Odi et amo

Ведь я ненавижу, так как люблю, И чувство иное неведомо мне… Канцлер Ги

Наверное, неправильно, будучи победителем, тратить время на беседы с врагом. На обсуждение мирного договора и уступки в пользу того, кто оказался сильнее – пожалуйста, но на беседы… Право слово, услышал бы кто из великих держав – смеху бы было… Но когда он хоть что-то делал так, как полагается?.. Стефан силится вспомнить, но ретроспектива тонет где-то в средневековом тумане, и он сдается. И, сдавшись перед самим собой – оборачивается к тому, кто сдался ему. Венгрия сидит на опрокинутом набок сейфе, из которого уже несколько дней как забрали секретные документы чьи-то пребывающие в нервной спешке руки, и курит какую-то дешевую чуть ли не самокрутку, морщась порой то ли от отвращения, то ли от боли в ранах. Румынии прекрасно известно, что курение для Венгрии со времен османского владычества как красная тряпка, и Эржерон готов рвать и метать при одном только табачном запахе. Но долгая и кровавая война в каждом, кто в ней непосредственно участвовал, что-то надломила, и здесь, в разгромленном грязном кабинете, где в дикой мешанине перемешались предметы времен империи и символы недолго продержавшейся советской власти, Эржу кажется совершенно естественным сесть и закурить, разбавляя горечь поражений и разочарований горьким табачным дымом. Стефан мог бы сейчас съязвить по этому поводу, и Венгрия был бы сам виноват – нечего выставлять себя напоказ в момент слабости. В конце концов, все они так делают, разве нет? Этакий кодекс победителей – упивайся победой, испей ее до дна, насладись каждой каплей. Да сам Эржерон, поменяйся они ролями, сейчас без зазрения совести поупражнялся бы в остроумии. В качестве прелюдии. Но что-то мешает ему определиться с тем, какую гадость произнести, и он, злясь на себя самого, всего лишь замечает: - Выглядишь так себе. - Не всем же оставаться прекрасными в любом состоянии, - хмыкает Эрж в ответ, без стеснения глядя на него. Под этим уверенным взглядом – будто и не заняли никакие румынские войска Будапешт, и не проиграна война, и он не обескровлен потрясениями – Стефан чувствует себя… проигравшим. Эту битву Эржу он проигрывает раз за разом с тех самых пор, как Венгрия вообще появился в его жизни. Проигрывает в пух и прах, и в списке страшных потерь неизменно – гордость, уверенность, достоинство, душевное спокойствие. Потому что у Эржерона есть вернейший и могущественнейший союзник – он сам, с каким-то воистину мазохистским упорством крушащий собственное намерение не сдаваться жестокому, иррациональному, всеобъемлющему чувству, в котором он очень легко и уверенно признает одну составляющую – ненависть – и страшится даже перед самим собой (особенно перед самим собой!) признать вторую. Словно эти шесть букв способны, как смертельный яд, отравить его собой, уничтожить, стереть с лица земли. О том, что он этот яд уже выпил, Стефан предпочитает не думать. Зато он охотно порассуждал бы на другую тему. - Я не понимаю, зачем ты вообще связался с этими ко… коммунистами?! - подавив желание сказать «козлами», удивился он. – Было же очевидно, что дело не выгорит. Венгрия, усмехнувшись, крепко затянулся и, задумчиво выдохнув дым, неожиданно попросил: - Не спеши их критиковать. Скоро это не будет делать разве что ленивый. А я, десятилетиями переполняемый этой критикой, уже не смогу, как сейчас, прийти к мысли, что они делали это ради меня. Хотели помочь мне выйти из кризиса, пусть и по-своему. И уж тем более я не смогу вспомнить и оценить по достоинству, что у них получилось… Высказав все это, Эржерон продолжил курить, а Стефан испытал острое желание опуститься рядом с Эржем на пол и побиться головой об сейф – может, там встанет что-нибудь на место, и он перестанет почти инстинктивно улавливать малейшие тональные перемены в голосе собеседника и следить за словами с тщательностью одалиски, надеющейся угодить господину настолько, чтобы стать его женой. Венгрия, о внутренних коллизиях Стефана не подозревавший, тем не менее, словно ведомый каким-то хищническим инстинктом, надавил на больное. - Гораздо интереснее, - словно продолжая начатую про себя мысль, неожиданно заметил он, - что здесь делаешь ты. Румынская армия на моей памяти редко когда была столь стремительна, и еще реже – столь успешна. А тут – на тебе, победным маршем через всю страну, Будапешт взят… А это ведь даже не твоя война. - Я – тоже член Антанты, - напомнил Румыния оскорбленно. Эрж со снисходительной усмешкой качнул головой: - Конкретно это тебя вообще не касалось. Сидел себе спокойно, никто тебя не трогал. Просто наш король роялей и яблочных штруделей страшно оскорбил богемскую принцессу своим изрядно запоздавшим предложением стать его королевой. Причем оскорбилась принцесса не по-богемски горячо, дала нашему королю от ворот поворот и с горя пошла в разнос, решив не только устроить свое самостоятельное государство с демократией и президентом, но и с чисто демократической уверенностью в собственной правоте забрав у меня Словакию и еще кое-какие земли. А когда неожиданно получила по рукам от моего коммунистического правительства, это страшно не понравилось ее покровителям – чайному снобу, пижону в ярких тряпках и заокеанскому выскочке, глубоко очарованному интересом принцессы к демократии и той дивной непосредственностью, с которой она по сути безвозмездно выпестовала армию – на русские-то деньги. И где здесь ты, крошка? - «Принцесса», - фыркнул Стефан, - в конечном итоге надавала тебе тумаков и на севере у тебя ничего не получилось. Я что, должен был ждать, пока ты сообразишь повернуться на юг? - Слова, слова… - потушив окурок о край сейфа и снова загоняя Стефана в ловушку своего взгляда, протянул Венгрия. – Да ты даже во время войны так лихо со мной не сражался. Признай уже, что несся в Будапешт сломя голову не из-за этого. Стефан невольно отступил на полшага назад. Да с чего этот самоуверенный ублюдок вообще взял, что ему, Румынии, была хоть сколько-нибудь интересна его чертова судьба? Он ему не брат, не сват, в вечной дружбе он ему не клялся и в порочных связях с ним не… гм. Неважно! - Да… - голос срывается, и получается как-то совсем жалко, - д-да пошел ты! Эржерон, окинув взглядом его как-то поникшую и сжавшуюся фигуру, бесшумно поднимается, подходит вплотную и стискивает в неизменно крепких, жарких объятиях. Ему хочется спросить: «Что с тобой сделала эта война?..», но вместо этого он склоняется к самому уху и произносит, интимно понизив голос: - Не заставляй меня жалеть тебя, мышонок. - Да кто еще кого жалеть должен! Это ты тут продул все, что мог, жалобщик хренов! – по своему забавному обыкновению путая, будучи на взводе, похожие слова, возмутился Стефан, немедленно попытавшись разорвать объятья. - Как проиграл, так и отыграю, ты меня знаешь, - невозмутимо откликнулся Эржерон, удерживая Стефана и с удовлетворением отмечая, что тот, еще пару раз дернувшись, с сердитым вздохом уткнулся ему в плечо. И лучше бы тебе в этот момент сидеть в своей норке тихо-тихо, потому что отыграть тебя я попытаюсь в первую очередь. - Но сейчас ты в проигрыше, и проиграл мне, - замерев так, будто ждет за свои слова как минимум удара, напомнил Стефан. – И вот это, что мы делаем сейчас, вообще ничего такого не значит, понял? - Конечно, не значит, - криво усмехнулся Венгрия. После всего, что между ними с Румынией было, это действительно, можно сказать, ничего такого. Значит, можно и покрепче обнять. - И сейчас мы с тобой перестанем это делать и начнем договариваться с остальной Антантой, что с тобой дальше делать, - добавляет Стефан, когда он притискивает его к себе. - Несомненно, - кивает Эрж серьезно, но объятий не прекращает. Румыния, получив подтверждение всем своим планам, словно вновь обретает едва не потерянное на острие зарождающейся истерики душевное равновесие. Эржерон чувствует, как его аккуратные узкие ладони в темных перчатках невесомо практически ложатся ему на спину. Они стоят так, молча, думая каждый о своем, еще добрую четверть часа, а потом Венгрия, подхватив Стефана на руки и едва заметно дернув уголком рта в попытке сдержать шипение из-за потянувшей боли в раненом боку, переносит окончательно потерявшего моральные силы на возражения и самокопания румына на диван. Диван, то ли во время какой-то стычки, то ли еще при бегстве правительства, по какой-то неведомой причине тоже перевернули, и Эржерону приходится устроиться на спинке, а спиной опираться на сидение. Стефана он тянет на себя, и тот, вопреки его опасениям, забирается к нему на колени. - Ничего не говори, - вероятно, хочет строго приказать, а в итоге лишь просит он, обвивая руками шею Эржерона. «Я и не собирался», - усмехается он про себя – все же, Стефан просил. Война, которую уже сейчас называют Великой, стала тяжелым испытанием для всех, а уж для маленьких, слабых стран – и вовсе смертельно опасной эпопеей. Ну, а он, Венгрия… Он, может, и не может, как пижон Франция, похвастаться романтичностью и умением точно угадывать чувства и желания, зато у него есть чутье, которое никогда его не подводило в вопросах меры. И это чутье сейчас подсказывает, что Румыния своего порога внутренней прочности уже достиг, и привычные подначки и пикировки лучше оставить до лучших времен, иначе это станет последним разом, когда такого рода развлечение будет вообще возможно. А от такого удовольствия Эрж отказываться не намерен. О том, что не в одном только удовольствии дело, он предпочитал не думать. Проще было считать их причудливые взаимоотношения результатом цепочки случайностей и, в конечном счете, привычки, чем… Чем чем-то еще. Забавно, как просто бывает порой воспроизвести длинную фразу, и как тяжело – какое-то одно слово. Стефан, тяжело вздохнув над какими-то своими мыслями, обмяк окончательно и, сползая, уткнулся ему в грудь. Эржерон, вновь никак не комментируя происходящее, коснулся его виска губами. Кто знает, в конце концов, повторится ли подобный день когда-нибудь еще. Война окончена, но мирный договор пока не заключен. Ты же оправишься и появишься там, на переговорах, а, мышонок? Давай, приходи. Придешь ты – будет смысл и у меня выкарабкаться из всего этого дерьма. Ты придешь, конечно, придешь. Не придешь – я к тебе сам приду и вытащу, ты меня знаешь. Стефан, поерзав, чтобы устроиться поудобнее, чуть поворачивает голову и косит на него взглядом гранатовых, как густое хмельное вино, глаз. Да знаю, знаю. ________ Что это вообще было? В период с 21 марта до 6 августа 1919 года (всего 133 дня) в Венгрии существовал политический режим, подконтрольная территория которого называлась Венгерской советской республикой. Основной причиной возникновения Венгерской советской республики стала неспособность правительства графа Михая Каройи возродить Венгерское государство и организовать социальную и экономическую жизнь на его территории в условиях только что закончившейся войны и крушения Австро-Венгерской империи. После шести месяцев пребывания у власти, осознав нежелание стран Антанты учитывать интересы Венгрии и глубину кризиса, Каройи передал власть коалиции социал-демократов и коммунистов. Первоначально правительство представляло коалицию социалистов и коммунистов, однако всего через несколько дней коммунисты вывели из него последних социалистов. После этого новое коммунистическое правительство провозгласило отмену всех аристократических титулов и привилегий, отделение церкви от государства, гарантировало свободу слова и собраний, бесплатное образование, языковые и культурные права для национальных меньшинств. Также коммунисты национализировали промышленные и коммерческие предприятия, жильё, транспорт, банковскую сферу, медицину, учреждения культуры и все земельные владения, размеры которых превышали 40 га. Немалую поддержку в обществе получила деятельность правительства по восстановлению границ Венгрии. Радиограммой был проинформирован Ленин о том, что в Венгрии установлена диктатура пролетариата. Ему предложили заключить союз между РСФСР и Венгерской советской республикой с целью противодействия Антанте. Однако Советская Россия, втянутая в гражданскую войну, ничего кроме моральной поддержки Венгрии оказать не могла. Венгры оказались предоставлены сами себе. Для обеспечения защиты республики началось формирование Красной гвардии, позднее реорганизованной в Красную армию. Появился также отряд, насчитывавший около 200 вооружённых людей, которые называли себя «ленинцами», и был задействованы на селе, где выявлялись контрреволюционные настроения. «Ленинцы», а также подобные им группы, были настроены радикально антиклерикально, что вызывало у консервативного сельского населения резкое неприятие. Кроме того, национализация земли и реквизиции восстановили против правительства большую часть венгерского крестьянства. Результатом этого явились регулярные конфликты, нередко приводившие к вооружённым столкновениям правительственных войск с крестьянами. Ещё одним фактором, который снизил популярность венгерского советского правительства, состоял в том, что почти все его члены были евреями, в то время как в населении Венгрии евреи составляли лишь небольшой процент (к 1920 году 473.000 человек, около 6%). Коммунисты, однако, сохраняли власть и влияние. После того, как ими была одержана победа над войсками Чехословакии, Президент США Вильсон даже был вынужден направить правительству Венгрии приглашение в Париж на переговоры по установлению границ Венгрии. Ситуация в Венгрии начала резко изменяться после провала мятежа, устроенного 24 июня социал-демократами. Коммунистическим правительством были организованы массовые репрессии: было казнено 590 участников мятежа. В стране был развернут «красный террор» и поддержка правительства населением начала ослабевать. В это же время Советская Венгрия столкнулась и с внешней угрозой. Продвижение её войск на севере было остановлено, и в конце июня под ударами контрреволюционных сил пала Словацкая Советская Республика. В то же время Румыния, при поддержке Антанты, напала на Венгрию с юго-востока, её войска быстро продвигались по стране, вскоре отрезав все пути, ведущие к столице. Венгерская красная армия была принуждена дать бой на подступах к Будапешту. Битва была красными проиграна и 1 августа Бела Кун и большинство членов правительства бежали в Австрию. Оставшаяся небольшая часть во главе с бывшим комиссаром по культуре приступила к организации подпольной коммунистической партии. Будапештским Советом рабочих депутатов было избрано новое правительство во главе с Дьюлой Пейдлом, однако действовало оно всего несколько дней, до 6 августа, когда вошедшие в Будапешт румынские войска поставили точку в истории Венгерской Советской Республики.