***
— Леди Моржана, вы уезжаете? Хакурю точно из воздуха возник, она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть, не вздрогнуть. Нервы в последнее время совсем расшатались. — Да, — Мор кивнула, поправила браслеты — она знала, что и ей самой, и Аладдину было бы проще, если бы она рассталась с ними, но не могла заставить себя снять их — и шагнула к двери. — Постойте, — Хакурю преградил ей дорогу. В его взгляде, полном отчаянной решимости, было что-то до боли знакомое, а руки, насильно сцепленные в замок, выдали намерения Хакурю прежде, чем он произнёс роковое: — Леди Моржана… станьте моей императрицей, — его голос дрогнул, щёки порозовели. Она вздохнула, чтобы успокоиться. Не сказать ничего лишнего. Не обидеть. Мор не понимала, почему он это говорит. Не хотела понимать. Между робким, но гордым мальчишкой, когда-то просившим её руки, и стоявшим перед ней императором сейчас не было никакой разницы. Будто он не был повинен в смерти сотен людей, будто он не убил свою мать, будто Алибаба… — Я не могу, — наконец, произнесла она. Ровный тон дался ей нелегко, браслеты точно жгли руки, и даже смотреть на Хакурю было невыносимо. — Мне надо идти, — добавила Мор, желая, как можно быстрее покончить с этим. В порту её ждали корабль и возможность покинуть империю Ко хотя бы на полгода. — Я понимаю, что это сложно, но… вы же сами обещали… присматривать за мной, остановить меня, а как ещё… Хакурю задыхался, одержимый единственной идеей, он крепче сжимал пальцы в замок, чтобы не дать волю рукам, не коснуться её. Мор чувствовала это, она сделала ещё один шаг к выходу: — Не надо больше говорить об этом. Никогда. Она отчётливо слышала его тяжёлый, горестный вздох, но даже не обернулась. Море звало её.***
Корабль мчался вперёд, сопровождаемый шумом волн, криками чаек и песнями, которые так любил синеволосый капитан Олен Аса. Он полжизни провел в Синдрии и твердил, что это «не земля, а рай». — Нам повезло, что вы решили отправиться в эти благословенные земли, леди Моржана. Мор пожимала плечами и пыталась улыбнуться. Ей не нравилось, когда её называли «леди», да и Синдрия вовсе не казалась ей «благословенной землёй». По крайней мере, не теперь. Последняя битва разорила и выжгла этот, некогда прекрасный край. Уцелевший и вернувшийся из глубин собственного подсознания король Синдбад пытался восстановить страну, но делу, помимо очевидного, мешало недоверие его подданных, всё время ждавших появления Давида. Мор знала об этом из писем Джафара, о том же твердила и Ямурайха, с которой периодически связывался Аладдин. Ал и направил её сюда с «дипломатической миссией», как он выразился. "— Какой же из меня дипломат? — она смотрела на Аладдина с недоумением, а он улыбался, удивляясь её недогадливости. — Ты уже полгода переписываешься с Джафаром. — Ты сам попросил меня об этом! — возмутилась она. — А теперь прошу отправиться в Синдрию" Мор не могла отказать другу. В конце концов, в её сломанной, бесполезной жизни не было никого роднее Ала. Она и при дворе Хакурю оставалась исключительно ради него. К тому же, поездка в Синдрию дарила свободу. Волны, рассыпающиеся вокруг брызгами, напоминали Моржане о бесконечности мира, о сотнях возможностей и о том, что уже никогда не сбудется. Она закрыла глаза, стараясь скрыть непрошеные слёзы. Жалость улыбчивого капитана ей ни к чему. «Когда-нибудь я привыкну к тому, что Алибабы больше нет, что он ушёл…», — уговаривала себя Мор и не верила ни единому слову. Если она когда-нибудь перестанет думать об Алибабе, отпустит эту, впившуюся в сердце, грызущую и изматывающую боль, значит, перестанет быть собой. Значит, её уже не будет. Море расстилалось перед ней синевато-зелёным ковром, ветер трепал волосы, обдавал солеными брызгами… Мор казалось, что Алибаба совсем рядом, стоит, облокотившись на деревянный борт, смеётся, рассказывает ей что-то и просит не грустить. — Обещаю, — прошептала она, заранее зная, что это не в её силах.***
Первое письмо от Хакурю пришло через неделю после её прибытия в Синдрию. Он просил прощения за внезапный порыв, интересовался тем, как идут дела, и притворно негодовал, что «такие важные вопросы его маги решает без предварительного обсуждения с ним». Мор пожала плечами, точно император мог её видеть, и отложила лист в дальний угол стола. Дела шли хорошо, но суетно. Утром она помогала Масруру восстанавливать правое крыло дворца, в обед спускалась в город разгребать завалы вместе с Яму, а по вечерам приходила к Джафару. Там, склонившись над картой мира, они обсуждали пути развития Синдрии и Ко, перспективы их союза. За полгода, проведённых при дворе Хакурю, Мор многое узнала о «внутреннем климате» империи, а разговоры с Юнаном, который появился на поле во время последней битвы и задержался ненадолго в Ко, Аладдином и письма Джафара помогли ей ориентироваться во внешней ситуации. Правда, она понятия не имела о значимости, накопленных сведений, до этой трудной, но увлекательной недели. Они с Джафаром как раз спорили о порядке пересечения границ — и так странно было всерьёз не соглашаться с мудрым министром Синдрии, — когда в комнату заглянул Синдбад. До этого Мор видела его несколько раз в день приезда и во время обедов, но до этой минуты не замечала, как исхудал правитель Синдрии, какие тёмные, глубокие тени залегли у него под глазами. — Здравствуйте, — поздоровалась она. Появление Синдбада её не очень обрадовало. В спорах с Джафаром Моржана часто чувствовала себя беззащитной и глупой, точно он только позволял ей парировать его удары, а уж против короля Синдрии ей и вовсе не выстоять, не говоря уже об их с министром «объединённой атаке». — Добрый вечер, прекрасная посланница, — Синдбад улыбнулся, пытаясь скрыть боль и усталость за пустой манерностью. Мор, правда, всё равно не поверила этому комплименту. Ложь она всегда хорошо чувствовала. — Ну-ну, не хмурьтесь так, — на этот раз Синдбад улыбнулся по-настоящему, — вы, правда, расцвели. И я не собираюсь вмешиваться в ваш с Джафаром спор. По крайней мере, пока… Мы с императором Хакурю подключимся к переговорам, когда проект будет разработан. — Хорошо, — откликнулась она. Подмигнув ей, Синдбад залез в один из шкафов Джафара и вытащил бутыль с вином. — Думаю, вам пора оторваться от работы. — Ты неисправим, — прокомментировал Джафар, сворачивая карту. Моржана присела на стул. Потягивая вино из золотистого стакана с зелёной каймой, она следила за королём Синдрии и его министром. Первый был куда менее беззаботен и расслаблен, чем хотел бы показать. Второй усиленно делал вид, что ни о чём не догадывается. Ей было жаль этих людей, за которыми сейчас наблюдал весь мир, которые построив великую страну, чуть было не потеряли её. Мор пообещала себе, что обязательно поможет им. Отставив стакан, она выскользнула из-за стола, надеясь, что теперь они всё-таки сбросят маски.***
Моржана вернулась из Синдрии через восемь месяцев. Больше, чем ожидалось. Меньше, чем хотелось. Если бы за океаном её не ждал Аладдин, если бы ей не нужно было отвезти проект сотрудничества, разработанный с такой тщательностью, она бы осталась в Синдрии навсегда. Этот город, постепенно отстраивающийся, оправляющийся от бед и разрушений, напоминал ей собственную душу. В делах и заботах, в забавах, которые регулярно устраивали Шарркан и Яму, Мор поправлялась, крепла, не специально, но, повинуясь вечному закону мироздания, училась жить со своим горем. Она ступила на землю Ко другим человеком — более целеустремлённым, более сильным. Она, кажется, нашла себя. Ал встретил её объятиями и деловым «что решили?». Моржана с гордостью передала ему проект. Ей хотелось, чтобы он поскорее ознакомился с ним, понял, что её поездка была не напрасна, что она оправдала его ожидания. — Я прочитаю в ближайшее время, — пообещал Аладдин, — лучше расскажи о себе. — Я же писала, — Моржана смутилась. Ей всегда трудно давались пространные рассказы, тем более «о себе». — Ага, — он кивнул. — В основном о положении дел в Синдрии, сумасшествиях Писти и Яму и о дяде Синдбаде. — Да, — она кивнула, рассматривая старого друга. За время разлуки Ал подрос, слегка раздался в плечах, а его волосы стали ещё длиннее. Моржана дотронулась до синей косы: — Она скоро по полу волочиться будет. — Не исключено, — Ал отмахнулся, давая понять, что его это мало интересует. Ей казалось, что Аладдин хочет спросить о чём-то. Может быть, об Алибабе… Вспоминает ли она о нём? Думает постоянно? И что она чувствовала в Синдрии, где они все были так неприлично, по-детски счастливы? — Я жалею о том, что не сказала ему, — произнесла Моржана, наконец. В Синдрии мысли об Алибабе, о прошлом постоянно заслонялись требовательным, суровым настоящим. Рядом с деятельным Джафаром и грубоватым, но добрым Масруром Моржане было куда легче, чем здесь с заботливым другом, который весь был пропитан ушедшим. Ей стало стыдно. Она отвернулась, чтобы не встречаться взглядом с Алом, не дать понять ему, какую боль он причинил ей этими незаданными вопросами. — Думаю, он знал, — просто заключил Аладдин, нарушив вязкое молчание. Мор хотелось бы не испытывать сомнений на этот счёт. Хотелось бы знать наверняка, но это было невозможно. Она не произнесла ни слова, попрощалась с Аладдином взглядом и вышла из залы. Мир казался беззвучным и хрупким. Поглощённым молчанием. Даже Хакурю, встретившийся Мор по дороге, не стал тревожить её расспросами, будто понял, что сейчас она не сможет ответить. Что сейчас не время. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что он прислал ей пятнадцать писем, что она ответила только на два из них. Будет ли он спрашивать об этом завтра? Станет ли снова предлагать ей руку и сердце? Пустые вопросы развеялись, когда она, наконец, добралась до своей комнаты. Горечь прожитого и несбывшегося нахлынула на неё с какой-то пугающей, невероятной силой. Моржана прислонилась к стене и закрыла глаза. Нужно было спастись, сохранить рассудок. Нужно было сказать Алибабе всё. До последнего слова. Она и сама не поняла, в какой момент принялась за письмо.***
На следующий день Хакурю не просил её руки, но через две недели внезапно оказался на пороге её комнаты. Моржана открыла дверь, уступая настойчивому стуку, и невольно отшатнулась, почувствовав горький, отталкивающий запах алкоголя. — Мор… Леди… я пришёл к вам, — он упал на колени и протянул к ней руки. Вздохнув, Моржана затащила его в комнату, чтобы никто из слуг случайно не увидел императора Ко в столь неприглядном виде. — Моржана… я… Она подхватила Хакурю на руки, и хотя он слабо отбивался, размахивая бутылкой саке, уложила его на кровать. Подумав, Мор забрала бутылку и поставила её на стол. — Мор… — Хакурю потянул её за руку, привлекая внимание, силясь что-то сказать и теряясь в горьком дурмане. Моржана смотрела на него, пытаясь понять, что именно чувствует к этому человеку, по большому счёту незнакомому ей. Сейчас он выглядел так жалко, почти смешно — волосы растрепались, одежда помята, на локтях царапины. Она вспоминала о прошлом, о его последнем предложении… Кажется, тогда её переполняла ярость. Теперь же… только сострадание и какая-то глухая, необъяснимая тоска. — Я знаю, что вы хотите сказать мне, — произнесла она, пытаясь вырвать руку из тесной хватки Хакурю. — Правда? — грустно поинтересовался он и дотронулся до её ладони губами. Мор думала, что от этого прикосновения её передёрнет, но это было только щекотно. Она улыбнулась: — А вы знаете мой ответ. — Правда… — повторил Хакурю с совершенно другой интонацией и, всё ещё сжимая её ладонь в своей, погрузился в тревожный сон.***
Он ушёл на рассвете, переложив Мор на кровать и забрав со стола бутылку. Моржана спала так крепко, что проснулась только, когда дверь за Хакурю уже захлопнулась. Перевернувшись на другой бок, она поморщилась, почувствовав его запах, въевшийся в подушку. Вечером она обнаружила на столе аккуратный букет из трёх красных роз и записку: «Мне следует извиниться, но, думаю, вы не станете меня слушать… Спасибо». Моржана хмыкнула, выбросила записку в урну и, подумав, отправилась за вазой. Цветы нужно было поставить в воду.***
Проект был утверждён через месяц. Моржана смотрела, как Хакурю выводит свою подпись под десятью основными положениями, вспоминая, как долго разрабатывался этот проект, сколько усилий они с Джафаром приложили для создания документа, гарантировавшего дружественные отношения двух государств. — Теперь осталось отвезти бумагу в Синдрию, — прокомментировала она, сворачивая проект, — жаль, конечно, что король Синдбад не смог лично приехать, но с помощью волшебного ока мы утвердили основные вопросы, так что, думаю, он всё подпишет. — Да, конечно. Кто поедет? У Хакурю в последние несколько недель было отличное настроение. Вот и сейчас он улыбался, разговаривая с ней, и даже подмигивал Аладдину во время церемонии подписания договора. Моржана подозревала, это напрямую связано с тем, что каждое утро в вазе, стоящей у неё на столе, появляются новые цветы. Сегодня это были разноцветные герберы. Вообще-то, Мор пообещала себе, что завтра же избавится от вазы, а цветы отправит в урну, но что-то всё время останавливало её. — Разумеется, я, — ответила она. — А мы с Аладдином думали, что ты поедешь в Рем, — сообщил Хакурю, ещё раз взглянув на стоявшего чуть поодаль Ала. — Миссия в Реме важнее, — подтвердил Ал, — а в Синдрию съездит кто-нибудь с меньшим опытом. Мор нахмурилась. Она, конечно, очень гордилась их с Джафаром проектом, но поездка в Рем всё-таки казалась ей довольно рискованной затеей. — У меня тоже практически нет опыта. Ал указал на договор: — Опыт есть, а для укрепления теоретической базы будешь читать книги. — Какие? Не то, чтобы она была против, но… — Рекомендованные Джафаром. Он высоко оценил твой талант и думает, что у тебя есть будущее в этой сфере, — Аладдин был так серьёзен в этот момент, что Моржана не удержалась от смешка. — Здорово, но… — Мор ухватилась за соломинку, не желая сдаваться так просто, — Ха… император Хакурю ведь даже не назначил меня своим министром. — Почему же? Приказ подписан несколько дней назад, — вступил Хакурю. Моржана переводила взгляд с Аладдина на Хакурю, пытаясь вспомнить что-нибудь ещё, какое-нибудь обстоятельство, которое могло разрушить их идеальный план, так коварно составленный за её спиной. Правда, план этот вполне соответствовал её тайным надеждам и мечтаниям — быть полезной, заниматься чем-нибудь действительно важным, так что, вздохнув, она покорилась: — Хорошо. Я поеду в Рем. В чём суть вопроса?***
Если отправляясь в Синдрию, она фактически сбегала от императора и его двора, то на этот раз её отъезд был донельзя официальным. В последний вечер перед отплытием Хакурю устроил приём, на котором представил её своим сановникам как главного министра ведомства иностранных дел. И неважно, что ранее данное ведомство в принципе не существовало. Моржане казалось, что она выглядит очень глупо, заняв место рядом с Аладдином, около трона Хакурю. На ней было длинное белое платье с розовой вышивкой, на голову пришлось надеть маленькую атласную шапочку. Десятки людей смотрели на неё в тот день, оценивали, делали выводы. Они знали её как героиню войны, соратницу Аладдина, но про её дипломатические способности слышали впервые. Недоверчиво хмыкали и задавали вопросы о Синдрии. Ал весь вечер был рядом. Она понимала, что он переживает за неё, боится, что люди будут слишком жестоки с ней, вспомнят, кем она была столько лет, и воспротивятся её назначению. Но люди молчали, не высказывали вслух сомнения и этим только больше угнетали и раздражали Моржану. Она привыкла к честным, открытым боям, закулисные интриги пугали её. В конце вечера Мор вышла в сад. Природа всегда успокаивала её, пусть здесь она и была не совсем настоящей, заключённой в кольцо ограды. Она смотрела на цветы, аккуратно рассаженные по клумбам, на деревья, склонившиеся к пруду… Вечерняя мгла окутывала их, придавала особую таинственность изгибам, делала ароматы более густыми и волнующими. Моржана вспомнила, как легко Хакурю касался губами её ладони в ту ночь, и вздрогнула, точно эти мысли принадлежали не ей , точно кто-то другой подкидывал странные образы в её голову. — Леди Моржана? — свернув с тропинки, Хакурю направился к ней. Мор порадовалась тому, что вечерний полумрак скрыл лёгкий румянец, проступивший на её щеках. Всё это казалось на редкость глупым. И неправильным. Неправильно было принимать цветы от Хакурю и почти радоваться им, неправильно было думать о нём сейчас и краснеть при его появлении. — Я думала вы с гостями, — обратилась к нему она, чтобы перечеркнуть череду «неправильностей». — Был. А потом решил сбежать. Она молчала, не зная, что ещё сказать, или лучше — избежать разговора. — Вы хорошо держались на приёме, — заметил Хакурю, подстраиваясь под её шаг. — Мне кажется, я выглядела глупо, — помедлив, призналась она, — к тому же, я не уверена, что справлюсь. Если подумать, я только несколько лет назад научилась читать и писать… — Писать, — пробормотал Хакурю, внезапно изменившись в лице. Весёлость покинула его, он казался очень серьёзным. — Леди Моржана, мне следовало поговорить с вами раньше, признаться… — В чём? По его твёрдому, выдержанному тону она поняла, что речь не об очередном предложении, а о чём-то, что заденет её куда сильнее. — В ту ночь, когда… я ночевал у вас. Точнее, — он исправился, старательно подбирая слова, — когда уже уходил, то случайно заметил у вас на столе письмо. Я бы никогда не притронулся к нему, если бы не имя адресата… Моржана резко остановилась, посмотрела на Хакурю в упор и произнесла сдавленным голосом: — Алибаба… Верно? Она писала это письмо несколько дней, потом не раз перечитывала и всё время забывала спрятать куда-нибудь. Наконец, в один из дней, не найдя его на привычном месте, Моржана решила, что, задумавшись, всё-таки положило письмо в ящик стола. Искала, но не нашла, даже не подумав, что кто-то мог забрать его себе… — Вы его прочли? Ей хотелось плакать, хотелось сделать Хакурю так же нестерпимо больно, как он сделал ей. — Да. Она отступила на шаг: — И вы… вернёте его мне? — К сожалению, это невозможно… я его сжёг. На глаза навернулись слёзы. Она смотрела на Хакурю, пытаясь понять, зачем он это сделал, почему так спокойно сообщает ей о своём поступке. А он действительно не чувствовал себя по-настоящему виноватым. В его взгляде было что-то упрямое, гордое, даже вызывающее, точно он не находил причин для того, чтобы раскаиваться в содеянном. — Я его сжёг, потому что такие письма нельзя хранить, — продолжил он, делая шаг к ней. — Вы ведь дописывали его, перечитывали, всё время вспоминали… — А мне, значит, нельзя вспоминать? — Мор сощурилась. Что-то злое, горькое, почти ядовитое поднималось в ней, затапливало сознание. — Нельзя жить прошлым, оно уничтожит вас, — Хакурю протянул к ней руку, но она оттолкнула его. — Не сравнивайте моё прошлое с вашим, — прошипела Моржана и кинулась прочь. Ей было больно. Очень-очень больно. Оказавшись в своей комнате, она первым делом вышвырнула вазу в окно, а потом, упав на ковёр, долго и беззвучно плакала, точно это могло помочь, точно слёзы способны вернуть любимых.***
Хакурю написал ей в Рем тридцать два письма. Последнее она вскрыла уже на обратном пути, только потому что его передали ей в присутствии команды. Как-то неудобно было выбрасывать письма короля при его подданных. В каюте она, подумав, всё-таки решила прочесть послание: «Здравствуйте, леди Моржана! С нашего последнего разговора прошло четыре месяца. Вы не отвечаете на мои письма, и если бы Аладдин периодически не сообщал, что с вами всё в порядке, я бы, пожалуй, отправился вслед за вами в Рем, чтобы лично убедиться в вашей безопасности. Я знаю, что вы злитесь на меня. Возможно, не следовало признаваться в содеянном, ведь свой поступок я всё ещё считаю верным, но мне хотелось быть честным с вами. Я честен и сейчас. Ваши чувства к Алибабе не могут стать препятствием для того, чтобы разделить со мной корону Ко. Империя нуждается в мудрой правительнице. Аладдин и советники хотят, чтобы я женился, и предлагают мне до безобразного неестественные портреты иностранных принцесс. Я же вижу в этой роли только вас, хотя пока говорил об этом только с Алом (но он ведь и без того был в курсе). Моя дорогая леди, вы должны быть рядом со мной. Вы и сами знаете это. Возвращайтесь скорее. Я очень жду вас, Хакурю».***
— Переговоры в Реме прошли достаточно успешно, — сообщила Моржана Аладдину, когда они уселись друг напротив друга за небольшим столиком в его покоях. — Я не сомневался в тебе. — А я в себе очень. Моржана разлила чай по чашкам, протянула одну Алу. — В Реме ко мне отлично отнеслись, но вести переговоры с Титусом очень сложно. Он слишком изворотлив и подозрителен. — А он о тебе хорошо отзывался, — заметил Аладдин, отправляя в рот хрустящую вафлю. — Всё равно я ему не доверяю. — Это профессиональное. — Брось. В их перепалке было что-то из прошлого, далёкого, но такого дорогого. Мор любовалась Алом — взрослым, но по-прежнему искренним, верящим в лучшее в людях, живущим ради них и этого мира. Лишь одно терзало её всё это время… — Тебе не хочется оставить Хакурю? — выпалила Моржана, наблюдая за реакцией Аладдина. — Нет, — он внимательно посмотрел на неё, — но тебе хочется? Она кивнула: — Да. Он считает, что я должна стать его женой. Аладдин кивнул, подтверждая, что ему это уже известно. — Поступай, как знаешь, Мор. — Но у тебя ведь есть… мнение по этому поводу? — она вглядывалась в него, точно это самое мнение должно было витать где-то около его головы, и ей предстояло поймать его руками. — Конечно, но я буду молчать, пока ты не сделаешь выбор. Так будет правильней. Моржана протянула ему руку, и Аладдин сплёл её пальцы со своими. Он поддерживал её, был рядом. Он хотел только добра для неё, и Мор всегда знала об этом. Хотя бы потому что для него она в свою очередь хотела того же — свободы, надежды, счастья. Вечером, укладываясь спать, вспоминая снова и снова этот разговор, слова Ала, сердечное пожатие рук и чувство, наполнившее её сердце теплом и светлой радостью, Мор думала о том, что было бы, если бы тогда, в самом начале, всё сложилось иначе. Если бы её героем стал не Алибаба, а Аладдин. — Ерунда, — проговорила она, засыпая. Это было невозможно ни в прошлом, ни в будущем. И от осознания этого Мор сразу стало легче. Она быстро уснула, но её терзали путанные, странные сны, главным героем которых был не Алибаба, не Аладдин, а Хакурю. Он рассказывал ей об убийстве Алибабы и убеждал её в своей правоте, он был пьян и почему-то сражался с Титусом… Измученная этими тяжёлыми нелепицами Моржана встала раньше, чем планировала. На столе в изящной серой вазе её ждали алые розы.***
С тех пор цветы появлялись в её комнате каждое утро. Томные лилии, нежные гладиолусы, хрупкие хризантемы, царственные анемоны… Их приносили до её пробуждения и ставили в неизменную серую вазу. Записок к букетам не прилагали, но Моржана и без них прекрасно знала, от кого эти цветочные послания. И почему-то принимала их. Если бы её спросили, почему она не выбросит робкие ромашки, не сломает стебли пышные астр, она бы не смогла объяснить причину. — От кого цветы? — поинтересовалась приехавшая погостить Яму. Она теперь была официальным наместником Магноштадта и разрывалась между страной магов, отринувшей законы Магомета, и Синдрией. В Ко Яму прилетела на несколько дней по просьбе Аладдина: нужно было выяснить что-то в области водяной магии. — От Хакурю, — помолчав, призналась Моржана. Она почувствовала, что краснеет под пристальным взглядом Ямурайхи. От проницательной, прекрасно понимающей людей Яму невозможно было скрыть что-либо. Правда, до этой минуты Моржана не могла точно утверждать, что ей действительно хочется что-то скрыть. — Приятно получать цветы, правда? — Ямурайха дотронулась до бледно-сиреневых лепестков гвоздики. — В такие моменты чувствуешь себя просто девушкой. В этом есть что-то особенное. Моржана кивнула. Говорить не хотелось, но Яму удалось озвучить её мысли, придать им форму, цельность. Мор действительно нравилось это внимание, пусть и исходящее от Хакурю, тщательность, с которой подбирались цветы, деликатность, с которой их доставляли. По утрам, вдыхая аромат георгинов или гиацинтов, Моржана невольно заглядывала в зеркало, у которого в другое время не задерживалась надолго. Рассматривая себя в такие моменты, Мор старалась понять, насколько красивы черты её лица, подходит ли ей причёска. Эти порывы казались ей вздорными, даже глупыми, но так приятно было втайне от всех тешиться мыслью, что она хороша, что может нравиться, а не только сражаться или заключать союзы. В таком нельзя было признаться Аладдину, а Ямурайха не требовала признаний. Она просто знала и смотрела на неё сочувственно, позволяя понять, что в подобных мыслях нет ничего зазорного. — Мне хочется поделиться с тобой одной важной новостью, Моржана, — улыбнулась Яму, выпуская из рук цветок. — Какой? И глядя на счастливое и несколько смущённое выражение лица Ямурайхи, Мор догадалась обо всём раньше, чем она произнесла… — Шарркан сказал, что любит меня. Скоро мы поженимся. — Я очень рада за вас, — серьёзно сказала Моржана и обняла подругу так крепко, как только могла.***
Дни тянулись друг за другом, принося новые хлопоты и сомнения. Моржана смотрела на красные и синие, фиолетовые и жёлтые, голубые и оранжевые букеты. Она всё гадала, когда этот парад прекратится, но ничего не менялось. Хакурю не говорил ей о любви, не звал замуж и вообще старался как можно реже попадаться Моржане на глаза. Все вопросы по составляемому проекту сотрудничества с Магноштадтом она согласовывала с Аладдином, а тот в свою очередь рассказывал обо всём императору. Моржана удивлялась, но ничего не спрашивала, не желая торопить события, ощущая только, что всё изменится так или иначе, что развязка этой цветочной эпопеи не за горами. Она рассматривала узоры на всё ещё сковывающих её запястья браслетах. Они были частью её прошлого, и Моржана берегла их, старательно начищая, заботясь о том, чтобы они всегда блестели. Когда она долго глядела на них, то рядом всегда возникал Алибаба. Вот и сейчас он сидел напротив, развалившись на стуле, и с осуждением поглядывал на тонкие, аристократические магнолии, примостившиеся в вазе. Моржане отчаянно хотелось поговорить с ним, но это было невозможно. Почти пять лет как… Она вздрогнула, когда в дверь постучали. А открыв её, обнаружила на пороге Хакурю. На этот раз он был трезв и спокоен. Образ Алибабы развеялся, заметив его, точно спрятался в серебряных браслетах, исчез в глубинах её сердца. — Леди Моржана, вы не спите? — Нет. — Возможно… — он медлил, сомневаясь в успехе своей затеи. — Вы немного прогуляетесь со мной? Мор взглянула на магнолии, будто спрашивая у них совета и вздохнув, произнесла: — Прогуляюсь. Она думала, что Хакурю поведёт её в сад, но вместо этого они вышли через главный вход дворца и направились в город. — Это безопасно? — нахмурилась она, вглядываясь в тёмные улицы столицы. Хакурю улыбнулся: — Мы с вами, кажется, бывали в местах и похуже. Возвращение к прошлому заставило Моржану нахмуриться. Конечно, она помнила о прошлом. Она даже слишком хорошо помнила о нём. Хакурю понял, что допустил неосторожность и замолк. — Вы хотели поговорить? — спросила Мор, не выдержав затянувшегося, тягостного молчания. Они подошли к реке, на безлюдном берегу тихо шелестела трава, переговаривались между собой деревья. Моржана ни разу не была в этом укромном уголке, спрятанном от шумного и пыльного сердца империи. — Да, — Хакурю встряхнулся, попытался улыбнуться, но ничего не вышло. Он отвернулся и несколько секунд напряжённо вглядывался в постепенно засыпающий город. Моржана не тревожила его. Её сердце громко билось, предвещая развязку. Браслеты на руках вдруг стали нестерпимо тяжёлыми, а в голове одна за другой проносились мысли о прошлом, настоящем, будущем, смутные надежды, горькие сожаления. Она вся состояла из них, но отчаянно хотела жить, двигаться вперёд… Только не знала, насколько верен путь, что Хакурю готовился предложить ей. Моржана видела, что и он сомневается. Понимает, что это последний раз. Другого не будет. Игра в «да-нет» затянулась, пусть для них всё это никогда не было «игрой». Хакурю назвал бы это мучительной, не проходящей страстью, выворачивающей наружу потребностью. Моржана считала это невозможным, но почему-то всё равно ждала его слов. Ждала, чтобы сказать «нет». И когда он наконец-то обернулась, она готова была кричать: «Нет! Нет! Этого не будет. Между нами слишком много боли, и я никогда-никогда вас не полюблю. Мне не нужен престол, мне не нужны вы». Моржана молчала, а Хакурю вместо того, чтобы упасть на колени, подошёл ближе и, глядя ей прямо в глаза, произнёс: — Не говорите «нет». Леди… Моржана, вы всегда говорите нет, но это бессмысленно, потому что, если бы вы действительно не хотели этого брака, то уехали бы, вернулись к своему народу. Но вы здесь… Возможно, ради Аладдина, но ведь немного и ради меня. Ради империи Ко, ради тех цветов. Он был сейчас так прост, так поразительно естественен. Кажется, впервые за время их знакомства в Хакурю не было ни смущения, ни показной заносчивости, ни даже печали. Он обращался к ней и одновременно к вечности. Он взял её руку в свою, и Моржана кивнула в знак того, что слушает и обещает не спешить. — Я знаю, что вы любили Алибабу… Может быть, до сих пор любите. Я убил его и раскаиваюсь в этом с того момента, как сделал это. Это сожаление, эта боль всегда со мной. Только вы можете понять меня, Моржана. Только вы… — он помедлил, раздумывая над тем, стоит ли продолжать. — Я люблю вас. Уже очень много лет только вас. И я никогда не буду требовать от вас взаимности, просто будьте рядом. В конце концов… Хакурю хотел сказать что-то ещё, но остановился. Моржана слушала его жадно, с каким-то особенным, болезненным вниманием впитывала его слова. Она почувствовала, как задрожал он при упоминании об Алибабе, как горечью прокатилось в воздухе «будьте рядом». — Я согласна, — произнесла она и расплакалась, не стараясь скрыть слёзы. Хакурю обнял её, прижал к себе, утешая, и она позволила ему это, чувствуя, как обжигают запястья браслеты, наблюдая, как любимая тень скрывается в густом полумраке.***
Перед свадьбой она плакала каждый вечер, даря себе прощение, путаясь в мыслях и чувствах. Она почти не разговаривала с Аладдином, скрывалась от Хакурю и не отвечала на поздравительные письма из Синдрии, Рема и Магноштадта. В одну минуту Моржане казалось, что она совершила ужасную, непоправимую ошибку, в другую — что иначе всё равно не могло быть. Действительность была где-то между, но Мор не могла поймать её. Приготовлениями празднества занимались Хакурю и Аладдин, Моржана мрачно шутила, что пожениться стоило именно этим двоим. Они обеспокоенно переглядывались и натянуто улыбались. — Если для вас это тяжело, свадьбу можно отменить, — произнёс Хакурю, провожая её из зала, чтобы через восемнадцать часов встретить около алтаря. — Не надо. Она с благодарностью пожала ему руку и поспешила к себе. В комнате её ждал Юнан. Он предупредил о своём появлении ещё с утра короткой запиской, но Моржана не ожидала, что мудрый маги прибудет во дворец так скоро. — Тебя можно поздравить со свадьбой, — заметил он, устроившись на подоконнике. — Да. — Ты многого достигла за то время, что мы не виделись… Я о твоих дипломатических успехах, разумеется. Юнан улыбнулся ей, перекинул посох с правой руки на левую и обратно. — Спасибо. — Такие решения меняют историю. По крайней мере, отдельных людей. Будь счастлива, Моржана, — и, посмотрев на неё внимательно, добавил. — Пора снять браслеты. Мор давно знала об этом. Дрожащей рукой она потянулась к застёжке…***
Спустя долгие годы Моржана могла сказать самой себе: «Это не имеет значения, девочка». Но, пролистывая дни за днями, переживая заново их с Хакурю историю, Мор не хотела ничего менять. Да и не смогла, если бы даже захотела. Если подумать, Алибаба всегда был рядом с ними — стоял у алтаря за её спиной, сжимая плечо и мешая сказать твёрдо: «да», призывал ветер, чтобы он убаюкивал их с Хакурю первенца, касался её кожи зелёным шелковистым листом, когда они всей семьёй выходили на прогулку к «тому самому месту». Моржана привыкла к этому, только боялась, что Хакурю догадается, поймёт. Но даже если он и знал о чём-то, подозревал, то всегда молчал. У него было много дел — он управлял государством, вступал в союзы с соседями, заходя в детскую, возил на спине маленького Хакую и втайне кормил шоколадками милую Хакуэй. Моржана помогала ему, советовала, растила детей, рассказывая им об отце только хорошее, и иногда говорила Аладдину, что «всем довольна». Хакурю редко произносил слова любви, только цветы всё так же появлялись в вазе (новой, белой, потому что прежнюю серую разбили Хакурен и Хакутоку). Мор обычно молчала и ласково, осторожно касалась лепестков орхидей и пионов. Она гладила детей по головам, замечая, что Хакую — вылитый отец, Хакурен — шалун и непоседа, Хакутоку так же рассудителен, как она, а Хакуэй вырастет настоящей красавицей черноволосой с тёмными, вишнёвыми глазами. Она всё меньше заглядывала в прошлое, иногда переписываясь с Ямурайхой и давно оставив попытки объяснить собственное решение. Моржана могла бы поклясться, что не любит своего мужа, что никогда его не любила, но жизнь соединила их прочно, связала крепкими нитями, заставила врасти друг в друга мыслями и привычками, мечтами и надеждами. Мор не сопротивлялась, но всегда замолкала, когда речь шла о чувствах, и никогда не забывала страшную годовщину — в день смерти Алибабы она не разговаривала ни с мужем, ни с детьми. Она была только его.***
Сейчас, вспоминая об этих бесконечных годовщинах смерти, Моржана готова была расхохотаться и расплакаться одновременно. Она смотрела на город, не так давно справлявший пятидесятилетие их с Хакурю брака, и не видела в нём ничего. Со смертью Хакурю всё померкло. Она и сама превратилась в тень. Мор чувствовала, что в ней больше нет ни сил, ни желания делать что-то. Она снова не успела, не поняла вовремя. Не сказала. Горло схватил спазм. Моржана надсадно кашляла, вспоминая, что сегодня коронация её внука, старшего сына Хакую. Он будет пятым императором Ко, великим и прекрасным правителем. Он будет, будет, будет… А ей пора отправляться. Она открыла окно, впуская Юнана в комнату. — Пора на тёмный континент, — проговорил он, протягивая ей руку. — Пора, — согласилась она, в последний раз оглядывая комнату. Их с Хакурю история закончилась. В белой вазе умирали три тёмных, как горе, розы.