Гнилая осень

Стояла гнилая осень. Небо и его обитатели мочились на опавших духом жителей города, ржавые листья припрятали под собой полуразложившегося кобеля, подохшего еще в августе, лужи по ночам сковывались льдом и с визгом распадались на осколки в предрассветное время под тяжестью начищенных ботинок. Из носов текло, из постелей вылезать не хотелось, из ряда мечтаний выбивались только две идеи-фикс. Первая - похлебать горячего бульончика перед телевизором, вторая была еще примитивнее - просто надеть шерстяные носки. Как мало порой для счастья-то и надо. Лука любил это состояние природы и души, потому что грусть хоть и подходила впритык, дыша перегаром в лицо, именно тогда появлялось вдохновение, робкое, но неугасаемое. Альфе хотелось писать рассказы о возвышенном, курить трубку и трястись в купейном вагоне старого поезда, направляясь куда-нибудь на край земли. К сожалению, времени на все это, финансов, да и сил у Луки было недостаточно. Желание отречься от суеты закрывалось на замок в старой хижине, окна заколачивались, и оно терпеливо ждало пенсии. Или Того Света. Не знаю. Луке был тридцать один год, а выглядел он, пожалуй, на все сорок. Красивым его никто не считал, потому как стригся всегда ужасно - ему никогда не шли обрамляющие лицо пряди, ни в юности, ни в зрелости, носил очки, оправа которых была дешевой и неуклюжей, костюм его был скроен бездарно. И вообще, не производил Лука впечатление человека привлекательно-сексуального с первого взгляда, рокового, так сказать. Самый обычный мужчина, за собой в плане внешности следящий в рамках гигиены и опрятности, вот каким он был. А больше, верно, нет смысла и требовать от выходца из серой массы клерков, которому перед камерой с зализанной шевелюрой не позировать. Вот уже седьмой год он состоял в законном браке с болтушкой Бобби, воспитывал с ним двоих (неродных ему) чертят, любя их той ровной любовью, что свойственна «мировым папашам». Такие всех детей хотят порадовать и 99,999% малышни им платит взаимностью. Кормят бомжат, исправно сбегающих из приютов, залечивают коленки соседским сорванцам и угощают их конфетами, катают на качелях, если их просят об этом и терпеливо сносят побои пластмассовыми мечами от абсолютно незнакомых ребят. Проще говоря, это отцы по призванию. Неприятно это осознавать, но чада Бобби Луку попросту использовали в качестве кошелька и отнюдь нетайно – в качестве объекта для шуток. Они вошли в ту тысячную процента, жестокую и расчетливую, в папе, как первом настоящем друге, не нуждающуюся. Они его ненавидели, как, впрочем, и всех кроме себя самих. Луке марали светлые брюки точно по шву шоколадным маслом, называли его пердуном и хихикали, когда он, страдая от боли в спине после двенадцати часов в одной позе, растягивался на твердом полу, опускаясь на него со слабым стоном. В чай ему сыпали соль, в туфли могли засунуть кошачью какашку, но Лука все это прощал, как способен был простить и куда более серьезное. Бобби, например, он спускал ночные загулы с триумфальным возвращением поутру в потасканном виде и непомерные траты, когда, вроде как, обговорили накануне, что не могут себе позволить потерять ни единого цента в этом месяце. И оскорбления он спускал, из пальца высосанные во время ссор по поводу страсти омеги к рому, и неубранный дом, и неприготовленный в сотый раз обед, и «я сегодня не хочу, да и завтра, да и я вообще никогда не хочу». Он со всем мог, кажется, примириться, он плыл по течению, и ему это нравилось, или ему было все равно, я не уверен, что знаю точный ответ. В какой-то момент я им восхищался, потому что не видел прежде человека столь равнодушного к тому, что о нем говорят. Ему было просто похуй на шутки в свою сторону, он не разменивался на мелочи, а вот его супруг это разглядеть не мог. Он в принципе дальше миленького носика-кнопки не видел, считая Луку бесхребетным простаком и ничем больше. - Ты тряпка, - сказал ему Бобби сразу после свадьбы, когда сантехник запросил чуть завышенную цену за услуги, оказанные некачественно к тому же, а Лука даже не попытался возразить. Наверно, потому что видел трясущиеся руки того альфы с тремя отсутствующими пальцами и проникся сочувствием. - Я? – растерялся тогда Лука. - Я? – передразнил, высунув язык, омега. Нет, Бобби не был чудовищем, не хватал Луку за яйца без причины, все его претензии имели в каком-то смысле обоснованный характер: Лука был чрезмерно мягкотелым для нашего мира. Его жалостливость и бесконфликтность доходили зачастую до абсурда, неумение давать жесткий отказ приводило к тому, что на него вешали чужую работу, а его игнорирование унизительных замечаний просто выбешивало. Там, где другие били в морду, Лука улыбался и извинялся. Коллеги за это считали его придурком. Вернемся к той осени, когда все изменилось, а правильнее сказать, пошло наперекосяк. Луку продали, словно он был бараном или козлом, или приглянувшимся «особенным» петухом. Однажды, придя домой, он обнаружил Бобби сияющим, аки начищенный до блеска самовар. Последний раз он был таким еще до брака, когда сумел захомутать альфу почти на десять лет моложе, перспективного (перспективы куда-то делись), заботливого и доброго к детям. Тогда еще сам Бобби мечтал о семейных традициях, пикниках в лесу и воскресном лото, но ничто из этого так и не сбылось. Потому что Бобби очки розовые потерял. Потерял где-то в бутике с дорогими тряпками, которые ему оказались недоступны… - Мы разводимся. Сейчас. Немедленно, - отчеканил светловолосый и все еще очень и очень приятно выглядящий для своего возраста омега. За последнее время он набрал пару-тройку килограммов, что сгладило чисто визуально его желчную натуру (не спрашивайте меня каким образом). - Как так? – ошарашенно спросил Лука, присаживаясь на диван. Тыл оказался не таким прочным, как ему хотелось. Да, чувства за семь лет притупились, да, романтика была раздавлена, как ягоды полевой земляники давятся копытами пасущихся коров, да, они еще не так стары, чтобы не иметь времени на новые отношения, но… Но что за бред? Послышался звук смыва, и из туалета вышел амбал в безукоризненно сидящем костюме, сжимая в здоровых лапах журнал про звездочек шоу-бизнеса. Судя по тяжелому запаху, просочившемуся из санузла, он чах над унитазом достаточно долго, чтобы превратить комнату в газовую камеру. - Здрастье, - гаркнул альфа, приветствуя Луку. - Здравствуйте, - ответил тот. – А вы, простите, кто? - Арчи. Зовите меня просто Арчи. Я доверенный мистера Гарсиа. Лука осмотрел Арчи с ног до головы дважды. Мистер Гарсиа. Гарсиа, Гарсиа… - Это владелец «Гарсиа-Энтерпрайз»? - Ага, - ответил на это Бобби. – Он самый. И он хочет, чтобы ты вступил с ним в брак. Арчи заулыбался, закивал круглой башкой и захрустел пальцами, словно разминаясь. Лука переводил непонимающий взгляд с супруга на доверенного мистера Гарсиа, проматывая все варианты: сон, галлюцинации, розыгрыш. А потом он расхохотался, горько так, безнадежно. Продали как животное, как раба. В современном обществе его мешком кожи, набитом мясом и костьми, торговали точно так же, как в Древнем Риме – просто, ничему не удивляясь. - Сколько? – обратился он к своему омеге. – Тебе ведь предложили деньги за развод, не так ли? Иначе бы ты не согласился. Бобби замялся, все-таки отступные в таком деле вещь деликатная. В первый момент, когда Арчи обрисовал ему ситуацию, он, конечно, возмутился, ведь на что ему с детьми жить, если муж уйдет, а во второй уже расслабленно строил планы о беспечном существовании на берегу моря, которое складывалось из ежедневного помещения задницы на шезлонг и пузырьков прохладного шампанского в бокале. - Много, Лука, много, - пряча глаза, ответил Бобби. - А дети? – наивно схватился за соломинку мой герой. И сам же себе ответил: - Дети… Они так и не смогли меня принять. Его вдруг разобрала бессильная ярость, адресованная скорее несправедливости бытия в целом, чем кому-то конкретному. Бобби, тот самый Бобби, ради которого он не спал в юные годы ночами, подрабатывая грузчиком, чтобы иметь деньги на красивые ухаживания, ради которого ссорился с родителями, ради которого не поехал в столицу, предал его. Друг мой, когда твой мир рушится, когда голова кружится и не на кого опереться, а всем близким ты оказался чужим, ты не будешь думать о чем-то, кроме своей боли. Без вопросов Лука подписал подсунутые бумаги, без вопросов, на автомате, собрал вещи. - Кевин, Уилл. По очереди обнял скуксившихся пацанов, поцеловал их пахнущие молоком макушки и подошел к мужу. - Давай без… Мне, сам понимаешь, хреново поболе твоего… - начал Бобби. - Скажи, неужели ты не любил меня никогда? - Любил! Ты думаешь, я мог бы просто так выйти за тебя, ничего не чувствуя?! – взвизгнул Бобби. – Думаешь, я терпел бы тебя, если б не любил?! - Но ты меня променял на деньги. - Ты теперь в шоколаде, так чего докапываешься? Ты теперь жопой доллары жрать будешь, а нам как быть, а? – Бобби жалобно скривился, взял Луку за руки и прошептал: - Так будет лучше для всех. Этот финальный аккорд был жаждой остаться в глазах Луки человеком с принципами и остатками нравственности. Эдакий рыцарский жест: я знаю, что тебе со мной было не так хорошо, как могло бы быть, поэтому это я удаляюсь из твоей судьбы, а не меня купили со всеми потрохами. Однако каким бы лохом Лука не был для своих пасынков, каким бы ничтожеством не являлся для омеги, ложь он чувствовал предельно ясно. Точнее, он унюхал ее гнойный запах в тот странный день и прозрел. - Бог тебе судья, Бобби. Береги себя. Лука погладил бывшего супруга по волосам и вышел вслед за Арчи из дома. Ему было глубоко насрать, куда его везут, что это за человек – мистер Гарсиа, и зачем он, Лука, никчемный, лишний всему свету, понадобился миллиардеру. Даже если его решили разобрать на органы, даже если его ждет что-то чудовищное – плевать. Мистер Гарсиа был широко известен в узких кругах, кругах ада авиастроительства. Весь город знал о его существовании, вся страна хоть раз, но слышала его имя, но никто из простых смертных толком не видел. Слухи давно переплелись со слухами постарше, история мастера Гарсиа стала легендой, и вот он уже не мастер в коротких штанишках, а мистер, и за ним охотятся абсолютно все шишки, желая связать узами брака, а заодно прибрать несметные деньжищи. Конечно, он был начитан до того состояния, когда зубы скрошились от числа изученной литературы. Конечно, он был меломаном и сам умел играть на фортепьяно. Конечно, спортзал он посещал чаще прочих, питался правильно и не надевал одну и ту же рубашку два дня подряд. Джованни Гарсиа был алмазом, достойной огранкой которого занимались с пеленок. Он был высок, строен, в меру загорел и в меру ироничен. Волосы цвета орехов каштана, лишившихся колючей оболочки в конце августа, глаза прозрачно-серые и родинка на щеке. Черты лица выточены из камня, манеры выточены посредством розг наставника (о, да), воля к победе досталась в наследство. Превратился из обожаемого отпрыска в сиротку, никому, в общем-то, как юнец с хобби в виде коллекционирования бабочек, не нужного на собственное восемнадцатилетие, когда родителей убил полицейский, поехавший с катушек после увольнения. Его потом усадили на электрический стул, но не будем о грустном. С той поры уже десять лет сменились десятью осенями, такими же гнилыми, как та, о которой я веду речь. Остатки протухшей рыбы замерзали ночами и размораживались все так же у помойки за рестораном «Мушкетеры», крысы все так же грызли друг друга, «Гарсиа-Энтерпрайз» все так же была главным поставщиком самолетов (и гражданских, и военных) на мировой рынок. Не изменилось ничего. Даже девственность Джованни осталась при нем, ибо от окружающих альф его мутило. Их жир на животе и запах изо рта, или, напротив, накачанные торсы, которые они, не скрывая наслаждения, фотографировали обнаженными в зеркале, наводили на мысль: все альфское убого, все альфы узколобы, эгоистичны, развращены. Джованни за все эти годы влюбился лишь единожды – в работу, в «Гарсиа-Энтерпрайз», старшее детище его покойных родителей. Он холил его и лелеял, ревностно оберегал каждый закуток и каждый план, делить ни с кем не собирался. В некотором смысле это был инцест – непонятно кто из них двоих кого имел, но «родственные» чувства давно переросли во всепоглощающую страсть. Школьное увлечение по имени Александр было забыто давным-давно, отодвинуто далеко и засунуто так глубоко, что потерялось, словно шелуха семечки в толстом ворсе огромного ковра. Иногда Джованни его доставал, если его ждал долгий перелет в качестве пассажира, а не пилота (он сам был небесным виртуозом), рассматривал в аспекте, а что могло бы у них получиться, принюхивался, вспоминая сильные плечи молоденького альфы и его здоровый запах пота, после чего забрасывал обратно – в тартарары. И вот случилось чудо. Сентябрьским вечером мистер Гарсиа брел по тротуару (он частенько гулял в одиночестве), сунув руки в карманы серого плаща, размышлял о какой-то дребедени вроде облегчения мотора, и у него развязался шнурок. Нет, чудо заключалось не в этом (уж точно не в этом, поскольку даже прикасаться к грязным шнуркам Джованни было противно, ибо лил дождь). Из офиса одной второсортной компании, вечно торчащей в должниках, вышел мужчина, держа обыкновенную стеклянную банку, на дне которой сидела мышь, серая мышь, такая же обыкновенная, как и банка. Мужчина опустился на корточки и аккуратно вытряхнул пленницу, благодарно пискнувшую в ответ. Тупое создание застыло на дороге, чем мужчину раздосадовало, и он топнул ногой. Мышь рванула к стоку, а альфа, надев шляпу, отправился в путь, явно никуда не спеша. Видимо, его нигде и не ждали. Дождевые потоки промочили его насквозь, но парень нисколько этому не огорчался и, судя по всему, был полностью погружен в свои мысли (на самом деле он обдумывал новый сюжет). Джованни, не отдавая себе отчета в совершаемых действиях, следовал за ним. Он проводил его до самого дома – обшарпанного барака на четыре семьи, старый образец, построенный, кажется, еще до войны, и для жилья, кстати, не очень-то годный (трубы изъедены ржавчиной, в перекрытиях вода и плесень, из подвала смрад), а потом стоял во дворе минут пять. Стоял, мок и чувствовал в груди распускающееся волнение. Мистер Гарсиа весь сентябрь караулил Луку возле офиса. Иногда он опаздывал, и альфа уходил чуть раньше, отчего Джованни вдруг приобнимала за пояс тоска, шепча: ты сегодня его не увидел, неудачник, ты сегодня совершенно одинок. Подойти и познакомиться? Страшно получить не отказ, а разочарование – аура таинственности ласкала воображение и давала почву для фантазий, ставших постоянными спутниками Джованни. Ему грезилось будущее, теплое и волшебное. Такое, где у него был друг. Джованни не умел показывать свои чувства. Вернее, только те, что нужны для отношений просто человека и человека, а не партнера и партнера, или начальника и подчиненного. Мистер Гарсиа был ущербным в этом плане, о чем осведомлен был, замечу, прекрасно. Ему не пришло ничего в голову, кроме как купить Луку. Джованни привык к тому, что все покупается-продается, и представить себе не мог, что это оскорбительно. Так маленькие мальчики думают, что шоколадка загладит их вину за синяк коллеге по песочнице. И ведь заглаживает до определенного момента. Это потом мы вырастаем и понимаем, что если на нас подняли руку, подарком тут дело не обойдется. Даже вместе с нравоучительной беседой и извинениями. Мистер Гарсиа, собравшись духом, послал Арчи к супругу Луки с четкими инструкциями: без альфы не возвращаться и отдать столько, сколько потребуют. Эту игрушку нужно получить любой ценой, эта игрушка – дешевка для других, но воспоминания относительно нее (хотя тут скорее надежды) ценнее всего на свете. Так вот, вернемся к той самой гнилой осени и тому дню, о котором я все пытаюсь рассказать. Луку везли по улицам города, очищенного благодаря мистеру Гарсиа, по асфальту, положенному благодаря ему, мимо магазинов, отстроенных благодаря ему, мимо школ и больниц, молящихся на своего благотворителя – Джованни Гарсиа. Как ни странно, дождя в тот день не было – тучи разволокло, словно порванные лоскуты полотна. А вот и особняк мистера Гарсиа. Серые камни, высокие окна, плющ по стенам и газон до того идеальный, что ступать на него боязно, да и не надо, ибо имеется мощеная дорожка. Фиалки на клумбах, розовые кусты и сосны по периметру. Дорого, со вкусом, аристократические замашки во всем. - Арчи, а мистер Гарсиа хороший человек? Вопрос Луки может вам показаться нелепым, но это единственное, что его интересовало. Впрочем, лучше выглядеть глупо и узнать нужный ответ, чем пытаться показать себя с ложной стороны, несоответствующей истинному тебе. Арчи свел воедино густые брови и честно ответил: - Думаю, да. - Хорошо, Арчи, - улыбнулся Лука. Высокие ступеньки, резные перила, тяжелая дубовая дверь – подъем к мистеру Гарсиа в состоянии смятения. Что там, в этом доме? Что там, в черепной коробке молодого миллиардера, гениального изобретателя и нелюдимого мецената? - Добрый вечер, - поприветствовал Луку тихий голос. Из тени вышел омега в темно-синем жилете, белоснежной сорочке и брюках со стрелками. Свежий, гладковыбритый, четкий косой пробор на блестящих волосах, взгляд полон любопытства и какого-то детского восторга, еле сдерживаемого. - Добрый вечер, - согласился с данным утверждением мой герой. – Мистер Гарсиа? - Это я. Позвольте ваше пальто и шляпу. Я отпустил всех слуг, решив, что нам они не понадобятся. Лука разделся, ничего не спрашивая, и прошествовал за Джованни в гостиную. Они были одного роста, практически одной комплекции, разве что выползающая через час после устранения щетина Луки говорила, кто здесь альфа. - Присаживайтесь, мой друг. Виски, вино, вода? - Спасибо, ничего не надо. Мистер Гарсиа вздохнул и, разволновавшись, не мог найти себе места: рвался к окнам, метался между диваном и баром. Ему было неуютно, и в то же время этот вечер был самым необыкновенным для него уже за одно лишь присутствие Луки. - Я все про вас знаю, - похвастался мистер Гарсиа. – Вы окончили школу и университет с отличием, но отвергли предложение вашего дяди обосноваться в столице из-за супруга, вынужденного заботиться о больном отце. - Да, именно так. - А потом? Почему вы не уехали, когда он скончался и вас ничего уже не держало? - Мне нравится этот город. Не провинция, но и не суета правительственных кадров, - терпеливо пояснил Лука. - Понятно. А еще, учась в университете, вы подрабатывали официантом, потом участвовали в клинических испытаниях, потом раздавали листовки и писали курсовые… Вы много чем занимались ради денег, - на одном дыхании выпалил Джованни. У него дрожали коленки, но голос не соскальзывал в фальцет. - И вы решили, что ради них я буду служить вам? – рассмеялся Лука, закидывая ногу на ногу. Он сидел в глубоком кресле, мерно полыхало пламя в камине и потрескивали поленья. Мистер Гарсиа показался ему очень странным и даже чуть-чуть страшным. Не некрасивым в смысле, а слегка безумным, если безумие может быть «слегка». - Нет-нет! - запротестовал Джованни. - Мне не надо служить! - А что надо? Простите, я никак не могу понять, зачем я здесь. Гарсиа задумался на мгновение и раздраженно почесал переносицу. Как бы до Луки донести, что ему просто нужно общество, что он хочет семью, хотя бы ее подобие? - Я знаю, что дома вас не ценили, иначе бы не посмел разрушить ваш брак. Я знаю, что вы не спешите вечерами домой и кружите по кварталам иногда в течение часа прежде, чем зайти внутрь. Я следил за вами и ни разу не видел, чтобы вы с Бобби выходили вместе, чтобы вы гуляли с детьми, чтобы вы… чтобы вам просто улыбались в ответ на вашу улыбку. Почему вы нахмурились? Вам неприятно? - Честно говоря, да. Вы так бесцеремонно ворвались в мою жизнь... Вся ситуация для меня унизительна, - признался Лука, не чувствуя однако большой досады. На фоне купли-продажи это все выглядело блекло и вполне приемлемо. Да делайте, что хотите, мистер Гарсиа, Арчи, кто угодно. Этим вечером ему, Луке, шкура и чувства не принадлежат. Они никому не нужны из числа тех, кого он считал семьей. – Вы не ответили. Зачем я здесь? Зачем я вам? - Вы мне нравитесь, - не видя смысла это скрывать, ответил Джованни. – Я таких прежде людей не встречал. - Ясно. И что дальше? - Не знаю, - пожал плечами мистер Гарсиа. – Вы когда-нибудь управляли самолетом?.. Бегом к ангару, где заперты стальные птицы, бегом по грязи, по свалявшейся траве к бетонным плитам, ровным, буквально отшлифованным. Запрыгнули в самолет, а оранжевый блин солнца давно уж скрылся с глаз, появившись впервые за два месяца. В ту ночь они избороздили все небо над городом, ныряли в облака, закладывали виражи - «петли», «кобры», «бочки», «колокола»… - Вам нравится? – кричал Джованни, сидя за штурвалом. - Очень! И Лука не лгал, ему, правда, нравилось. Сердце, этот неугомонный насос, гнало застоявшуюся кровь по сосудам с бешеной скоростью, и голова шла кругом от захлестывающего адреналина. Здесь и сейчас Бобби нет. Здесь и сейчас нет Кевина и Уилла. Здесь и сейчас он не неуклюжий офисный планктон. А Гарсиа? Гарсиа одинокий чудак, чем-то на него похожий. Не маньяк. Он простой и цельный. - «Штопор»? - Да, пожалуйста! И самолет ввинчивался в темную синеву, прорезал ее, заполняя собой пространство. - А сами не хотите? - А можно? И вот уже Лука властитель воздуха, и они падают на мгновение, и поднимаются, и проваливаются, и вновь самолет выравнивает ход. Гарсиа рядом, Гарсиа в восторге – это его небо, это его самолет, но он готов их отдать Луке. За то, что он есть. Ну, или был с ним в тот день. Точка перекреста найдена. Можно не бояться разочарования. - Мне кажется, вы не хотели покидать небо, - заметил Лука, когда Джованни посадил свою «птичку», и они ощутили под ногами твердую почву. – Вам там комфортней. - Вообще-то, да. Голова не кружится? - Кружится. И сейчас меня, похоже, стошнит… Не стошнило. Обошлось. - Мне вы чем-то напомнили героя ДиКаприо из фильма «Авиатор», - сказал Лука, снова падая в кресло. Они вернулись в дом, грязные, взмокшие, усталые, но довольные. Сами закатили самолет в ангар и пропахли маслом. Костюм Луки был безнадежно испорчен. – На этот раз я бы не отказался выпить. - Будете бренди? - С удовольствием. Благодарю. - Дикаприо… Этот актер из двадцать первого века, которому долго не давали «Оскар»? - Да. - Любите довоенное кино? - О, да. В нем была искренность, которой сейчас на экранах нет. И женщины… Тогда еще существовали женщины. - Лука одним махом опустошил стакан. Горло обожгло, а по телу разбежалось благодатное тепло. – Мир был куда разнообразней. - Пожалуй, вы правы. Наш куда серее и монотоннее. Одни и те же формы, одни и те же позиции, одни и те же слова - отец, дед, мальчик… Слишком много силы, а наша слабость, омежья слабость, до войны вызвала бы лишь недоумение и смех. Жаль, но феминистическое восстание само привело к этому печальному исходу: из века в век все же воевали мужчины, опыта у них в этом деле больше. Женщинам место в истории отведено куда как более скромное. Стоило оставить все как есть и не выступать за право ходить топлесс в общественных местах… Гарсиа налил еще, и они оба опрокинули стопки. Джованни расстегнул первые три пуговицы на сорочке, и в вырезе мелькнула цепочка с крестиком. - Увлекались этой темой? – спросил Лука, мимоходом отмечая, что уже почти три ночи. Работа, черт… Или ему теперь полагается сидеть дома, он же женатый человек, зарабатывающий многократно меньше супруга? - Было дело. Я спонсирую раскопки в Европе, где все и зародилось… Вас что-то тревожит? - Нет. - Да. - Я бы хотел пойти завтра в офис. - Зачем? Если хотите работать, я найду вам достойное применение у себя в корпорации. - Нет, - твердо ответил Лука, крутя между пальцев запотевший стакан. - Пожалуйста, не утруждайтесь. Я бы хотел… Я бы хотел остаться собой, понимаете? По крайней мере, пока. Я не прочь быть вашим другом, но не собираюсь менять привычный распорядок. Гарсиа кивнул. «..Не прочь быть вашим другом». Не мужем, не частью вашей семьи, не вашим любовником. Другом. Ничего, Джованни, возьми себя в руки. Все изменится. Все придет. Луке была отведена просторная комната с большой кроватью, письменным столом, креслами, плазмой на стене (куда же без нее), с встроенным в стену мини-баром (видимо, чтоб не скучал). Окно доходило до пола, вид из него открывался великолепный – холм и лес за ним. Никаких домов, машин, высоток. Зашел в душ, разделся, включил воду, залез под горячие струи, как в дверь постучали. - Я в душе! Вы что-то хотели? – крикнул он, дергая за рычаг. Вода перестала литься, вмиг стало холодно, и мурашки разбежались по коже. - Простите, я хотел спросить, не нужно ли чего и пожелать спокойной ночи, - раздался голос Джованни. - А… Спасибо, все есть. И вам спокойной ночи. Гарсиа прикоснулся лбом к двери. Теперь Лука с ним, теперь над ним не будет измываться несносный Бобби и его сыновья. Лука лишь для него с этого дня. Никаких протестов, все получилось. Альфу же все беды дня отпустили, уйдя вместе с грязью. Зато приперлась муза, надышавшаяся кокаином за время своего отсутствия, и Лука, вместо того, чтобы спать, печатал до звона будильника рассказ о мужчине по имени Мадс и женщине по имени Роуз, о робкой любви между ними и войне, положившей конец всему. Получилось нереалистично, но в то же время очень трогательно, и Лука остался доволен. - Когда-нибудь я сдам тебя в печать, - сказал он вордовскому документу. Тот ничего не ответил. Гарсиа уже уехал, оставив в качестве водителя Арчи, когда Лука спустился на кухню. Здоровяк кушал овсянку из крошечной мисочки с помощью крошечной ложечки, казавшейся просто мизерной в его огромных руках. - Доброе утро, Арчи. Ты отвезешь меня на работу? Или лучше подскажи, где ближайшая автобусная остановка? Арчи наморщил нос, мол, за кого вы меня принимаете, и наотрез отказался отпускать Луку. - С этого дня я ваш личный водитель. Не нужен вам никакой автобус… Мистер Гарсиа будет недоволен… - бурчал он. Утром он увозил Луку на работу, вечером забирал, включал в салоне Моцарта и Элиса Купера, каждый раз спрашивая, а можно ли, отчаянно пытался бросить курить, но каждый раз с этим делом лажал, как сам говорил. - Мистер Гарсиа мне ясно дал понять, что существует четкая связь между состоянием моих легких и сигаретами, и если я не хочу умереть от рака легких, я не должен лажать, как делаю сейчас, понимаете? - Понимаю, Арчи. Ты боишься умереть от рака легких? - Очень, - всякий раз сникал Арчи. – У меня брат от этого загнулся… - Так брось. Ради него. - Брошу. Непременно брошу. А ночами они, Лука и Джованни, летали. Уже через неделю Лука свободно парил, не боясь практически ничего, чем пугал Гарсиа и одновременно радовал: нашелся равный ему. - Завтра полетите без меня. - Серьезно? Джованни, если с вашим самолетом что-нибудь случится… - Господи Боже, Лука! Вы так говорите, будто самолеты это единственное о чем я беспокоюсь! Неужели вы думаете, что если что-то случится с вами, я буду думать о бездушной машине! – вскипел тогда Гарсиа. – Вас послушать, так я чудовище… Они по-прежнему обращались друг к другу на вы, никуда не торопились и говорили много, говорили взахлеб о прошлом, настоящем и будущем. Не лично своем, а о жизни в целом. Хотя и о себе рассказывали. Так вот, о чем я… Все еще стояла та самая гнилая осень, когда Лука дал Джованни на строгий суд свое творчество, о существовании которого Бобби знал и над чем зло смеялся. Гарсиа прочел все свежие рассказы, написанные уже в его особняке, все они были «гетными», и думал над ними долго, так долго, что Лука все губы искусал. - Ну, как? – не выдержал он. - Хм… Провокационно. Мужчина и… женщина? Вас многие не поймут, но… - Что «но»? - Но это настолько уже необычно для нашего двадцать девятого века, что это выглядит запретно и волнующе. Мне нравится. Мне очень нравится, и я сейчас не оказываю вам медвежью услугу в виде лести. - Честно? - Честно. Я сочувствую вашим героям – они обречены на непонимание настоящими людьми, но их помыслы, их мотивы… Они чистые, лишенные надуманности, искусственности и это притяжение сильного и слабого кажется таким естественным, что пленяет. Лука смотрел на него и последних слов не слышал: омега стоял у окна, лихорадочно переворачивая распечатки, чтобы найти особо понравившийся момент, а по стеклу снова барабанил дождь, на этот раз холодный совершенно, практически ледяной. Похоже, именно это мистер Гарсиа и искал: свежий глоток впечатлений, будь то успех новой модели самолета или крутой вираж или необычная история любви. Глоток, заменявший ему плотское влечение. Потому что иначе пока не научился. Потому что не умел пока доверять. Потому что пока не был никому нужен, как чокнутый с тараканами в голове, а не чемодан, набитый баксами, или генератор идей. Это так четко прояснилось, что даже резко в глазах стало. Как в тот день, когда Бобби его продал. - Джованни? - А?.. - Джованни, я… Вместо продолжения и пояснений Лука схватил его за грудки, придавил к стене и, на мгновение окунувшись в эту сталь глаз, жадно поцеловал в губы, до боли жадно, будто дорвался до воды, пройдя десяток километров по пустыне. Бумажные листы с легким шелестом полетели на пол, наслаиваясь друг на друга. Гарсиа вырвался от неожиданности и сам придавил удивленного Луку к стене. Тот несильно стукнулся затылком. - Почему?.. Сердце Джованни билось так громко, что странно было, отчего же Лука его не слышит. Черты Гарсиа смягчились, пришло понимание происходящего. Он осторожно снял с Луки очки и положил их на стол, отступив на три шага назад, после чего вернулся и поцеловал альфу в ответ, так же без нежности, порывисто, почти кусая губами, а не лаская. Судорожно заерзали ладони по телу, как придется, лишь бы касаться, лишь бы чувствовать чужое тепло под кожей. Судорожно срывалась в спешке одежда, и то один, то второй оказывался прижатым к стене, ища в ней какого-то спасения, краткой отсрочки перед бурей. Дыхание не в такт, дыхание обрывается, кому-то нужно учиться ему заново. Пальцы сопротивляются пальцам, убираются от лица и сжимают грубо волосы. Джованни, да разве так занимаются любовью? Я тебя не убить пытаюсь, или… Повалил животом поперек кровати, подмял по себя – не уйдешь. - Лука… Я и так все знаю: я у тебя первый. Ты следил за мной, а я тебя читаю между строк. Двадцать восемь лет одиночества в толпе, даже при живых родных. Никого не подпускал, а во мне увидел… А кого ты во мне увидел? Отца/отцов? Да я тебя на три года-то и старше. Друга, брата, мужа? Ни то, ни другое, ни третье, хотя и все вместе в равных долях, но малых бесконечно. Кого? Чудика с твоей планеты. Землянина другого времени, потерянного и обретенного. Соратника невесть в какой битве. Я – твоя семья, твой род, у нас одно наследие. Осторожно приставил головку налившегося кровью члена к анусу и медленно ввел в нерастянутую кишку. Джованни вцепился в простыни, ожидая, что будет больнее, но нет. Стенки расслабились от непреодолимого желания, неосознанно сдерживаемого много лет и дошедшего до точки кипения только сейчас, смазка обильно текла и препятствий особых пока не возникало. Лука вошел на всю длину, не торопясь, наслаждаясь чувством превосходства и полным подчинением ему Гарсиа. Накрыл своим телом омегу, гладкого от природы, пахнущего ментолом и, забыв вдруг о всяком контроле, стал вдалбливать его, скулящего, в простыни. С Бобби он больше думал о Бобби, о его растянутой дыре, хотя тот и утверждал, что ему всякий раз очень больно, а с Гарсиа… С Гарсиа он думал о себе, интуитивно догадываясь, что Джованни не нужны ограничения. Вибрацией разошлись стоны омеги по комнате. Он мог только вгрызаться в наволочку и пытаться царапнуть Луку, да только не слишком это было удобно делать, тем более, что тот сжал его предплечья до посинения, исступлённо трахая, да просто имея, нисколько не церемонясь. Джованни было тяжело и в то же время размеренные толчки, заполненность до отказа, единение с ним, тем, кто ни на кого не похож, давали что-то необыкновенное. Нахер альфо-омежьи разделения. Нахер женоподобные увертки, это вымерший вид, себя истребивший сам. - Еще, еще, не останавливайся… Шея ноет от засоса, губы опухли, ребрам не расправиться при вдохе под Лукой, но Гарсиа кончил первым, и по телу пробежалась волна. Он уже просто хрипел, обмякнув на кровати, когда кончил еще раз, и горячая сперма Луки обдала ягодицы то ли на входе, то ли уже на выходе. Альфа зацеловал им же созданные следы от пальцев на предплечьях Гарсиа. - Ты как? - Я… Неопределенно. Кажется, с окружающей действительностью что-то случилось, она сдвинулась, как двигается ряд в Кубике Рубика. Лежали, едва касаясь друг друга локтями, и слушали свое дыхание. - Уволься из офиса. Пиши. Пиши о женщинах, забытых, но когда-то боготворимых художниками, музыкантами, поэтами… Может, не все поймут, но это именно то, что нужно нашему веку. Они были прекрасными созданиями и несли нежность как знамя, пока их не приравняли к мужчинам по каждому пункту, и они не огрубели до состояния бесполых, пока на мужском фоне не стали пошлыми, жесткими, беспринципными… - Думаешь? Джованни, ты думаешь, у меня получится вдохнуть в них новую жизнь на страницах? - Да. Мне так нравится, когда говоришь мне «ты». - Мне тоже. Поцеловались, на этот раз с каким-то благоговением, трепетно, и Гарсиа сполз вдоль тела Луки. - Ты что дела… Джованни взял пенис в руку и обхватил губами, почувствовав вкус собственных соков. Откуда-то он знал, что следует делать, насаживаясь ртом, до самой глотки, нисколько не брезгуя. Когда ты любишь, физически нет разделения на «твое и мое». Есть желание удовольствия – своего и партнера. Они до самого утра, выбиваясь из сил, отдыхая за разговором, чтением рассказов Луки и отличным бренди, не отрывались друг от друга. Я говорил, что та осень была гнилой? Ну, да. Зато в особняке мистера Гарсиа цвели сады и ключом била жизнь. Через полгода Лука набрался храбрости и опубликовался в одном альманахе. Рассказы его прошли незамеченными критиками, однако одним из них, тем самым про Мадса и Роуз, заинтересовался прославленный режиссер, захапавший все возможные награды еще до вступления в сорокалетний возраст. - Лука, я обещаю, что сценарий вместит в себя все, а омежка будет максимально женственным… Этот проект я ни за что не запорю, - говорил он, возбужденно тряся писателя за плечи. Фильм вышел через год и буквально порвал всех конкурентов за кассовыми сборами. Его ругали, проклинали за аморальность и потворство пережиткам прошлого, но молодежь возвела «Мадс и Роуз» в культ. На волне успеха экранизации пришла и волна успеха непосредственно к творчеству Луки. Его ловили папарацци, омежки-старшеклассники заваливали любовными письмами, а за автограф один мальчишка сломал другому руку в трех местах… И вот она, осень солнечная и ясная: Лука подписывает книги, а к нему подходит… Бобби. - Подпишешь? - Конечно. Отлично выглядишь. Тебе идет эта прическа. Бобби поправил завиток, кокетливо покрутив его. Он еще чуть-чуть поправился, но по-прежнему выглядел неплохо. - Спасибо. А ты теперь красавец, что глаз не отвести… - Правда? - искренне удивился Лука. Он хотел сделать лазерную коррекцию, но вместо этого подобрал новую оправу, состриг свои обрамляющие пряди и дорого оделся. Но нет, дело было не в этом: он изнутри светился и помолодел. Вернее, стал выглядеть на свой возраст. Морщинки разгладились, синева под глазами испарилась, он весь подтянулся. Да и как не соответствовать-то Джованни Гарсиа. Он не перестал быть мягким, податливым по многим вопросам, но все это вписывалось в образ успешного альфы. Успешным, вообще, все прощают: и в чрезмерной худобе видят сексуальность, и в наркотической зависимости романтику, и в насилии разглядывают страстную натуру... Так и Бобби счел все былые недостатки Луки достоинствами. Однако тот все-таки стал тверже: он больше не прощал все подряд. Случайно толкнули – конечно, да. Предали, солгали, намеренно выставили дураком – нет. Добро должно быть с кулаками. - Как тебе живется с Гарсиа? – облизнул губы Бобби. Ему хотелось интрижки с популярным писателем, а не столько с бывшим мужем. – Я много думал о нас, и знаешь… - Отлично. Я счастлив. Бобби? - Да, Лука. - Держи свой экземпляр и освободи, пожалуйста, место. За тобой уже очередь, - заметил альфа, протягивая книгу. И впрямь в магазине уже скопилась туча народа. И все к Луке. - Эм… Мы можем попить вместе кофе? - Я не люблю кофе, Бобби. Я это тебе семь лет говорил. - Можно не кофе. Лука широко улыбнулся и качнул экземпляром перед носом бывшего супруга. - Бобби, всего доброго. - А ты помнишь, как я отсасывал тебе в подъездах, когда мы прятались от дождя? – прошептал омега. - Помню. Я с тех пор очень сильно полюбил дожди и больше от них не прячусь. - А ты помнишь, как… - Как ты меня продал? Помню. Этого не забыть. Пошел ты в жопу, Бобби. Пошел ты в жопу… Иногда грубость куда доступнее для понимания. Каким бы вежливым Лука не был, конкретный посыл в данном случае был эффективнее. Та неприятная осень закончилась, а на ее перегное отлично дали всходы персиковые деревья. Не хотите ли спелых фруктов? Нет? А я, пожалуй, съем...