Ожерелье

— От имени жителей Дейла приветствую тебя, Владыка Трандуил, на нашем празднике. Надеюсь, в будущем это станет доброй традицией — проводить Исхода Лета вместе. А теперь, пусть вспыхнет пламя и начнется праздник! Прошу тебя, Владыка. Бард передает пылающий факел эльфу и отступает в тень шатра. Трандуил медленно подходит к сложенным поленьям, обводит взглядом замершую толпу и высоко поднимает факел. Блики огня освещают его фигуру, будто коротко облизывают своими языками. Трандуил подносит факел к поленьям — и не бросает, нет — просто разжимает пальцы, и тот летит вниз. Миг — и костер вспыхивает, выстреливая искрами и будто пытаясь дотянуться до самого неба. Толпа восторженно ахает, а Трандуил неспешно поворачивается и идет обратно. Костер осыпает его искрами, и он сам похож на рожденного из этого пламени. Лицо Трандуила скрывают тени, но глаза горят, будто вобрав в себя часть того огня, что бушует за его спиной. Эти обжигающие, яркие, голодные глаза смотрят прямо на Барда, и он чувствует, как в животе закручивается жаркий узел предвкушения и возбуждения. Они оба знают, что будет дальше. Трандуил заходит в шатер, и становится за спиной Барда — так близко, что тот ощущает жар его тела. Жар и запах скошенной травы. Раньше Бард думал, что эльфы должны благоухать редкими благовониями или розами на худой конец. Что запахи, пробуждающие желание у мужчин совсем другие — тягучие и пряные. Терпкие. Странно, что теперь вожделение в нем вызывает именно свежий аромат травы. Хотя... Он делает глубокий вдох, голова начинает немного кружиться. На самом деле ничего странного в этом нет. — Не задерживайся. Слова тихие, на грани слышимости; теплое дыхание задевает шею. Бард в ответ только молча кивает — знает, что говорить ничего не нужно, да и некому — за спиной уже никого нет. Со стороны это выглядит вполне прилично: гость пожелал правителю хорошей ночи. Но это значит, что Бард задержится еще немного и тоже покинет праздник. Церемонию он провел, теперь пусть народ веселится. А ему надо отдохнуть. О том, что лучше всего правителю спится за крепкими дверьми и плотными ставнями гостевого дома, людям знать не обязательно. Бард последний раз оглядывает площадь и тихо отступает в тень. Это будет длинная ночь, и она только началась. Двери дома не заперты. Бард знает, что его ждут, но сознательно медлит: тщательно закрывает замок, долго возится с плащом и сапогами, гасит в гостиной все свечи. Это как в детстве — самые вкусное оставлять напоследок, сначала закончить дела, а уже потом идти играть. Сейчас Барда ожидает самая увлекательная игра в жизни. Она волнует, будоражит, заставляет сердце биться быстрее. И Бард, ступая на порог спальни, уже готов делать первый ход. В комнате горит камин, и в зыбком, неверном свете огня изящная фигура на кровати кажется совсем призрачной, сотканной из теней и лунного света. Трандуил лежит на животе и смотрит в огонь, прикрытый только своими невозможными волосами. И Бард уступает соблазну, даже не пытаясь бороться. Садится рядом на кровать и осторожно гладит шелковые пряди; голову опять кружит еле уловимый травяной аромат. Трандуил не шевелится, даже не поворачивает головы, и Бард осторожно отводит волосы в сторону, обнажая шею. Кожа такая нежная и гладкая, что прикасаться к ней страшно — а вдруг поцарапает грубыми пальцами? Нет, дотрагиваться руками — кощунство. Можно только целовать. Осторожно, едва касаясь губами, но чувствуя, как бешено быстро бьется жилка на шее. «Не так вы невозмутимы, как хотите казаться, Ваше Величество". Восхищение все равно прорывается наружу в каждом осторожном касании, в каждом легком поцелуе. Он смотрит на это совершенное создание и не может насмотреться. Каждый раз король-чародей заставляет его терять голову, снова и снова сводя с ума. Трандуил лениво потягивается и наконец поворачивается к Барду. Смотрит снизу вверх, почти покорно, почти принимая. Почти. Мгновение — и Бард сам не понимает, как оказывается лежащим на спине, а Трандуил уже сидит верхом на его бедрах, победно и лукаво улыбаясь. Ловкими пальцами он быстро развязывает ворот рубашки Барда и наклоняется к нему, а волосы падают с двух сторон, ограждая их от остального мира. — Ну что, наигрался? — Трандуил говорит низко, хрипло, и Бард понимает: пора ему быть покорным. Это удивительный момент, когда эльф сбрасывает все маски и становится тем, кем является на самом деле: опасным, сильным хищником. Кажется, что в нем нет ни капли нежности — поцелуи похожи на укусы, сильные пальцы сжимают так крепко, что оставляют следы на теле. Кажется, что он хочет только одного — смять, подчинить, взять. Только нет никакого желания ему сопротивляться, потому что эти поцелуи сладкие и желанные, потому что эти пальцы разжигают под кожей огонь. — Ты красивый, Бард, ты знаешь? — Трандуил склоняется все ниже, пока не ложится Барду на грудь, прижимаясь тесно, близко, кожа к коже. Он доверчиво устраивает голову у Барда на плече и берет за руку, переплетая пальцы. Ладонь у Трандуила изящная, холеная, белая. А руки Барда — большие и широкие, с загрубевшей кожей и мозолями. Руки совершенно разные, но вместе они выглядят... цельно. Именно так, как надо. Сила и изящество, темное и светлое. Человек и эльф. Обманчивая картина. Потому что сила, что скрывается за изяществом, — огромна, а нежность, которую прячет видимая грубость и простота, — безмерна. Трандуил медленно ведет ногтями вверх, по предплечью Барда, до локтя. На коже остаются длинные царапины, из которых рубиновыми каплями начинает стекать кровь. Эльф завороженно смотрит, а потом осторожно слизывает ее. «Действительно, как хищный зверь» — думает Бард, когда Трандуил поднимает голову и улыбается алыми перепачканными губами. У самого Барда вечно обветренные губы, и когда он смеется, они трескаются. Сигрид ругает отца и предлагает разные мази собственного приготовления, чтобы ранки быстрее заживали, но он только отмахивается. Трандуил теряет голову от их кровавых поцелуев, а мелкие неудобства можно и перетерпеть. — Ты тосковал без меня? — спрашивает Трандуил, и Бард хочет сказать, что да, безумно, невозможно, что он считал каждый день — но эльф ведь и так все знает. Поэтому он просто целует — и все слова уходят, становятся лишними и неважными. Весь мир вокруг перестает существовать — есть только он и его прекрасный эльф. И ничего больше. *** Когда он открывает глаза, за окном еще темно, но рассвет неумолимо выпивает черноту ночи. Бард знает: пора собираться, если он хочет выскользнуть из гостевого дома незамеченным. Лишние сплетни им ни к чему. Камин уже почти догорел, и Бард зажигает свечу, чтобы не собирать вещи впотьмах. На каминной полке стоит зеркало, и Бард, мельком взглянув в него, возмущенно охает. — Ну и как я теперь буду ходить? — на шее красуется несколько синих пятен, одно, кажется, даже со следами зубов. — А поосторожнее никак нельзя? И на самом видном месте! — О, мне так жаль, — тянет эльф без малейшей тени раскаяния, и, потягиваясь, встает с кровати. Он подходит к Барду и становится за его спиной, почти как вечером на празднике. Почти — потому что сейчас не надо соблюдать приличия. Обнимает Барда за пояс и целует в висок. Нежно, почти целомудренно. И тихо шепчет: — Это точка отсчета. Когда они сойдут, я приеду, чтобы поставить новые. Ты не хочешь носить мое ожерелье из камней — будешь носить такое. И Бард только улыбается в ответ, потому что это ожерелье намного лучше холодных, мертвых камней.