Смотри на меня, Уилл

Смотри на меня, Уилл. Господи, как это наивно и по-детски мило, когда ты пытаешься отвернуться. Не от меня. От того, что ты есть. Как трогательно ты опускаешь глаза. Да, так, как сейчас. Сделай так еще раз. Невероятно, сколько смысла ты вкладываешь в этот взмах ресниц! Ты по-прежнему пытаешься сохранить за собой хоть каплю контроля. Контроль, это не твое, Уилл, признай. Смотри на меня. Перестань искать в себе изъяны, ты совершенство. Запомни это, или я заставлю тебя запомнить. Ты приезжаешь с фанатичной настойчивостью, хотя давно уже забыл, зачем тебе нужно приезжать. Ты просто приходишь, чтобы быть. Роешься в моих коллекционных книгах, рассматриваешь рисунки, каждый раз снова и снова обходишь библиотеку так, будто потерялся в волшебном городе. И все это время ты даешь мне возможность смотреть. На тебя. На тебя — моего. Я говорю тебе, что сеансы у меня отменяются за сутки. Я говорю, ты опускаешь глаза, а мне до зубовного скрежета хочется зарыться пальцами в твою шевелюру, откинуть твою голову назад так сильно, чтобы кадык ходил вверх-вниз. Их отменяют за сутки, ты понимаешь? И я лгу, Уилл, что меня раздражает твой лосьон. Кого вообще может раздражать что-то твое? Я говорю тебе «мистер Грэм». Отстраненно, коллегиально, почти на равных. Хотя в это время единственное, чего хочется, так это вдавливать, вбивать, втрахивать тебя в кожаное кресло и видеть, как ты мельком смотришь на меня из-за своего плеча, растерянный, доверчивый, настоящий. Настоящий ты. Смотри на меня, Уилл. Смотри сейчас. Тобой невыносимо хочется управлять, и тебе самому этого хочется не менее сильно. Ты же знаешь. Каждый раз, доверяясь, ты кормишь моего личного демона своей кровью, но ты точно знаешь, что демон не возьмет слишком много. В тебе всегда будет оставаться та йота жизни, которая нужна. Ты так хочешь отдавать себя. Твои собаки, кошмары, блуждания по ночам — вся твоя невнятная жизнь и скомканная борьба за нее — это всего лишь акт жертвоприношения. О да, Уилл, больше всего ты любишь быть жертвой. И, Боже, как грамотно ты умеешь приносить свою жертву мне. Всего себя. В точности такого, какой мне нужен. Спасибо. Ты рисуешь часы. Каждый раз, рисуя, ты знаешь, что за этим последует. Ты бросаешь карандаш и поднимаешь глаза. Эти наэлектризованные бездны страдания, твои глаза. Ты замираешь и ждешь. Энцефалит доконал тебя, я доконал тебя, но это не предел. Твой предел гораздо дальше, и мы оба это знаем. Ты смотришь из-под вихрастой челки, тянешь мне блокнот. Ждешь. В глазах черным-черно, губы чуть приоткрыты. Ты никогда не потянешься сам, ты осторожен. Может, и боишься слегка, но скорее тебе нравится принимать то, что дают. Ты таков, Уилл, и ты каждый раз, принимая меня в себе, ты будто снова удивляешься. Будто опять не готов, не ожидал, не хотел, нет… Это так трогательно, особенно, когда прямо под твоей поясницей мнется блокнот, где ты нарисовал свой кривой циферблат. Ты бьешься копчиком о собственный рисунок и сначала отчаянно мотаешь головой, отвергая, но не в силах запретить. Минута, другая, и вот ты смотришь совсем иначе, с призывом. Крошечные язычки пламени в твоих глазах, а твой собственный язычок на моей шее. Смотри на меня так же меня, Уилл. Ты сможешь. У тебя есть связка всех моих ключей, и одним из них ты пользуешься особенно умело. Ты ведь знаешь, что ничто не греет нутро эстетствующего садиста так, как достойная охота. Убить тебя слишком просто. Понять тебя гораздо сложнее. Любить тебя практически невозможно. Но ведь именно таков твой замысел. Таков твой замысел, Уилл, и зеркала твоего разума отражают лучшее в тебе, но ты не хочешь этого замечать. Ты ждешь когда это замечу я. Мы можем играть в эту игру бесчисленное количество раз, но так и не придем к финишу, ибо смысл этой игры — ее процесс. Я всегда открываю перед тобой дверь: «Прошу, Уилл, входите». И всякий раз ты приносишь себя нового. Ты бормочешь: «Наверное, я теряю рассудок». Ты не можешь сфокусировать взгляд. Ты позволяешь поправить свои очки. Ты разрешаешь разрушить свою жизнь. Ты немного дрожишь и дышишь, будто за тобой гнались. Ты пахнешь своими собаками, хламом своего дома и сексом. Ты всегда пахнешь сексом. Ты обронил свое прощение, Уилл. Ты прощаешь так, как Бог прощает? Любую печаль можно вытерпеть, если превратить ее в историю, правда? Смотри на меня, Уилл, ибо то, что ты видишь, может в любую секунду стать последним. Именно это тебя заводит, я знаю. Именно так ты хочешь чувствовать: всегда на острие, всегда по грани, помеченный зверем, но не убитый. В этом твоя сила. Надо мной. Ты одинок, потому что уникален. Мои званые ужины, ты никогда не покидаешь их первым. Ты всегда остаешься на десерт. Если точнее, ты остаешься десертом. В мире хирургического порядка и утонченно выстроенной системы, ты единственный, ради кого я могу лихо смахнуть на пол драгоценную посуду. Сначала ты безучастно смотришь в потолок, будто есть там что-то, чего ты еще не успел заучить. Особенно тебе нравится алая шелковая лента, которая ложится тугим узлом, крестом через твои запястья, и — будто жесткая непререкаемая точка — серебряный нож точно посреди узла. Точка. Десерт готов, bon apetit.Ты позволяешь мне это, Уилл, потому что знаешь: великими нас делает ощущение смертности. Страшна не смерть, а бесполезность плоти, но твоя плоть всегда полезна. Смотреть, как расширяются твои зрачки — это наблюдать за ядерным рассветом. Смотреть на тебя такого — значит вынуть из себя остатки души. Брать тебя такого — значит рождаться в новом обличье. Каждый раз. И тебе всегда мало. Думаешь ли ты о том, как убить меня, когда кончаешь? В эти секунды, и только тогда, ты смотришь прямо в глаза. Смотри же на меня и сейчас, Уилл. Я люблю приносить тебе завтраки. Видеть, как в твоих зрачках еще плещутся остатки вчерашних кошмаров. Когда я приезжаю, твои собаки необычайно нервничают — чувствуют в доме присутствие зверя высшего порядка. Зато ты сам, поглощенный мрачными лабиринтами своего искалеченного разума, открываешься навстречу. Ты никогда не просишь помощи вслух, но за тебя умоляют твои глаза. И я не могу не помочь. Как это глубоко и интимно, просто провести кончиками пальцев по твоей щеке, поправить спутанные, влажные, прилипшие ко лбу пряди. Молчанием ответить на твой обезумевший тускнеющий взгляд: все хорошо, Уилл. Пока я здесь, все хорошо. Загнать тебя в клетку было одной из самых сладостных частей игры. Изломанная фигурка, расчерченная белыми прутьями в центре холодного белого зала. Истинная авторская работа, согласись. В этой клетке, будто пойманный маленький хищник, ты плачешь, и эти слезы неосторожно смывают во мне остатки нормальности. Ради одной твоей слезы стоило навещать тебя в клинике. Ты ведь еще можешь плакать, Уилл? Сделаешь это для меня? Играя с разумом психопата, будь готов к отдаче. Будь готов перенять его роль, надеть его маску и тугие ремни. Вторгаясь во тьму, ты, так или иначе, впускаешь ее в свое сердце. Смотри на себя. Смотри, каким ты стал. Поднимаешься чернильной тенью над осколками собственной боли, расправляешь дымчатые крылья, но по прежнему не решаешься взлететь. Лети со мной, Уилл. И ты летишь. Ногтями и криком царапаешь каменные стены своей камеры-подземелья. Приподнимаясь мне навстречу на своей жесткой кушетке, ты запрокидываешь голову далеко назад и надтреснуто стонешь: «Я ненавижу тебя». Прямо мне в губы ты выдыхаешь: «Пожалуйста». Впившись мне в шею, исступленно просишь: «Убей меня, наконец». Но каждый раз, когда я ухожу от тебя по звонкому коридору с плачущими стенами, ты вцепляешься дрожащими пальцами в решетку и провожаешь отчаянным взглядом мою тень. Смотри на нее, Уилл. Тени теперь — это и твой мир тоже. Мы обмениваемся трогательными подарками. Ты подарил мне Мэттью Брауна и крошечку своей власти. Спасибо. Этот милый ребенок, очарованный твоим вязким безумием сделал все, как надо. Я подарил тебе Рэндалла Тира, и то, как ты распорядился подарком, не ужаснуло, пожалуй, одного меня. Напротив, Уилл. Восхитило, заставило гордиться тобой — мальчиком, который стал мужчиной. Да, Уилл, ты умеешь принимать подарки с должным почтением. Но у благодарности очень короткий век. Тебе так идет кровь, Уилл. Она делает тебя Ангелом Смерти, подкрашенным болью и искренностью. Твоя искренность подкупает, она забирает меня без остатка. Она заставляет верить в неподдельность твоей натуры. Раскладывать тебя, подобно изысканному блюду, в котором нет ни капли пошлости, в котором только глубина и вдохновение — вот он, верх кулинарного искусства. Наточенное столовое серебро, Уилл, вот, что подходит тебе. Мы не хотели уезжать без тебя, и ты так редко улыбался. Я не мог оставить тебя одного, и не мог не подарить тебе улыбку. Ты так драматично насаживаешься на нож, так эротично, так отчаянно. Это высший акт любви и жертвенности. Никто, кроме тебя не способен на такое. Ты распахиваешь глаза, вбираешь в них всего меня: это ли твой дар? Я прижимаю тебя крепко, каждую клетку, как дитя, как бесценное сокровище, которым ни с кем и никогда не намерен делиться. Да, я хочу, чтобы в твоей жизни не осталось никого, кроме меня. Ты дрожишь, ты кровоточишь, ты дышишь так, что перестаю дышать я… Я поворачиваю твое время вспять и склеиваю твою разбитую чашку. Я никуда не уйду, сколько бы миль не разделяло нас. Я никогда не перестану слышать, даже если ты вдруг замолчишь. Ты под моей кожей, ты в моей крови. Ты — моя кровь. Я хотел удивить тебя. А ты… Ты хотел удивить меня. Ты лежишь там, Уилл, в крови, которая так идет тебе, в боли, с которой ты уже сроднился и смотришь так, как никто никогда не посмотрит. Однажды ты все же произносишь свою просьбу вслух. Скатываешь ее с языка. Сплевываешь. Говоришь: «Ты нужен мне. Пожалуйста.» Я в ремнях натуго, а ты говоришь грязно, как портовая шлюха, ибо знаешь, что я вижу за этим словом. Слова, Уилл, живые существа. У них есть личность, мнение и расписание. Твои слова значат совсем иное. Твое «пожалуйста» — это то самое «пожалуйста», которое ты стонешь подо мной, бездумно водя пересохшими губами по моей шее. Пожалуйста, еще… Сильнее, жестче, да… Твое «нужен» означает: «Только не бросай меня». Никогда не уходи, мне страшно, я не смогу, я не справлюсь… Твоя грязь — это та чистота, которую ничто не испортит. Смотри на себя, Уилл, ибо нет существа чище тебя. Ремни тугие, но никто не запретит коснуться тебя такого. Мое творение. Мое совершенство. Мой мальчик. Я подарю тебе Красного Дракона, всего, как ты хочешь. Кромсай его, резвись, лишь бы ты, моя единственная нежность, был счастлив. Если этого не хватит, искромсай меня на куски. Только будь собой, мой Уилл. Будь нами обоими. Когда я наполню тебя до предела, мне придется тебя убить. Ты будешь лучшим блюдом на столе. Ты будешь моим Entree. Или убей меня, если сможешь. Но главное — смотри на меня. Когда мы полетим вниз, смотри на меня, Уилл.