Полужизнь

I don't want to be old and feel afraid I don't want to be old and sleep alone An empty house is not a home © Keane – «Atlantiс»

Для своих сорока пяти Бритт находилась в распрекрасной спортивной форме. Каждое утро пробегала по пять миль — и это было не пыткой и нудной обязанностью, а удовольствием. Ее психотерапевт как-то спросил, не является ли этот ежеутренний бег попыткой сбежать куда подальше от реальности и жутких воспоминаний. Теперь уже — бывший психотерапевт. Научил не раскисать — состояние это было для Бритт настолько омерзительным, что и сравнить не с чем. Научил по команде запускать в себе программу «Спаси себя сама, глупая корова!» — так ее Бритт окрестила, — официально-то другое название было. Вот и спасибо, и до свидания, счет оплачен. Она теперь — снова! — сильная. И со всем справится. К психотерапевту Бритт обратилась спустя целых полгода после выписки из больницы, когда к руке наполовину вернулась прежняя подвижность. Если бы только прежняя подвижность вернулась и к ней самой. Бритт не могла стряхнуть с себя проблемы. Все хотелось оставить позади и все мосты разрушить (слова «сжечь» требовалось избегать), но кое-что уничтожить пока не получалось. Рука оставалась неполноценной, по ночам Бритт снилось, что постепенно эта полусмерть распространится выше и дальше, к шее и голове, и утра она уже не увидит. Программа «Спасись сама, идиотка!» (только уже без распиливания руки почти до локтя) включала в себя еще и сладкую пилюлю «Ты не виновата». О, дело тут было не в подписи под приказом о начале строительства на месте того самого, с начинкой из восьми хорошо прожаренных тел, здания. Дело было еще кое в чем. Всегда такая внимательная во всем, что касалось сводок, графиков, пунктов, напечатанных мелким шрифтом в договорах, Бритт просто прошла мимо, рассеянно махнув рукой, когда речь шла о нескольких человеческих жизнях. Нет, не тех восьмерых не желавших выселяться бродяг. Тут было другое. Разговаривая сразу по двум телефонам, один в руке, другой прижат плечом к уху, Бритт топталась на больничной парковке, раздраженно ковырялась в сумочке в поисках ключей от машины, а потом не менее зло ползала вокруг нее на коленях, пытаясь извлечь их из-под днища. В соседнюю тачку какая-то темноволосая девица старательно запихивала столь же темноволосую женщину лет на пять старше, которая определенно была без сознания. Поймав ее взгляд, девица покачала головой, и, отдуваясь, пропыхтела: — У кузины с мужем и дочкой так плохо, просто ужас. Муж может и до вечера не дожить. Бритт скроила умеренно сочувственную гримаску и отвернулась. Чужие проблемы, ей-то что? А на следующий день газеты запестрели фотографиями. Девица, и ее «кузина», и муж с дочкой — муж умер вовсе не в больнице. И тот седой мужик с пронзительным взглядом. Все, кроме девочки, были мертвы. Бритт сложила газету. И правда, какое ей дело? Ведь ничего уже не исправишь, да и преступники уже на том свете. Вот она, спустя почти десять лет, — размеренная, нормальная жизнь. До тошноты скучная — но нормальная. Просто — жизнь. Проценты по вкладам капают, можно не работать. Даже кое-какая семья — ну, ладно, домашний питомец прибился. Бритт просто не смогла его вовремя бросить. Может, и подбирать было не нужно. А в грязные переулки все равно тянуло. Эта тяга была сильнее голоса разума, который говорит людям: не ходи, не суйся, не смотри, а те делают все наоборот, и потом оказываются где-нибудь в сточной канаве или мусорном контейнере. Со вспоротым животом или перерезанным горлом. Куда бы ты ни отправился, в крупных городах трущобы пахнут одинаково. Бритт много лет назад с большим трудом из таких вырвалась, с не меньшим трудом их из себя выдрала, сменила город, имя и окраску, а все равно — тянуло. Та шлюшка на углу, с тонкими ножками-палочками и пузом, лезущим на нос, — кто знает, может и она стала бы такой. Год опоздания с побегом — все, пиши пропало. Бритт бежала легко, ни на секунду не теряя контроля над реальностью: никаких посторонних размышлений, слух и зрение напрячь до предела. Что именно заставило заглянуть в ту подворотню, Бритт вряд ли когда скажет точно. Двое в темном трамбовали третьего в фургон. Что-то было в этих парнях странное — Бритт остановилась и уставилась на них, словно под гипнозом. А потом поняла, что. Парни были в масках. Свиных масках. И тоже ее увидели. Последнее, что заметила Бритт, прежде чем сорваться с места и бежать, развив предельную скорость, какой там к черту контроль над пульсом, — с одного из парней слетела маска. И это был вовсе не парень. В голове взметнулась россыпь воспоминаний — и упала четко сложившейся мозаикой. Девчонка, дочь кудлатой Морган, что таскалась на идиотские «встречи выживших», с которых Бритт забирала Маллика по субботам. Джейн тоже ее узнала, как еще объяснить этот взгляд. Взгляд больного бешенством животного — пока еще никаких следов пены вокруг пасти, но зараза уже глубоко в крови. Думать было некогда: следовало уносить ноги, пока с ними не случилось то же, что и с рукой, или что похуже. Сначала смыться подальше. Уже там, в безопасности, позвонить копам. А потом — хотя бы на пару недель свалить из города. Еще лучше — из штата. Однажды сумел выжить — и такие вещи усваиваются намертво. Бритт не держала в квартире «чемоданчик беглеца» с минимумом необходимого, а было бы неплохо. Никто не гнался, но темпа она не сбавляла еще долго, петляя по пустынным еще улицам. Тем же вечером, в задрипанном мотеле, где документов не спрашивали, а по потолку не гуляли насекомые, и на том спасибо, решив еще раз трахнуть Маллика, Бритт направила в себя негнущиеся пальцы его мертвой руки. Поначалу было не слишком удобно, но она приспособилась, и кончила куда быстрее обычного. Контраст между живой и мертвой плотью едва не заставил Бритт всплакнуть, когда возбуждение схлынуло, но она лишь рыкнула сердито, переползла через Маллика и обняла его, перекинув свою неполноценную руку через его теплый впалый живот. Оба молчали. Быть живой — хорошо. Все, что следует знать. Все, о чем следует помнить. И о том, что в городах водятся не только умильные домашние любимцы, а еще и бездомные зверята с голодными взглядами. Нужно уметь вовремя убежать. И все обойдется. И о том, конечно, что у них с Малликом, — вовсе не любовь. Уже почти десять лет. Уютное местечко между горем и радостью.