One Day

Я отдал бы многое за эти мгновения, цепляясь за ними всеми возможными способами, завязал бы десятки, сотни и тысячи тысяч узелков, чтобы лишь как-то удержаться за остатки вчерашнего дня. Но он неумолимо тает, утекает сквозь мои, сомкнутые у тебя на талии, пальцы, болезненно царапая, рассекая множеством бумажных порезов, каждый из которых отдает вяжущей горечью, отчего сердце пьянеет, замедляя свой ход, отравляя пустующий разум ощущением полнейшего бессилия. Слово «надежда» давно потеряло для меня какое-либо значение, превратившись в нелепую шутку, разбившись на множество бесформенных осколков, которые больше не удастся собрать воедино. Знаешь, так даже проще, когда вот так, без сомнений и призрачной глупой веры, которая – лишь песок в глазах, режет, щиплет, разъедает и так отчаянно дразнит. Но я спокоен. Научился терпеть. Смирился, подавив в себе порывы к борьбе. Но каждый раз, когда ты вздрагиваешь во сне, придвигаясь чуть ближе, трешься лбом у моей ноющей груди, позволяя обнять себя за узкие плечи, я действительно верю, словно наивный ребенок, что всё хорошо. И ненавижу себя, потому что знаю, что это неправда. Последние минуты до твоего пробуждения не тянутся вечность, они летят со скоростью света, скользя, раскаляя подушечки пальцев добела, делая их невообразимо чувствительными, готовыми собрать каждую каплю тепла, исходящего от тебя, сочащегося в воздух, наполняя его тобой, твоим лёгким ненавязчивым ароматом, самым желанным и родным до болезненной рези в лёгких. Ты таешь вместе с ним, остывая у меня в ладонях, роняя последние блики, тускнея и становясь бесконечно чужим. Утро всегда было сложным. Для нас обоих. Но я уже привык, а ты всегда начинаешь сначала, переживая этот кошмар, словно загнанный в бесконечно вращающееся колесо зверёк. Я всегда был решительным, всегда был опорой, но мне становилось не по себе каждый раз, стоило заглянуть в твои стеклянные глаза, полные настолько ледяного ужаса, что меня словно прошивало насквозь. Обычно, ты приподнимал веки, медля секунды, а через миг уже бился в истерике, вырываясь из моего безобидного плена, толкаясь, кусаясь, что-то крича. Я научился не слушать в такие моменты, повторяя заученное наизусть, выскобленное моим языком «всё в порядке», хватая тебя за руки, укладывая обратно в постель, не позволяя подняться. Будь я сильнее духовно – мог бы запросто обездвижить, но мне самому страшно от мысли, что я могу тебя напугать ещё больше, а синяки от твоих мелких ударов всё равно давно уже стали неотъемлемой частью меня. Ты пихаешься и кричишь что-то слишком уж злобно-отчаянное, вбивая острые коленки мне в рёбра, а я просто держу тебя крепче, надламываясь в бесконечный по счёту раз, не выдерживая, как обычно, и склоняясь ниже, мягко придавливая тебя к постели своим изнывающим телом. - Всё в порядке, Хината. Твои руки слабеют, удары всё реже, слова затихают, меняясь жалобным хныканьем. Ты дрожишь, так мелко и ощутимо дрожишь, будто продрог до костей, а челюсти едва слышно клацают не попадающими друг на друга зубами, продавливая из пересохшего горла слова горькой мольбы. Они бессвязны, обрывисты, останавливаются и замирают, будто ты спотыкаешься в мыслях и сам не можешь понять, что хочешь сказать. Но я не раз слышал все эти просьбы, не раз, далеко не первый раз видел тебя таким, поэтому лишь прижимаю крепче к себе, просовывая под худощавую спину ладони, сжимая ткань футболки между выпирающих лопаток, чтобы хоть как-то прервать эти блуждания. Чувствую, как ты напрягаешься, но упираться больше нету сил, и ты просто беззвучно плачешь, отвернув голову в сторону и бесцельно цепляясь пальцами за мои плечи. - Всё в порядке. Хината. Когда становится ясно, что ты больше не будешь бежать, отпускаю, укладывая рядом, и укладываюсь сам. Эгоистично не выдерживаю боли, заполняющей мою грудь, отчего кажется, что вот-вот хрустнут рёбра, двигаюсь ближе, прижимаясь щекой к подрагивающему плечу. Ты даже не дёрнулся, просто лежишь отвернувшись и глотаешь жгучие слёзы, скручивая в непонятный замок руки у себя на груди, будто воздух кончается и ты сейчас задохнёшься. Знаю, что ты оттолкнёшь мою руку, когда в следующий миг я коснусь ею твоего запястья, желая мягко погладить и показать тебе, что ты не один. Но также я знаю, что нужно быть настойчивым, отчего я вновь глажу тебя, а ты так легко и бескомпромиссно сдаешься, что жалость к тебе не оставляет мне шанса, чтоб выжить. - Хината. - … - Хината. - … - Хината… Столько раз, сколько нужно. Столько, сколько понадобится. Пока горло не пересохнет, а язык не перестанет ворочаться. Нет, до тех пор, пока я жив, я буду звать тебя день за днём, пока ты, наконец, не услышишь. Как здорово, что каждый раз эта немыслимая пытка длится не вечно, и где-то после сотни ты отзываешься робким движением. Вздрагиваешь отрывисто и словно управляемый робот поворачиваешь ко мне свою голову. Чёлка измята, волосы прилипли к виску от пролитых слёз, веки вспухли, высушив нежную кожу. Но взгляд говорит о многом, вновь и вновь пронзая меня чем-то острым, зазубренным, больно и неправильно радостно. И прежде, чем я вижу, наконец-то, тебя настоящего, твои радужки вспыхивают коротко и ярко, раскрашивая в живые цвета, а твой рот медленно улыбается бледными губами, хрипло выдыхая моё позабытое имя. *** Когда это случилось впервые, я подумал, ты шутишь. Когда ты заявил, что не знаешь меня, пятясь к выходу и требуя не приближаться, я разозлился, прикрикнув, что эта глупость вовсе не смешная и затянулась уж слишком, хоть что-то заскребло неприятно под сердцем. Когда ты, яро вырываясь из моих объятий, заплакал, я понял, что что-то не так. В тот день охвативший меня страх был таким настоящим и резким, что до вечера у меня тряслись руки, а сердце постоянно сбивалось, отстукивая неопознанный ритм. Просто всё было столь идеально и гладко, что никто не задумывался над подобной развязкой, вмиг сломавшей обе наши судьбы. С тех пор каждый день начинался с истерик и криков, что мне приходилось молча терпеть, выслушивая болезненные порции ненависти, хлестко дающие под дых. Ты просыпался, не помня, где ты и кто я, не зная какой сейчас день и кто ты такой. Мне было страшно представить, что творилось в твоей бедной голове, которой, однажды, ты начал биться о стену. После этого приходилось не слушать тебя и твоих детских угроз, сажая насильно рядом с собой и не выпуская до тех пор, пока ты не стихал. Твои слёзы душили не только тебя, они выжигали болью полосы на моём страдающем сердце, сжимали крепким жгутом моё саднящее горло. И хуже всего было знать, что тебе невозможно помочь. Нужно было лишь ждать, а ожидание – та самая пытка. Не знаю, что было бы лучше. Если бы ты всё позабыл навсегда. Или терял память каждый новый день, возвращаясь к былому лишь вечером. Я бы выбрал первое, если бы не понял потом, что жизнь без тебя не будет возможной. Когда впервые отчаяние завладело мной, и я осознал, что ты никогда не вернёшься, проблеск надежды озарил мой искренний траур, как оказалось – насмешливо. Но в тот день твои руки, внезапно протянувшиеся ко мне, были самыми тёплыми, и, увидев твой любящий взгляд, я не выдержал, сжимая тебя так крепко, как мог. Объяснять отчего плачу не стал, а ты не настаивал, как ни в чем не бывало, гладя ласково мою голову и прижимая к груди. Я был так испуган и счастлив, что не помнил об этом, а узнал лишь потом из твоих же рассказов, когда мы лежали в постели, считая звезды в распахнутом окне. В ту ночь мы много сказали друг другу, будто до этого никогда не шептали признаний, которые захотелось вновь повторить, больше – мне, потому что я так панически чувствовал, что тебя упускаю. Ты так тепло усмехнулся, повернувшись и вжавшись лицом в мою шею, щекоча волосами лицо, что нутро запылало от радости, одновременно скручиваясь от обжигающей боли. Пока ты беспечно засыпал у меня на плече, я смотрел в потолок, прискорбно догадываясь о том, что нас ожидает. На следующий день ты вновь ничего не помнил. *** Сложно сказать чего ты ждёшь, когда впереди подстерегает тупик. Если не думать о будущем, жить становится куда проще. Если закрывать глаза и думать лишь о тьме перед ними, не отвлекаясь на мысли, сон поглощает быстрее, распахиваясь под тобой бездонной клокочущей пастью. Если вырвать чувства из сердца, избавившись от всей этой памяти, я никогда не смогу жить так, как раньше. Если ты прошепчешь, как сильно любишь меня, я поклянусь быть с тобой вечно. Я стал чужим в нашем собственном доме, в том, где по утрам ты терялся и мечтал оказаться на воле. В проблесках прошлого я забывался, вновь отражаясь в твоих тёплых глазах. Ты часто повторял, что я болен, стоило твой памяти вмиг вернуться, пока я сжимал тебя в своих руках, и вот ты уже глядишь с беспокойством, не понимая, отчего мои глаза полны скорби. Времени на объяснения было мало, да и не было в этом особого смысла, а я просто прижимался к тебе, закрывая глаза и напряжённо вздыхая, чувствуя, как ты в недоумении поглаживаешь меня по спине. От одного этого жеста, моё горло сжималось, и я стискивал зубы, чтобы не издать и звука, ведь с каждым следующим днём терпеть становилось так невыносимо мучительно. Казалось, мгновение – и меня разорвёт от эмоций и всего, что накопилось внутри. А тебе лучше не знать, что я ощущаю, я справлюсь, чтобы помогать, чтобы заботиться и проживать вместе еще один день. *** Плевать, будет ли смысл от того, что я хочу тебе сказать. Сотрётся ли оно или останется где-то гулко перекатываться в отдалённых углах твоей сломанной памяти. Из-за того, что случилось, я понял, что значит «жить одним днём». Если мне осталось время до вечера, я наполню его самым лучшим, самым глубоким и искренним, что могу тебе дать. Ты бы перестал так удивленно смотреть на меня каждый раз, стоило тебе услышать эти слова, если бы помнил… Но ты забывал, а я повторял одно и то же каждый раз, словно считалку, словно всё ещё верил, что ты однажды проснёшься глядя на меня именно так – тепло и открыто, словно нараспашку душой, помня и храня всё до капли. Вечер душит своей безотвратностью, сжимая грудь твёрдым ободом. Когда ты начинаешь засыпать, роняя голову мне на плечо, я прощаюсь, целуя тебя в чуть прохладный лоб и замираю, не в силах отстраниться. Неужели это мой предел? Каменею, срываясь в пропасть, не в силах больше держаться. Потеря бдительности обошлась мне позором, скатившись из глаз двумя горячими каплями, говоря за себя и показывая, насколько сильно я не хочу тебя вновь терять. Ты чувствуешь, что что-то не так и хочешь заглянуть мне в глаза, но я не даю, пряча лицо в твоей лохматой макушке. Ты тихо обнимаешь меня в ответ, так пронзительно нежно поглаживая, что я вновь умираю, вместе с тем, что завтра ты позабудешь... - Кагеяма? - Всё в порядке, Хината…