Дорога на Дюнкерк

Когда Шинго вышел к старой ферме, спрятавшейся в глубине яблоневого сада, солнце почти зашло. Вид на сад и двухэтажный каменный дом — серый, потемневший от дождей и снега, но настолько основательный, что с первого взгляда становилось ясно: не одно поколение хозяев он сменил и не одно ещё сменит — совпадал с фотографией, сохранённой в памяти телефона, и Шинго, поправив лямку рюкзака, зашагал по дорожке между яблонь, спелые плоды которых уже начали опадать, распространяя густой одуряющий аромат. Он едва миновал половину пути, как раздался яростный лай, и две собаки с жёсткой топорщащейся шерстью выскочили из глубины сада и закружили вокруг, громко оповещая хозяев о появлении незнакомца. Шинго остановился, выжидая, пока собаки успокоятся, и стараясь не делать резких движений, потому что боялся, что трекинговая палка в его руке может спровоцировать их на нападение. Хотя агрессивными псы не выглядели, несмотря на грозный лай. — Найт! Эрроу! Женщина в широкополой соломенной шляпе вышла из-за дома, и собаки тут же бросились к ней. Шинго двинулся навстречу, не дожидаясь, пока к нему подойдут. — Это частная территория. — Добрый день. Мы переписывались насчёт комнаты. Я Шинго Ходжо. Женщина подняла голову, взглянула на него из-под полей шляпы — и отпрянула. — Кто вы?! Шинго почувствовал себя неловко. Возможно, произошла какая-то ошибка? — Вы мадмуазель Рогнар? — Да, это я, только… — она наконец совладала с собой. — Да, простите. Я Реми Рогнар. Вы меня удивили, вот и всё. Я думала, вы японец. На вид ей было лет двадцать пять. Золотые с рыжиной кудри, большие карие глаза, широкий рот — типичная француженка из старых фильмов. Шинго улыбнулся. — На четверть. Она протянула ему ладонь. Рукопожатие было по-мужски крепким. — Идёмте. Я покажу вам дом. Шагала она широко, уверенно. Шинго пришлось прибавить шагу, натруженная за долгую дорогу нога тотчас заныла, и он невольно начал прихрамывать. Заметив это, Реми сбавила темп и скосила глаза на палку, но ничего не сказала. За домом он заметил несколько хозяйственных построек, выглядевших гораздо более современными. Яблоневый сад переходил в вишнёвый, дальше тянулись строгие ряды грядок с какими-то овощами — Шинго не очень хорошо разбирался в сельском хозяйстве и с ходу опознал только цветную капусту. А между грядками и темнеющей в отдалении рощей был разбит небольшой виноградник. Все посадки выглядели аккуратными, ухоженными, хоть сейчас на обложку журнала о прелестях сельской жизни. Изнутри дом оказался таким же основательным, как и снаружи. Толстые стены, деревянный пол, массивная старая мебель. Он словно не менялся с самой постройки. Только современная техника напоминала, что на дворе всё-таки XXI век. — Вы голодны? — спросила Реми, пока Шинго осматривал отведённую ему комнату — не очень просторную, зато с большим окном. — Кухня внизу. Обычно мы ужинаем раньше, но есть холодные закуски. Шинго перекусил на вокзале около полудня и сейчас действительно хотел есть. Он повесил куртку на спинку стула и спустился следом за Реми на кухню. Оказалось, что во Франции под холодными закусками понимается вовсе не то убожество, к которому привык житель британского мегаполиса. Первым делом Реми достала круглый ноздреватый хлеб, совсем свежий. Затем на столе появились оливки, мёд, козий сыр и каперсы, паштет в глиняной плошке, ещё один сыр… — Мне говорили, что Франция — это гастрономический рай, — заметил Шинго, впиваясь зубами в хлеб с сыром, политые мёдом, — но сейчас я впервые вижу, что это правда. — Если хотите почувствовать себя настоящим гурманом, поезжайте в Прованс, — Реми кинула в рот оливку. — Хотя я слышала, что желудки англичан не всегда выдерживают тамошнее изобилие. — Благодарю. Потренируюсь сперва здесь. Реми засмеялась. — Вино или сидр? — Вообще-то я не особо пью… — Вы во Франции, — она достала из холодильника кувшин, от которого сразу потянуло яблоками. — Скоро привыкнете. Шинго пригубил сидр, намереваясь лишь сделать вид, что пьёт, а потом налить себе воды, но напиток оказался удивительно свежим и лёгким, пился незаметно, и стакан вскоре опустел. — А другие гости у вас сейчас есть? — Сейчас — никого. — Не сезон? — Да нет, — Реми пожала плечами. — Здесь не очень популярное место. Туристы предпочитают жить поближе к городу. Я даже удивилась, что вы выбрали мою ферму. Обычно у меня живут пенсионеры или родители с маленькими детьми, которым хочется тишины и свежего воздуха. А вас что заставило сделать такой выбор? — То же самое: хотелось тишины и побольше природы вокруг. Чем дальше от города — тем лучше. Этим ответом он заслужил одобрительный взгляд Реми и почувствовал лёгкий укол совести. Несмотря на то, что в целом даже не соврал. Просто умолчал о главном. Следом за закусками, которые и закусками-то назвать не получалось — настоящий обед, только холодный — Реми водрузила на стол яблочный пирог и заварила чай. От маленького фарфорового чайника пахло травами. — Вы чудесно готовите. — Это вы завтра скажете, когда попробуете моего тушёного кролика. Кстати, а что вы собираетесь здесь делать? Развлечений у нас немного. — Читать. Гулять. Отсыпаться, в конце концов. Не беспокойтесь, развлекать меня не понадобится. — Ах, отсыпаться… — протянула она, и Шинго мог поклясться, что в её глазах заплясали чёртики. — Тогда ложитесь пораньше. Часов в девять. — В девять? Вы смеётесь? — Или в восемь. Если действительно хотите выспаться. Утром Шинго сумел оценить её совет. Одна из пристроек возле дома оказалась курятником. И чёртов петух начинал свой день с истошных воплей примерно в пять утра. За завтраком, намазывая на хлеб мягкий, расплывающийся камамбер, Шинго как бы невзначай поинтересовался: — Вы здесь давно живёте? — С рождения. — А ваша семья? — Поколений пять точно. Или даже больше. — Я подумал, может, вы знаете. В сороковом году, когда английские войска эвакуировались из Франции, они ведь здесь проходили? Реми резко встала. — Они везде проходили, — бросила она, отворачиваясь к стоящей на подоконнике миске с фруктами. Взяла грушу и с хрустом надкусила. Шинго знал, что некоторые французы не любят англичан, но не ожидал столкнуться с такой откровенной неприязнью. — Может быть, здесь есть какие-то памятники погибшим? — Понятия не имею. Извините, мне надо работать. Посуду оставьте на столе. Что ж, растерянно подумал Шинго, глядя вслед выходящей в сад Реми, придётся искать информацию в других местах. Здесь ему явно не помогут. Для начала он решил наведаться в ближайшую деревушку, надеясь, что там его если и не снабдят информацией, то хотя бы подскажут, где искать. Дорога, ведущая к деревне, тянулась между полей, небольших рощ и всё тех же яблоневых садов, которые были здесь повсюду. Между яблонь бродили пятнистые коровы, лениво жевали траву. По краям придорожной канавы цвели яркие жёлтые цветы. Кроме стрекотания насекомых да позвякивания колокольчиков на шеях коров, ничто не тревожило умиротворённую сельскую тишину. Шинго закрыл глаза и попытался представить спешащих по этой дороге людей: здоровых и раненых, идущих самостоятельно или с помощью товарищей, обессилевших от ран, лежащих у обочины и тщетно просящих у проходящих мимо помощи — или хотя бы глоток воды. Крики, стоны, ругательства. Съехавшие в кювет, брошенные машины. И над всем этим — гул двигателей самолёта, разрывающий небо, и пулемётные очереди… Корова протяжно замычала всего в нескольких шагах от него. Шинго встряхнул головой. Воображаемая картина оказалась слишком реальной. В деревне он купил Интернэшнл Нью-Йорк Таймс — единственную газету, которую нашёл на английском языке, пачку мятной жвачки и маленькую упаковку печенья, чтобы подкупить собак Реми. Зашёл на почту, отправил матери открытку — она любила их получать. Девушка, продавшая ему открытку, неплохо разговаривала на английском, и от неё Шинго узнал, что никакой информации о проходивших тут войсках ему, скорее всего, не найти — деревня маленькая, мемориалов в окрестностях нет, но зато он может съездить в Сент-Омер, там наверняка что-нибудь найдётся, а ещё дальше к югу есть настоящий музей, переделанный из бывшего бункера, и она однажды там была, очень впечатляет, если хотите, она покажет по карте, как туда проехать… Шинго вежливо отказался. В Сент-Омере он уже был. Он поблагодарил разговорчивую девушку за совет и отправился обратно. На этот раз дорога заняла гораздо больше времени. Шинго привык, что от долгой ходьбы нога начинает ныть, и старался не обращать на это внимание — боль пройдёт, зато подвижность восстановится быстрее, — но шаг всё равно замедлил. Да и солнце пекло немилосердно. Собаки снова встретили его лаем, но уже не таким сердитым. Шинго достал печенье, и оба пса тут же завиляли хвостами, потянулись за лакомством, толкаясь мордами. Слопав печенье и облизав кормителю ладони, они позволили несколько минут почесать себя за ушами, а потом умчались обратно за дом, откуда доносился стук молотка. Движимый любопытством, Шинго отправился посмотреть, что происходит. Стоя на коленях и яростно орудуя молотком, Реми прибивала доску к крыльцу сарая. Её волосы, забранные в пучок, растрепались, на шее темнело грязное пятно. Просто так стоять и пялиться было как-то невежливо, и Шинго подошёл поближе. — Давайте помогу. — Я сама справлюсь, — Реми с силой ударила по гвоздю, вгоняя его по самую шляпку. — Думаете, раз я женщина, то не умею обращаться с молотком? — Ничего я не думаю. Просто хотел помочь. Он встал рядом, наблюдая, как она расправляется с доской. И впрямь ловко. — Вы этой фермой одна управляете? — Да. Лет семь уже. — Понятно. Он не мог не подумать, что, должно быть, это из-за бывшего мужа Реми так агрессивно воспринимает намёки на то, что женщина не может заниматься мужской работой. Спрашивать об этом было бестактно, но девушка, словно прочитав его мысли, добавила: — А до этого я жила с бабушкой. На этой ферме всегда работали женщины и прекрасно справлялись. — Я вижу. У вас тут образцовый порядок. А ваши родители? — Умерли. — Простите. — Это было давно, — она наконец забила последний гвоздь и выпрямилась, утирая пот со лба. Над бровями тотчас образовалась тёмная полоса. — Как ваша прогулка? — Оказалась довольно приятной. У вас тут красиво. Хотя городок крошечный. Слово «деревня» он предпочёл не произносить — вдруг она сочтёт его пренебрежительным? Хотя на город два десятка домов и одна площадь с облупившимся памятником, конечно, не тянули. Реми скрылась в сарае, загремела инструментами. — Вам стоит съездить в Сент-Омер. — Я там был перед тем, как приехать в вам. Правда, почти ничего не успел посмотреть. — В субботу я повезу овощи на ярмарку, — Реми появилась на пороге сарая, приглаживая волосы. — Если хотите, могу показать вам город. Он небольшой, но есть на что посмотреть. Да и ярмарка вам наверняка понравится. Только я поеду рано, сразу предупреждаю. Предложение было неожиданным, но отказываться Шинго не собирался, даже из вежливости. — Конечно, хочу. Спасибо. В субботу утром, когда разбуженный треклятым петухом Шинго вышел во двор, он обнаружил, что Реми встала даже раньше обычного. Она выдёргивала из грядки пучки зелени и аккуратно укладывала их в деревянный ящик. Рядом стояли ещё два таких же ящика, уже заполненные. — Доброе утро, — сказала она, — вы даже слишком рано поднялись, могли бы ещё часок поспать. — С вашим петухом поспишь… Что это? — Шнитт-лук. А это артишоки. Шнитт-лук был похож на обычную траву. А артишоки — на зелёные цветы. Странные, но красивые. На самом деле, Шинго не раз их видел на рынках и название «артишоки» знал, но до сих пор не подозревал, что именно это они и есть. — Я сейчас сделаю перерыв и приготовлю завтрак. — Если позволите, я и сам могу. — Вы — гость. Это не ваша обязанность. — Слушайте, — Шинго не знал, смеяться ему или обижаться, потому что такую упёртость он, ей-богу, видел впервые, — я верю, что вы сильная женщина и всё можете делать сама, но я тоже не беспомощный младенец. Или вы мне не доверяете? Реми замялась. Кажется, ей стало неловко. Шинго поздравил себя с успехом и дожал: — Я вас позову, когда завтрак будет готов. Хорошо? — Хорошо, — Реми наконец улыбнулась. — Хлеб на столе под полотенцем. Если что-то не найдёте, не стесняйтесь спросить. На кухне имелась современная кофе-машина, но Шинго видел, как Реми варит кофе в большой турке, и решил не идти лёгким путём. Варить кофе он умел и любил. В его семье предпочитали чай, Шинго был единственным, кто не поддерживал эту известную английскую традицию. Да и он чаще всего обходился растворимым «Нескафе», экономя время. Но здесь жертвовать вкусом ради быстроты казалось преступлением. Даже в голову не приходило просто намазать кусок хлеба маслом и запить сладкой бурдой, разведённой кипятком не глядя — лишь бы кофеина было побольше, — называя это завтраком. Наверное, размышлял Шинго, именно поэтому французы достигли такого мастерства в кулинарии. Если даже обычная повседневная трапеза превращается в настоящее пиршество, что говорить о высокой кухне? Когда кофе был готов, а хлеб, масло, сыр и прочая еда расставлены на столе, он снова вышел в сад. Реми уже покончила с зеленью и теперь срезала кочаны цветной капусты — идеально белые, без единого пятнышка. — Сейчас, — сказала она, правильно истолковав его появление, — только отнесу в машину, чтобы не стояли на солнце. Когда она подняла ящик с капустой, Шинго молча взял второй и пошёл рядом. На этот раз Реми возражать не стала. Вдвоём они быстро загрузили овощи в старый пикап с облупившимся кузовом. Кофе уже успел остыть, но Реми подогрела его на плите. Она завтракала маленькими булочками, пальцами разрывая их на куски и отправляя в рот. Шинго видел, что так делают с круассанами. Ему же больше нравился обычный хлеб, ещё тёплый, вынутый этим утром из хлебопечки, с сыром и ломкими листьями салата. Сыр здесь вообще был потрясающий. Никакого сравнения с тем, что можно купить в магазине. Кажется, Шинго начал понимать тех, кто бросал модные тусовки и престижную работу и переезжал жить в сельскую глушь. Субботняя ярмарка действительно впечатляла. Здесь было всё — от овощей и зелени до живых овец, непрерывно блеющих, и сидящих в клетках кур. Их менее удачливые собратья висели рядком над мясным прилавком, скорбно вытянув шеи. Рядом предлагали попробовать сыры, причём ни продавца, ни покупателей не смущало, что протягивающие кусочки сыра руки были далеки от стерильности. Ящики с овощами и фруктами стояли прямо на земле, сверху на них были прикреплены бумажки с написанными от руки ценами, а продавцы, собравшись кружком, пили сидр и обращали на покупателей внимание только тогда, когда те сами окликали их. Навязывать своей товар было ниже их достоинства, ну, или главным смыслом этой ярмарки было не распродать всё, что привезено, а пообщаться со знакомыми. Реми выгрузила свои овощи возле одной из палаток, расцеловалась с её хозяйкой, и женщины быстро о чём-то заговорили, жестикулируя и поминутно прикасаясь друг к другу. В Англии такое сочли бы непозволительной грубостью, но здесь Шинго уже успел насмотреться и на бурные объятия при встрече, и на целующих друг друга мужчин, и на смущённых туристов, выдирающихся из цепких рук дружелюбных местных жителей, к которым они имели неосторожность обратиться с какой-нибудь просьбой. Наконец, женщины закончили разговор, снова расцеловались, и Реми, довольно улыбаясь, вернулась к машине. — Полетт говорит, будет хорошая погода, — объяснила она. — Значит, много покупателей. Не придётся везти всё обратно. Действительно, несмотря на ранний час, народа на ярмарке было предостаточно, и в основном все были местными, если судить по одежде. Хотя попадались и туристы, увлечённо щёлкающие фотоаппаратами. Реми провела Шинго по маршруту, в принципе повторяющему описание из путеводителя, но вместо перечня дат и исторических событий рассказывала, какой каток заливают перед ратушей на Рождество, какие праздники отмечают здесь и в других окрестных городах и как местные женщины устроили в прошлом году соревнование по бегу на каблуках, чтобы отдать собранные деньги в приют для бездомных животных. Это было куда интереснее путеводителя, тем более что Шинго его уже прочитал. Как и обещала Полетт, погода стояла ясная, на небе не было ни единого облачка. Когда Шинго с Реми зашли перекусить в небольшой ресторанчик, они трудом отыскали себе место. Посетители располагались за столами целыми семьями, с детьми и собаками: ели, болтали с соседями, что-то горячо обсуждали, втягивая в это обсуждение половину ресторана, включая официантов. Тут же были и туристы, которые, разложив на столе карты, строили планы на вторую половину дня. Шинго с наслаждением вытянул ноги, давая отдых мышцам, и Реми поколебавшись спросила: — Может, вам стоит поменьше ходить? Вы говорите, если надо отдохнуть. — Да нет, мне как раз ходить надо. Не волнуйтесь. — Спортивная травма? — Нет. Почему вы так решили? Она слегка смутилась. — Ну… вы похожи на спортсмена. — Я военный. — О, — её глаза расширились. — Так это что — пуля? — Той-терьер. — Что? — Той-терьер, — невозмутимо повторил Шинго. — Такая мелкая крыса. Любимец жены нашего полковника. Пробрался ночью в казарму, я об него споткнулся и слетел с лестницы. Ничего героического. Реми расхохоталась. — Извините. Нет, правда, извините, я просто… что, неужели правда? — Так и знал, что надо было соврать про боевое ранение. От компании сидящих неподалёку молодых людей, говоривших между собой по-немецки, раздался свист. Реми резко прекратила смеяться и прошипела себе под нос что-то ругательное. — Не любите туристов? — Этих? Нет. Они приезжают сюда, ставят палатки на чьём-нибудь поле, включают музыку, раскидывают мусор. Ведут себя как дикари. — А как же местная экономика? — Прекрасно обойдётся без них, — Реми отломила кусок хлеба и обмакнула в подливку у себя в тарелке. — Послушайте, если вы интересуетесь войной, здесь недалеко есть музей. Я могу вас отвезти. — Я там был. Реми заколебалась, но всё же спросила: — Ищете что-то конкретное? — В общем, да, — Шинго не собирался поднимать эту тему, в прошлый раз Реми ясно дала понять, что разговоры о войне ей не нравятся, но раз уж сама спросила… — Где-то здесь пропал без вести мой дед. Скорее всего, погиб, но мы не знаем точно. Реми вся как-то сгорбилась, опустила голову так, что Шинго не мог видеть её лицо. — Здесь многие погибли, — глухо сказала она. — Вряд ли вы что-то найдёте… и вообще, знаете, мне пора возвращаться. Я и так с вами тут задержалась. Хотите остаться или тоже поедете со мной? — С вами, — Шинго поднял руку, подзывая официанта. — Хотя бы кофе выпьете? От кофе Реми не отказалось, но было видно, что настроение у неё испорчено. Шинго не понимал, в чём дело. Она же сама его спросила, разве нет? Когда они выходили из ресторана, один из парней, которых так нелестно охарактеризовала Реми, свистнул ей вслед. — Эй, красотка, хочешь выпить с нами? — крикнул он на ломаном английском, совершенно не обращая внимания на Шинго. Парень был пьян. Реми даже головы не повернула. Хорошее расположение духа так и не вернулось к ней: едва припарковав пикап во дворе, она тут же пробурчала что-то про огород и унеслась работать, мимоходом шикнув на радостно бросившихся ей навстречу собак. Шинго наблюдал, как она яростно рыхлит опустевшую грядку. Возможно, война как-то затронула её семью? Он бы понял, если бы так реагировал человек постарше, но Реми родилась настолько позже войны, что не то что её — вряд ли её родителей коснулась эта трагедия. Чтобы не раздражать девушку ещё больше, он взял электронную книгу, бутылку воды и пару яблок и отправился в рощу за фермой. Где и провёл остаток дня, валяясь на траве и читая «Растревоженный эфир». Он любил Шоу. И вообще любил читать. Возможность делать это медленно и с удовольствием, а не краткими урывками, была, наверное, одной из самых приятных сторон его отпуска. Когда желудок напомнил ему, что два яблока — это для взрослого мужчины практически ничто, Шинго вернулся на ферму. Он был готов по-партизански ползти на кухню и искать там что-то в холодильнике, но Реми к этому времени уже успокоилась, хлопотала у плиты, подпевая доносящейся из приёмника песне, а от духовки аппетитно тянуло грибами. — Вовремя вы вернулись, — весело сказала Реми, — я уже начала думать, не пойти ли на поиски. — Я на запах, — Шинго с удовольствием втянул носом божественный аромат. — Что это? — Петух в пиве. Не мой, — ехидно добавила она, увидев радость в глазах постояльца. — Жаль. Петушиное мясо таяло на языке, хотя с точки зрения Шинго, блюдо скорее следовало назвать петухом в сметане или как-то вроде того — сметана ощущалась гораздо явственнее, чем пиво. Когда он спросил об этом Реми, оказалось, что сметана — составляющая соуса, а не самого блюда. Честно сказать, разницы он не видел, но для французов, наверное, она была принципиальной. Они с Реми побеседовали о литературе — она тоже любила читать, хотя предпочитала исторические романы, затем разговор переключился на любимые фильмы. Реми совершенно преображалась, когда рассказывала о том, что её нравилось: она бурно жестикулировала, глаза горели, а говорить начинала так быстро, что иногда было сложно разобрать отдельные слова, особенно, когда она при этом ещё и улыбалась во весь рот. Её энтузиазмом можно было заразить кого угодно. Шинго даже старался меньше говорить сам, потому что смотреть на Реми в приступе вдохновения было гораздо интереснее. Они засиделись почти до темноты, забыв про время, и только звонок телефона заставил их прервать разговор. Звонила Полетт, интересовалась, заберёт ли Реми остатки своих овощей, ведь ярмарка уже закончилась. Та ойкнула, рассыпалась в извинениях, кляня свою забывчивость. Договорились, что Полетт заберёт всё с собой, а Реми заедет к ней завтра. Всё это Реми пересказала Шинго потом, ибо говорили они, разумеется, на французском. Потом вспомнила, что забыла убрать с огорода инструменты, и пора было мариновать мясо для завтрашнего обеда, а ещё засыпать ингредиенты в хлебопечку, чтобы утром получить свежий хлеб… в общем, Шинго предпочёл убраться в свою комнату. Как реагирует Реми на предложение помочь, он помнил, а под ногами путаться не хотел. Да и слишком мало он смыслил во всём этом, чтобы помогать. Роман он дочитал уже перед сном, почти засыпая. Поганый петух всё-таки сбил ему привычный режим дня, переведя в разряд жаворонков, и Шинго мстительно надеялся, что до отъезда успеет отведать жаркое из мерзавца. Его разбудил лай собак. Не обычное ленивое перегавкивание, каким псы обменивались с соседями, а истошный лай, то и дело переходящий в рычание. Похоже, что кто-то забрёл в сад. Шинго выглянул в окно и увидел свет фар, а потом сквозь собачий лай до него донёсся сердитый голос Реми. Сон как рукой сняло. Шинго быстро натянул штаны и пулей вылетел из комнаты, не обращая внимания на боль в ноге. В саду стояла чужая машина — джип с открытым верхом. Найт и Эрроу носились вокруг, лая и рыча, а Реми ругалась с тремя молодыми парнями и махала руками в сторону выезда из сада. Судя по всему, парни уезжать не собирались — они присвистывали, смеялись и что-то выкрикивали в ответ. Один из пассажиров вышел из машины и протянул Реми открытую бутылку пива. Эрроу щёлкнул зубами в паре дюймов от его руки, и парень, отшатнувшись, заорал что-то уже не весело, а зло, повернулся к машине и вытащил с заднего сиденья дробовик. Шинго двигался быстрее, чем думал. Он в несколько прыжков преодолел последние метры до машины, оттолкнул Реми, с лёту выбил у парня дробовик, схватил за шею и с силой ударил лицом о дверь джипа. Неудавшийся стрелок сполз на землю, застонал, даже не пытаясь встать. Шинго поднял его за одежду и пихнул обратно в машину. — Ещё кто-то хочет получить? Нет? Тогда разворачивайся и проваливай, быстро! — рявкнул он на водителя, даже не задумываясь, понимают ли его. Но похоже, что поняли — джип рванул с места задним ходом, ударился о яблоню, развернулся и исчез. Ни водитель, ни второй пассажир ни слова не сказали. — Сопляки, — прошипела Реми. — Думают, что им всё можно! Шинго поддел босой ногой дробовик. — Это охотники, что ли? — А вы зачем влезли? — переключилась на него Реми. — Я бы сама с ними разобралась! Зачем вы только приехали, до вас всё так спокойно было! — Ну, знаете, — растерялся Шинго. — Я-то тут при чём? — Как будто вы… — Реми осеклась, закусила губу. — Вот что, хватит. Идёмте. Совершенно сбитый с толку Шинго последовал за ней в дом. Собаки потрусили следом. В гостиной Реми приказала — иначе не скажешь — ему сесть и ждать, а сама унеслась на второй этаж. Шинго слушал, как она хлопает дверьми, и гадал, что за вожжа попала ей под хвост. Только сейчас он вспомнил, что не успел надеть рубашку, и чувствовал себя крайне неуютно. На стол перед ним упала тонкая папка. — Вот. Они ваши. Забирайте и уезжайте. Шинго вытянул из папки несколько бумажных листов — и обомлел. Перед ним лежал его собственный портрет. — Что это? — Не узнаёте? Или не собственный. У человека, чьё лицо было изображено на бумаге тонкими карандашными штрихами, не было азиатского разреза глаз Шинго, и лицо казалось чуть шире. И он был моложе — возможно, всего на несколько лет, но моложе. На втором рисунке был незнакомый молодой парень со светлыми кудрявыми волосами и выбитым передним зубом. — Вашего деда звали Джейсон Темплар, — резко сказала Реми. Она стояла, отвернувшись к окну, руки сжимали край подоконника так, что побелели пальцы. — Его друга — Скотт Каттер. Они прятались в лесу за нашей фермой, потому что ваш дед был ранен и не мог идти к Дюнкерку. Через две недели после оккупации их расстреляли немцы. Я покажу вам, где их похоронили. А потом — уезжайте. От Джейсона Темплара в семье остались всего две фотографии, сделанные ещё до войны. Джейсон видел их и знал, что похож на деда, но на портрете сходство было просто невероятным. — Откуда вы об этом знаете? И откуда у вас эти рисунки? — Это моя бабушка их там спрятала. Она носила им еду и лекарства. И она же потом нашла их могилы. Поставила там крест, посадила цветы. Только даты рождения она не знала. Написала имена и дату смерти. — Понятно, — Шинго осторожно сложил листы вместе. Под ними лежали ещё несколько, разлинованных и исписанных от руки на французском, но он решил, что потом спросит у Реми, что там написано. — Это ваша бабушка нарисовала? — Да. Она мало рисовала вообще-то, но у нас вся семья — художники. А эти портреты она сделала для меня. Когда я узнала об этой истории, то много её расспрашивала, и она их нарисовала. — Расскажите ещё что-нибудь, пожалуйста. — Сперва бабушка хотела спрятать их на ферме, но испугалась, что немцы займут дом. Подвала у нас нет, на чердаке бы услышали… Ваш дед был тяжело ранен, Каттер тоже, но легче. Но он даже один передвигался с трудом, поэтому они оба остались. Хотели немного подлечиться и пойти дальше, но немцы наступали слишком быстро, эвакуация закончилась. Тогда не думали, что это надолго. Бабушка ходила к ним втайне от родни, боялась, что её родители не смогут держать это в секрете. Немцы были в деревне, но на ферму не заглядывали. Тут всё было разрушено, половину крыши снесло от взрыва бомбы, сад разорён. Ну и вот… две недели они там прятались. — А потом их нашли? Рэми сгорбилась. — Не нашли. Выдали. — То есть? Если никто, кроме вашей бабушки, не знал… — Знал ещё один человек, — с трудом перебила она. Казалось, слова царапают ей горло. — Мой дед. Тогда ещё просто бабушкин жених. Он донёс немцам, и они расстреляли вашего деда и его друга. Шинго молчал. Он просто не знал, что на такое можно сказать. — Он думал, что это слишком опасно. Что бабушка может попасться, и тогда её тоже убьют. Дождался, пока она уйдёт в город, чтобы найти лекарства, и рассказал немцам, что видел в лесу английских солдат. Что произошло дальше, в объяснениях не нуждалось. — Надеюсь, ваша бабушка не пострадала,— сказал Шинго первое, что пришло в голову. — Нет. Она вернулась, когда всё уже было кончено, и ничего не смогла сделать. Никто не подумал, что она как-то с ними связана. — И после этого она всё равно вышла за вашего дедушку? — Она не знала, что это был он. Он не рассказал ей тогда. Только потом, перед самой смертью. Шинго не знал, что думать. Это было больше, чем он надеялся найти. Теперь он знал, что дед погиб. Знал, как он погиб, и Реми даже пообещала показать его могилу. Можно будет переслать матери фотографию, а если она захочет — привезти её сюда, когда у него в следующий раз будет отпуск. Жаль, что бабушка так и не узнала, но теперь уже ничего не поделаешь. Но Реми была расстроена, хотя он не понимал, что задело её так сильно. То, что её бабушке так и не удалось спасти раненых солдат? Что ей напомнили о семейной драме? Она не производила впечатления истерички, готовой расплакаться из-за каких-то воспоминаний, тем более — чужих. — Было что-то ещё? — нерешительно спросил Шинго. Это не его дело, разумеется, но… — Вы что-то не договариваете. — Я рассказала вам всё, что знала, — резко ответила Реми. — Вам мало? — Да нет же. Просто я вижу, что вы расстроены, но не могу понять почему. Ведь из вашей семьи никто не пострадал? — Конечно, не можете понять, — горько сказала Реми, — куда вам. Ваш дед был героем. Вы можете вспоминать о нём с гордостью. Рассказывать, как он отдал жизнь за Францию. А о чём вспоминать мне? О том, что мой дедушка был предателем? Что он выдал кого-то на смерть? Вам когда-нибудь приходилось узнавать такое о близком человеке? Только тут Шинго наконец понял в чём дело. И мысленно обозвал себя тупым дебилом. — Вы его очень любили, да? Вашего дедушку? — Да, — она выдохнула это почти неслышно. — Бабушка Катарина… она была замечательной, но она всё время была занята. Она занималась защитой животных, отстаивала права женщин и всё в таком духе. Часто уезжала. А дедушка всегда был со мной. Он учил меня рисовать, читал вслух, когда я болела, брал с собой на рыбалку, возил на побережье… Папа с мамой умерли, когда я была ещё маленькая, так что они с бабушкой воспитывали меня вдвоём. А потом у него обнаружили рак, оперировать было уже поздно, последняя стадия… он не любил обращаться к врачам, знаете, как все мужчины, — Реми начала всхлипывать. — Мы с бабушкой приходили к нему в хоспис, и когда стало понятно, что он вот-вот умрёт, он и рассказал обо всём. Просил прощения у бабушки. Она… она не смогла. Потом говорила, что ударила бы его, если бы он не умирал. Так и не простила, до самой смерти. — Мне жаль. — Чего вам жаль? Это она его не простила, а я не могу, ясно вам?! Я всё равно люблю его, даже если он… даже если он… Она плакала, уже не сдерживаясь. Шинго, сам не понимая, что делает, подошёл к ней, поднял руки… и замер. Ужасно хотелось положить ладони ей на плечи, прижать к себе, сказать, что она не виновата, что это нормально — любить родного деда, столько для неё сделавшего и совершившего всего одну ошибку в далёкой молодости. Но он не посмел. Опустил вместо этого руки на подоконник, почти касаясь её ладоней. — Я знаю, что он убийца и предатель, но он всё равно был моим дедушкой Франсуа! Я не могу его ненавидеть! — Конечно, не можете. — Зачем вы явились, — всхлипнула она, — зачем разворошили это? Всё так хорошо было, пока вы не приехали. — Простите. — Да я же не об этом… о Господи, ну что вам ещё надо? Вы теперь знаете, как всё было и кто виноват в смерти вашего деда. Почему бы вам не уехать, а? Оставьте меня в покое. — Мне ничего не надо. Это вам надо, Реми. Перестаньте уже себя винить. Вы не обязаны никого ненавидеть, особенно вашего дедушку. — Как вы можете это говорить… — Именно я и могу. Считайте, что я говорю от имени своего деда — думаю, у меня есть такое право. Простите его, Реми, прошу вас. Он ведь сожалел о том, что сделал, вы сами сказали. Никто из них не хотел бы, чтобы от этой войны страдали три поколения. Пожалуйста, хватит себя мучить. И перестаньте плакать. Иначе я вас обниму, вы дадите мне по морде и выгоните на утренний автобус, а мне так этого не хочется. — Что? — она обернулась и удивлённо заморгала, поняв, как близко он стоит. На светлых ресницах поблёскивала влага. Шинго склонил голову, почти касаясь её волос возле уха. — Вы позволите мне остаться?