемногу смешивается в одно целое и он признается:       — Это ты — наша победа, ты выиграл инт. Этот аегис твой больше, чем чей-либо из нас. Миллионы зрителей могут подтвердить это, они были там и сами все видели.       «Ну вот, озвучил. И ведь ничего страшного не случилось?»       — Ну ты чего, Клинтон? Дота — командная игра! — Мидер беспечно смеется. — Да и вообще, это ты нас всех построил. И сколькому ты научил меня! Ну ты что?       Объятия Саида простые и внезапные, почти как у ребенка. Он виснет на шее, насколько это возможно сделать сидя, и нет более искренней веры в то, что это поможет ото всех бед.       Фир стал ему почти как старший брат. Один из первых, кто признал его, взрослый, живущий тем же, чем жил он сам. Фир не был заигравшимся школьником или студентом, внушал уважение и казался абсолютно свободным зажатому в сотни рамок беженцу-беглецу в виртуальный мир.       И этот самый Фир говорит, что он тут не при чем?       И это самый человек пытается оттолкнуть его от себя.       Сумаил мрачнеет, видя как мрачнеет Лумис. Казалось, только что он все понимал, а потом вдруг перестал: ну не мог же тот обидеться всерьез, да и на что? Он же не сделал же ничего дурного.       — Слушай, давай поговорим, если я в чем-то ошибся. — Карий взгляд пытается перехватить серый, но безуспешно.       — Ты ни в чем не ошибался.       «…ему так легко все досталось, а ты так долго к этому шел…»       «…ты так старался, а попал на все готовенькое, мидер принес тебе победу на блюдечке».       — Может, тебе уже пора? — Клинтон пытается встать, но ему не дают.       — Нет! Нет, ты эту дурь больше не кури! — Сумаил залазит на колени. — Придумал себе херни и будешь сидеть тут рефлексировать в одно лицо.       Слишком близко подобрался, вплотную. Еще и придавил собой. Клинтон хотел что-то возразить, но его губы уже ему не принадлежали. Короткий, испуганный поцелуй Саида и они оба замерли, уставившись друг на друга. Страх подростка читался на лице, выходил дрожью из его худого тела.       Лумис вспомнил, что он все-таки старше и заговорил первым:       — Ты не понимаешь, что творишь. Не стоит. — Неловкая попытка отвернуться.       Влажные ладони на щеках возвращают в исходное положение. Сумаил с трудом не переходит на крик:       — Я — мужчина! Я все понимаю.       — Меня посадят.       У Сумаила на все есть ответ.       — Никто не узнает. Клянусь матерью.       И что-то щелкает внутри Клинтона, ставит крест на себе, своей судьбе, своем будущем, все пустое — только Сумаил в его руках такой мелкий и льнущий имеет значение. Не то что он сам…пакистанец прямой и решительный, он берет и делает, что считает нужным. Не боится проиграть или выглядеть глупо – о, этого он не страшился никогда. Фир стыдится своих слабостей, пустот, и того, что его тянет за собой этот мальчик, который всегда нуждался в его защите и поддержке.       Сохранять самообладание ох как тяжко, но Лумис не хочет забыться, ему хочется ловить каждый момент, прикосновение, запечатлеть навсегда каждую крупицу. Руки ныряют под одежду с командной символикой, а под ней гладкая кожа, выпирающие ребра, дрожащие от любой ласки, все это сводит с ума и он держится лишь на мысли, что кто-то из них двоих должен оставаться в сознании.       Подросток оказывается неожиданно жестким, горячим, его опьяненное гормонами тело как натянутая тетива, готовая сорваться в любой момент. В бездумном порыве оно стремится прилегать к чужим рукам, вжимается со всей силы. У мальчика дрожат пальцы, которые ничего не могут. «Помоги» — беззвучно читается по глазам. Доверие к тиммейту как всегда безусловное, он не знает, как правильно делать то, чем они занимаются и ему все равно, как именно Клинтон решит ими распорядиться. Лишь бы скорее…       Лумис ничего подобного не желал. Никогда не хотел мужчин, парней и прочих мальчиков, не хотел драть кого-то под выпивкой, или чтоб, Боже упаси, драли его, оставляя затем болезного в чувстве отвращения к самому себе. Но дело в том, что Саид не был «кем-то». Он был чем-то светлым, ярким, как молния, родным и непознанным одновременно. Его хотелось сжимать, целовать, лишая всякого воздуха, изучая расширенные до крайности зрачки.       А еще Саид сам хотел этого, хоть его разум совершенно заблудился в том же лабиринте, где сгинула координация.       — Ааай…       Сумаил судорожно ерзает бедрами, когда партнер наконец-то расстегивает брюки, проникая в них. Никто не касался его так, совсем нежные движения с непривычки приносят болезненное покалывание. Судорога пронзает в спину, то ли от удовольствия, то ли от стыда. Фир ловит каждый его вздох и не останавливается, даже когда цепкие руки грозят пробить ему плечи насквозь. Саид изливается обильно, его член подергивается еще какое-то время в чужой ладони, что не спешит отстраниться, а наоборот, медленно и нарочно пачкает все, что можно испачкать.       — Все хорошо? — Глухо спрашивает Клинтон. Он клянется самому себе, что не станет насиловать Саида, если он отстранится. Тот выглядит немного растерянным, но смущение проходит вместе с оргазмом. Мидер неловко овладевает собой, тянется за новым поцелуем, более мягким и чувственным, пытаясь одновременно проделать то же самое, что сделал с ним Фир. Получается хорошо. Как любому профессиональному игроку, ему легко дается концентрация на том, что делается впервые. Тиммейт недвузначно реагирует на ласку, хоть и немного скованно: Лумису кажется кощунством сама мысль о том, чтобы случайно сжать или поцарапать сидящего на нем человека.       Вверх-вниз, вверх-вниз. Безумно приятная пытка никак не заканчивается, хоть оба были возбуждены до предела почти от начала. Фир изучает руками шею, лицо, губы столь желанного человека, нервничает, что заставляет того ждать столько, сколько ему самому ждать не пришлось. Может, просто переволновался. Однако Саид все понимает.       — Не спеши. — Смотрит прямо в глаза. — Я твой.       Все кошки, невыносимо скребущие по стенам души, разом испарились. Его победа была только его, он обладал ею так полно, что оспорить это было бы просто невозможно. Фир только что сам занес ее на руках и уложил в свою постель, на свои подушки под свое одеяло.       Отпустило, стало намного легче. Желание показаться психотерапевту ушло, откуда приходило. Должно быть, он и правда слишком долго был один.