Веснушки

«Так случается, что за всю жизнь люди так и не находят своих родственных душ, но их жизнь на этом не заканчивается» — думает Тадаши, пытаясь расстегнуть пуговки на манжете рубашки. У него совсем мало времени — минут пять. Максимум — десять. Пуговки выскальзывают из неуклюжих пальцев, и все не желают оголять запястье, и поэтому Ямагучи просто поддергивает рукав рубашки повыше и, путаясь в складках ткани кармана, достает обычную черную гелевую ручку. Левую руку держит крепко на колене — не дай Бог дрогнет, тогда все полетит к чертям. Холодный кончик стержня утыкается прямо в вену, оставляя черную точку, Тадаши ведет ручку вверх, к ладони, заворачивая линию в причудливый узор. Он знает, что где-то там, в его классе, у его лучшего друга (а по совместительству и его соулмейта) проявляются черные узоры. Парень аккуратно, дрожащей рукой вырисовывает точки, изгибы лепестков, что-то заштриховывает и резво прячет ручку в карман. Нужно лишь немного подождать, пока чернила чуток подсохнут, пока Тсукишима, где-то там, в классе, как следует рассмотрит его торопливое творение. Ямагучи смотрит на кран, и, вздыхая, судорожно смывает черные узоры. Мыльная сероватая вода скользит в сливное отверстие, а там, в классе, у Тсукишимы на запястье растворяется узор. Парень, наконец, приводит себя в порядок, он торопится обратно в класс, пока о нем не вспомнили и не начали искать. Когда он заходит в класс, Тсукишима аккуратно, почти невидимо для других улыбается, щуря медовые глаза. «Ну вот как мне в родственные души мог попасться именно Кей?» — уныло думает Тадаши, и усаживается на место, низко опуская голову. Наверное, Тсукишиме лучше не знать, что его родственная душа такой как он. Так будет легче. Дома он, наконец, сдергивает рубашку, полноценно открывая предплечье, и достает пенал с маркерами и фломастерами. Он старается не думать о тренировках, о том, что у него снова ничего не выходит, какие бы он усилия ни прикладывал и мягко, черным маркером (конечно же смывающимся) выводит очертания цветка лотоса. Ямагучи, конечно, не художник, но получается у него и впрямь неплохо. Тадаши знает, что где-то там, в своем доме, Тсукишима наблюдает, как наливаются лепестки розовым цветом. «Возможно, он даже улыбается», — думает Ямагучи, аккуратно добавляя тень к лепесткам, делая их более реалистичными. Тсукишима никогда не рассказывал Ямагучи о рисунках на его запястьях. Он вообще, казалось бы, не заинтересован во всем этом, и уж точно не станет светиться от счастья и с восхищением показывать его, Тадаши, каракули на своей руке. Да и не настолько это восхитительно чтобы хоть кто-нибудь этим восторгался, чего уж говорить о Кее. Если бы кто-нибудь спросил Ямагучи, согласен ли быть соулмейтом Тсукишимы, он бы решительно, или не очень, ответил «нет». Потому что такой человек как Кей явно заслуживает большего. Он, Ямагучи, на самом деле не так уж и плох, но до того, чтобы быть наравне с Тсукишимой ему топать и топать как пешком до луны. Так же бессмысленно и невозможно. Тадаши решительно не хотел быть родственной душой Кея. Если бы кто-нибудь спросил Ямагучи, солгал ли он в прошлом вопросе, он бы ответил «да». Но Ямагучи никто ни о чем не спрашивает, поэтому он молчит и ни на секунду не отпускает мысль, что это всего лишь ошибка, ведь даже в безукоризненной системе жизни иногда случаются нелепые огрехи. И продолжает рисовать на своих руках, ногах, где только сможет, ведь он знает, что Тсукишиму это радует, пусть он и молчит об этом. А почему бы и не порадовать его, что Тадаши это стоит? Небольших денежных затрат на краски и маркеры и немного времени. Не так уж и много. Следующий выходной Тадаши проводит в поисках люминесцентной краски. Приходится обойти кучу магазинов, но он уверен, это будет того стоить. Тсукишиме обязательно понравится. По крайней мере, Ямагучи на это надеется. И вот, вечером, когда уже стемнело, он, вскользь удостоверившись, что Кей еще не спит, старательно рисует точки на своем лице. Ну, как рисует. Просто повторяет узор своих веснушек краской. Ямагучи знает, что Тсукишима особо никогда на него не заглядывался, и уж точно не сможет прознать в его родственной душе своего спутника. Да и кто вообще сможет узнать кого-то всего лишь по расположению точек в одном единственном рисунке? «Ну хоть на что-то они сгодились» — думает Тадаши, закалывая челку и открывая лоб, щурясь, выискивая почти не видные зимой пятнышки. Он старательно опускает обратную сторону кисточки в краску и аккуратно ставит точки деревянным наконечником, стараясь не переборщить с количеством жидкости, а не то еще потечет чего доброго. Когда все пятнышки скрыты желтоватой краской, он маркером пишет на внешней стороне ладони «Выключи свет и подойди к зеркалу». Он не знает, заметил ли это Тсукишима, но сам он выключает свет и взбирается на предусмотрительно притащенный стул и пристально смотрит на себя в зеркало. На мгновенье ему кажется, что перед зеркалом вовсе не он. Что перед зеркалом стоит кто-то совершенно невероятный, с целой россыпью живых, дышащих звезд на щеках и на лбу, что спустились всего на мгновение и нашли приют на его лице. И в глазах, тоже будто бы не его, все эти огни вспыхивают, и целая вселенная кроется в темных, влажно блестящих зрачках. И выглядит этот незнакомец будто бы хрупкое, совершенно прекрасное создание, рожденное не для жизни в человеческом мире, а где-нибудь в гущах мягких облаков, окруженными всеми ветрами, с застывшими нитями дождевой воды и звенящей в хрупких снежинках мелодией самого неба. Будто бы он по глупой ошибке оказался в этом доме, напротив этого зеркала на этом самом стуле. Но Ямагучи-то знает, что перед зеркалом не какое-нибудь небесное создание, а всего лишь он, самый обычный Ямагучи, каких в Японии немерено, и иллюзия прекрасного рушится. Он сидит перед зеркалом уже долго, он потерял счет времени на первых тридцати минутах и теперь, откинув изображение, думает обо всем, что придет в голову. «Видит ли сейчас Тсукки то, что сейчас вижу я?» — думает Ямагучи. «Почему именно я?» — думает Ямагучи. Он бы, правда, хотел быть достойным Кея, но это просто невозможно. И вообще, как Тсукишима обратит на него внимание? Да, Ямагучи хотел бы думать, что Тсукки считает его своим другом, но он понимает, что рядом с ним он как какое-то бесплатное дополнение к самому Кею, который его услужливо терпит. Ну, хоть что-то. Ему бы больше подошел кто-то такой, неординарный, как тот же Король, даром, что они друг друга не переносят. Или такой, как Хината, невероятно одаренное солнышко. Он-то уж точно со своими умениями утрет всем нос. Вот только от подобных мыслей сердце сжимается очень уж больно, поэтому Тадаши старается об этом не думать. Мысли одолевают его голову, и ему невыносимо хочется спать, но если он уляжется и заснет, то он наверняка смажет всю краску о подушку. Вот будет разочарование для Кея: стоять и смотреть, как аккуратные точки всего мгновение назад бывшие восхитительными звездочками превращаются в непонятную кашу. Поэтому он аккуратно, влажным полотенцем оттирает лицо, стирает надпись на руке и только тогда замечает аккуратное и лаконичное «Красиво» под его надписью. Тадаши чувствует, как его щеки горят, непрерывный стук сердца мешает дышать, а улыбка растягивает губы, и ничего не пишет в ответ, наблюдая, как растворяется начертанное ручкой послание. Он обещает себе — вот этот рисунок был точно последним. Точно-точно. (Плевать, что это же он говорит каждый раз, когда рисует что-нибудь для Тсукишимы, и что это далеко не первый «последний раз».) Сейчас это стопроцентно будет последним рисунком. Мысль отдает горечью, но Ямагучи успешно сглатывает ее и укладывается в кровать, насильно выгоняя мысли о Тсукишиме из головы. Завтра начнется новая жизнь, для него, для Тадаши, в которой у него не будет родственной души. Пусть лучше Тсукишима думает, что его соулмейт просто живет далеко, во всяком случае, неведение лучше, чем Ямагучи в родственных душах. Кей же ведь, чего доброго, может подумать, что раз у него такая родственная душа, то он и сам такой. Такой неуклюжий, доставучий, неспособный к волейболу. Когда Ямагучи засыпает, он мельком думает о будильнике, который он не завел, поэтому еще и опоздает наверняка. И он опаздывает. Не успевает позавтракать, лишь на бегу ухватить прожаренный тост и под недовольное ворчание матери выбежать на улицу. Спотыкаясь, торопится до того перекрестка, где они должны встретиться с Тсукишимой, и едва-едва не толкает какую-то девчонку, перед которой рассеянно извиняется. Кей все так же неизменно стоит у столба, и, заслышав шаркающие, через раз спотыкающиеся в спешке шаги, морщится, отворачивается и цыкает, выказывая свое недовольство. — Прости, Тсукки! — Ямагучи едва не давится последним кусочком тоста, судорожно припоминая, а не забыл ли он ту тетрадь по истории дома на столе. Молчание слишком уж затягивается. «Что нарисовать сегодня?» — думает Ямагучи, и тут же одергивает себя, припоминая, что вчерашний последний раз и правда был последний раз. Когда Тсукишима бросает на него нечитаемый взгляд, Тадаши, будто бы очнувшись, вдыхает побольше воздуха и начинает говорить обо всем что видит. Главное, чтобы Кей больше не бросал на него таких взглядов, мало ли, догадается еще о чем. В непрерывной болтовне они доходят до клубной комнаты, а затем идут на утреннюю тренировку, опять же в окружении пустых, не несущих смысла фраз. Ямагучи, чем ближе к залу, тем быстрее говорит, и сам уже не замечает, как путается в словах. Есть такое выражение «Перед смертью не надышишься». Вот и он все не может «надышаться» беззаботной атмосферой, прежде чем вступить в свои провалы и неудачи. Когда он спотыкается, и на мгновенье поток речи прерывается, Тсукишима опять бросает на него тот самый взгляд, и Ямагучи замолкает. Спустя пару дней они все так же ходят в школу и на тренировки, и все эти дни он каждое утро ловит на мысли: «Что бы сегодня нарисовать для Тсукки». А потом вспоминает про последний рисунок, и немного успокаивается. Последний раз на то и последний, чтобы после него ничего не следовало. Он не позволяет себе ни малейшего штриха, ни тончайшей линии на коже. Раньше он никогда не замечал, как, оказывается, трудно обходится без мелких зарисовок на руках. Привычка рисовать для Тсукишимы так прочно завладела им, что вросла в плоть, впилась в кости и смешалась с кровью. Заставлять себя не рисовать на коже было трудно, но не невыполнимо. Достаточно лишь было научиться контролировать свои порывы, а он, вроде как, с этим справился. Вечером четвертого дня на его левом запястье проступила тонкая, едва заметная, будто бы робкая и боязливая надпись «Все в порядке?». Тадаши уж было схватился за тот темно-зеленый фломастер, валявшийся под рукой, но остановил себя. Надпись не исчезала вплоть до утра и растворилась, когда Ямагучи только-только проснулся. С каждым днем странных взглядов Тсукишимы становилось все больше, а желания изрисовать руки, и ноги, и вообще все, до чего дотянется, чем-нибудь грандиозным все меньше. Ему казалось, что все вполне в порядке, пока мимо проходивший Хината не поинтересовался: — Тебя Тсукишима не обижает? Выглядишь грустным, молчаливым стал. Тадаши тогда лишь улыбнулся и поспешил заверить пышущего энергией ребенка, что все в порядке. Видимо, контроль над порывами он освоил, осталось лишь освоить хоть чуточку искусства лжи, и тогда все будет просто идеально. И он уж было собирался выяснять, какое выражение лица говорит о его прекрасном расположении духа, как его выловил Тсукишима, и в привычной для него манере спросил: — Все в порядке? Тогда Ямагучи и правда растерялся, не зная какое лицо нужно сделать, чтобы показать Кею, что все лучше чем просто «в порядке». Поэтому он недоуменно моргнул, чуть дернул бровью и слегка улыбнулся, чуть щуря глаза. «Да, — думает Ямагучи. — Наверное, то, что нужно» — Ты о чем, Тсукки? — Я о… — Тсукишима запинается, неопределенно взмахивает рукой, замолкает и заканчивает: — Об этом. Ямагучи мысленно хихикает, и думает, как отреагирует Тсукишима, если он ответит «Но ты указал на всего меня». И молчит. - Да нет, со мной вроде все в порядке. — Тут, что самое главное, не перестараться с бодростью в голосе. Тсукишима моргает, и Тадаши, уж было, спокойно вздыхает, как Кей снова говорит: — Хватит врать, Ямагучи. Я тебя спрашиваю — все в порядке? — Говорю же тебе — да. - Тогда почему их нет? На мгновение Тадаши кажется, что Тсукишима немножко (или множко) сошел с ума. — Кого «их», Тсукки? Кей с досадой цыкает, хмурится и отворачивается, отвлекаясь на шорох позади. Он чуточку растерян, и не знает, как сформулировать предложение, это видно по тому, как он отвлекает внимание на всевозможные мелкие действия, пытаясь выиграть хоть немного дополнительного времени на раздумья. Ямагучи покладисто ждет, пока Тсукишима что-нибудь уже скажет и наблюдает за ним. За тем, как едва-едва розовеют скулы, как съезжают очки и Кей торопливо их поправляет. Смотрит на длинные и пушистые ресницы, отбрасывающие тени на щеки, на кудрявые волосы и на белые наушники на шее. — Раньше ты… — говорит Кей и снова запинается. Молчит, а затем берет себя в руки и уверенно выдает: — Раньше ты постоянно рисовал. Тадаши старается не показывать, как сердце пропускает удар, поэтому вопросительно мычит, и выдавливает: - О чем ты, Тсукки? Я и сейчас рисую, просто сейчас небольшие проблемы с английским, да и с… — Ямагучи! — прерывает его Тсукишима — На руках. Ты постоянно рисовал на коже, понимаешь? Ямагучи понимает, но не хочет говорить об этом Кею. Вообще говорить об этом не хочет, а потому и стоит молча как истукан. Он даже понятия не имеет, что отвечать на вопрос «Чего ты молчишь?». «Тут такое дело, в общем, я как бы твоя родственная душа, но я как-то слишком жалок для тебя, поэтому давай сделаем вид, что ты не видел тех каракуль на руках, окей?» — что-то подсказывало Ямагучи, что ляпни он это вслух, то ему точно не поздоровится. Кей же ведь не посмотрит, что он не особый любитель колотить других, отвесит ведь грандиозных люлей. Или просто как обычно цыкнет и уйдет, а ему, Ямагучи, потом разбирайся, что значило это его «Тц». Тадаши растерян, и сам не замечает, как глаза начинают постыдно слезиться. Ну вот, теперь он еще и расплачется перед Тсукишимой. «Самое время показать насколько ты жалок, так держать, Ямагучи», — вроде как и подбодрил себя, но что-то бодрости вовсе не чувствуется. В ушах отвратительно шумит, горло давит комок, который все не хочет проглатываться, и у Тадаши от всего этого болит голова, но он продолжает стоять, разглядывать переносицу Тсукишимы и молчать. Наконец, когда удается привести мысли в порядок, он аккуратно моргает, чтобы не смахнуть случайно слезинку. — Ты о чем? Я вроде никогда не рисовал на руках. — Он ожидает увидеть растерянность в глазах Кея, но тот неожиданно щурится, выдавая нарастающую злость. Еще немного, и плюнет ядом прямо в лицо Ямагучи. Тадаши думает, что все это выглядит так, будто он лишь обороняется, а потому, припоминая, что лучшая защита — нападение, он, прерывая готовые вот-вот вырваться из Тсукишимы слова, говорит: - Тсукки, с тобой все в порядке? Ты какой-то странный. Это ничуть не остужает Кея, лишь больше распаляя, но тот успешно держит себя в руках, чего не скажешь о самом Тадаши. — Кто из нас странный, так это ты. Я еще раз спрашиваю — что с тобой? Тсукишима все так же смотрит на Ямагучи, а Ямагучи на него. Глаза по-прежнему щиплет, и лицо Кея расплывается перед Тадаши, но он продолжает упрямо смотреть в ту же точку, в которую смотрел до этого. «Ты со мной, вот что. Ты со мной случился», — почти отчаянно думает он, а вслух говорит внезапно севшим голосом: - Как ты догадался? - Звезды нашептали. Ямагучи сначала не понимает, а когда до него доходит, то мучительно краснеет. Он прямо-таки чувствует, как полыхают его щеки, горят огнем уши и невыносимо жарит шея. «Да и кто вообще сможет узнать кого-то всего лишь по расположению точек в одном единственном рисунке» — вспоминает свою мысль Ямагучи. — «Кто-кто. Тсукишима, вот кто» Хотя Тадаши даже немного рад тому, что Тсукишима узнал его лишь по веснушкам. (Очень рад) Ну хоть на что-то они сгодились.