(Not) boring

Это Чанель и в его жизни никогда не было ничего, что бы описывалось в романтических книгах или рассказах для девочек — никто никогда не подсаживался к нему, предлагая познакомиться, в кафе официант не приносил записок от симпатичных незнакомок, назначающих свидание в прямо в этот вечер, Чан никогда не сталкивался с кем-нибудь на улице, чтобы потом пересечься взглядами и понять, что это судьба. Словом, самое скучное и нелепое в этом мире имело право назваться его жизнью. Он сидел на забытых юным поколением качелях детской площадки, грея замерзшие пальцы, засовывая их глубже в рукава вроде-как-бы-пальто, совсем не помогавшего парню растопить холодный воздух дня поздней осени. Такие дни выпадают под конец ноября или начала марта, когда вроде бы в воздухе уже пахнет близостью другого времени года. Холод заползает под одежду, заставляет руки превращаться в чужие, — неестественно-фарфоровые, непослушные. Мягкая шерсть грязно-рыжего шарфа крупной вязки спасает нос и щеки, но в него не укутаться целиком, не спрятать продрогшее тело, даже руки нормально не укрыть. Что за жизнь. Чанель ковыряет ногой ледовую корочку на одной из тысячи луж и думает о том, что если бы можно было в снегу согреться — то это бы была идеальная зима. А еще он думает, что если бы за дебильные рассуждения платили, то он мог бы уже жить не в холодном, промерзшем изнутри Сеуле, а где-нибудь на Мальдивских островах. Застывшая тишина нарушается неожиданно. Хрустом льда и отборными матами. Странное сочетание, думает Чанель, пока поднимает голову. Поднимает голову, чтобы увидеть сидящего посреди лужи миниатюрного парня, матерившегося пронизывающе-чистым хрипловатым голосом и вдруг резко замолчавшего. Мозг Пака на пару минут прекращает свое любимое занятие, потому что парень из лужи смотрит ему в глаза пронзительно, темно-карими бусинками ломая построенный часами раздумий ледяной панцирь Чанеля. Смотрит и молчит, дышит рвано, выдыхая теплый пар небольшими порциями. Мозг просыпается и начинает напоминать о том, что его любимое занятие — думать о всякой фигне, вроде того, почему этот маленький парень все еще сидит в холодной луже, окруженный плавающими по поверхности воды осколками треснувшего льда, почему смотрит так пронизывающе и знакомо. А еще о том, что ну очень похож этот момент на абзац из женского романа, что читали его мама и старшая сестра. На абзац, который с самим Чанелем не может произойти по определению, потому что ну это же он, хозяин своей скучно-нелепой обычной жизни. Пока мозг Пака продолжает думать о возможностях развития такой ситуации в женском романе, парень в луже резко дергается, не отрывая взгляда от все еще теплящихся в глазах Чанеля искорок тепла. Резко дергается и кричит своим чистым завораживающим голосом, будто бы созданным для сцены Венской оперы: — Эй, мудила, долго еще будешь пялиться?! Я вообще-то тут не просто так сел посидеть! Я блять ногу подвернул, не видно что ли?! — не задумываясь о том, что да, вообще-то подвернутую ногу не различить невооруженным взглядом, это тебе не открытый перелом. Крови же нет, лицо не сморщено от боли, да и сидел он молча минуты три, — думает Чанель, пока покорно поднимается с насиженного места и осторожно скользит по заледенелой земле. — Ты еще медленнее не мог? Если сравнить тебя с черепахой, то она леопард, а ты — черепаха. — Мозг Пака почему-то застывает и не может сопоставить в своей вселенной каких-то леопардов и черепах-Чанелей. — Дай мне блин уже руку, ну. И цепляется за вроде-бы-уже-теплые, поспешно выращенные из рукавов и неуверенно протянутые пальцы. Руки у него мокрые, холодные, даже ледяные. А пальцы цепкие, странно-изящные, до противного нежная кожа рук обжигает своими прикосновениями. — Сука, почему лед такой тонкий, холод же собачий на улице, мог бы и потолще быть. Я же теперь вообще никуда не успею, что за жизнь, черт ее дери. Бормочет неразборчиво, хрипло, а Чанель думает, что этому маленькому парню, наверное, стоит выпить чего-нибудь теплого, залезть под плед, а еще замотать ногу эластичным бинтом, чтобы быстрее прошла. А еще Чанель думает, что все это можно найти у него дома, если пройти наискосок через парк и перейти через дорогу. Вдруг холодные пальчики резко выскальзывают из теплой ладони Пака, а их обладатель все с теми же громкими матами летит на снег, скорее всего больно ударяясь задницей. К матам неожиданно добавляются тихие поскуливания и недовольное хныканье. — Да блять, ну за что мне это сегодня? … Я же хороший мальчик, даже ругаться почти перестал! Ууу, ненавижууу… — Пока Чанель во второй раз протягивал многострадальному маленькому парню руку, его мозг потихоньку начал терять суть происходящего. Когда за его ладонь снова ухватились ледяные пальчики, Пак почти выпал из этой реальности в другую, теплую и воздушную, без ледяных пальцев-цеплялок и отборного мата. Не дал ему этого сделать еще один острый взгляд глаза в глаза, карие бусинки насмешливо сощурились и маленький парень неожиданно расхохотался. — Вот я дурак, да? Второй раз упал, теперь еще и задница болит адски, а мне надо было к 12.20 на работу попасть. Сейчас уже 12.39, поэтому помоги мне опять встать, но в этот раз держи крепче, будь так добр. Аут. Мозг Чанеля прекратил работу. — Кстати, я Бэкхен. *** Кстати-Бэкхен заинтересованно оглядывал гостиную странного парня, без слов притащившего пострадавшую задницу маленького неудачника к себе, теперь тихонько шуршащего где-то в кухне. Бэк откинул со лба угольно-черную мягкую прядь волос и задумчиво прикусил кончик большого пальца. Все было странно: молчание высокого парня, его задумчиво-недоверчивый взгляд льдинок-глаз и та странно-непонятная доброта, благодаря которой закутанный по уши в плед Бэкхен и сидел на стареньком мягком диване в чужой квартире. Его раздумия прервала чужая рука, неуверенно опустившая дымящуюся чашку на низкий диванный столик. Бэк продолжал задумчиво оглядывать эту руку, мягкую, немного шершавую и теплую по ощущениям. Его взгляд скользнул выше, по предплечью, сильным широким плечам, красивой шее с выступающими венами, добрался до кончиков темно — вишневых волос, задержался на приятном, немного смущенном лице. Кажется, думать все-таки Бэкхену не особо нравится. Гораздо больше ему нравится нести всякую чушь. — Знаешь, бывают такие лица, вроде бы удивительно красивые, своей красотой, особенной, но что-то в них есть такое… Неестественно-отталкивающее, но в то же время притягивающее. Вот у тебя такое лицо, только еще чуть-чуть застенчивое. — Бэкхен относился к тому типу людей, которым совершенно пофигу, что говорить, молчание его угнетало, наблюдательный и цепкий глаз умел вылавливать множество интересных деталей в окружающем мире, людях и событиях. Этими деталями всегда хотелось поделиться, даже когда это было как-бы-не-к-месту, мысли звучали в голове Бэкхена слишком интересно и весело, а когда облачались в слова — сразу становились глупыми и никому не нужными, пустыми и скучными. Почему это происходило, Бэк не знал, да и не задумывался уже в последнее время. По возможности молчать старался, потому что по шапке постоянно получать тоже не особо хотелось. Атмосфера этого дома, а может — аура этого вишневого парня развязали Бэкхену язык и мысли, вновь позволив всему, что появлялось в его активном сознании, облачаться в звуки и слова. В ответ на такое странное замечание Чанель только удивленно расширил глаза, пытаясь запустить свои мыслительные процессы и переварить сказанное маленьким-парнем-кстати-Бэкхеном. Удивительно красивое лицо? У него что ли, Чанеля? А как же скука и обыденность? — Ты всегда молчишь, или это для меня такая честь? — Я просто не знаю, что говорить. — Чанель пожал плечами, оставив бесполезные попытки запустить мозговую работу. Рядом с этим маленьким Бэхеном сознание не работало от слова совсем, а пальцы начинали дрожать, воздух будто наполнялся каким-то странно-желанным предчувствием опасности. Что могло произойти с ним в родной гостиной, с его вечным бардаком и коллекцией плюшевых альпак? — Ну что-нибудь, гостей положено развлекать, не знал? Вот смотри, если капнуть немного масла на поверхность воды и подождать, пока оно растечется, то максимальная площадь масляной пленки будет соответствовать ее толщине в одну молекулу. — Хочешь поговорить про физику? — Нет, хочу просто поговорить. Я люблю говорить, а тишина у нас пока какая-то неуютная. — Мне вполне уютно. — Чанель подался вперед и подвинул чашку с уже-наверное-не-горячим-чаем ближе к неугомонному парнишке. Тот недоверчиво зыркнул карей бусинкой-глазом и, закутав ладони в плед, притянул к себе напиток. — Ого, с мятой. А сахар не клал? Ненавижу сахар в чае, это звездец невкусно. — Кажется, тут я угадал. — Первая скромная усмешка. Бэкхен снова упрямо отставил чашку, пораженно выдыхая и впиваясь глазами в лицо собеседника. — Слушай, если ты так меняешься, всего лишь усмехнувшись, то что с твоим лицом происходит, когда ты улыбаешься? Тебе говорили, что твоя улыбка потрясающая? — Пак подавился воздухом и вытер вспотевшие ладони о джинсы. Его, Чанеля, улыбка? Потрясающая? А как же скука и обыденность? — Я… Я почти никогда не улыбаюсь. — Странно, мне вот нравится смотреть на улыбки людей. По ним, думаю, можно много сказать про человека. — И что ты можешь сказать про меня? — Взгляд глаза в глаза, оттаявшие медовые льдинки в пронзительные карие бусинки и неуверенная улыбка в обмен на широкую довольную ухмылку. — Ты замечательный. Замечательный, но. Как запутавшийся котенок. — Бэкхен заразительно расхохотался, пуская по венам Чанеля чистое электричество вперемешку с кровью и осколками треснувшего льда, почти такого же, в окружении которого сегодня сидел маленький парень из лужи. — А еще мне хочется тебя разгадать. — Р… — Разгадать. Знаешь, типа ребуса или вроде того. — Я знаю это слово. — Чанель не хотел думать, насколько его лицо сравнялось по цвету с помидором и насколько еще могут вспотеть его и без того горячие ладони. Маленький Бэкхен лишь усмехается, придвигает к себе чашку и спокойно делает глоток уже не горячего чая, думая о том, как же легко заставить симпатичных высоких парней с соблазнительной шеей краснеть. *** Бэкхен верит во многое: в то, что если правильно подобрать одежду под нижнее белье — день будет удачнее и легче, в то, что если улыбнуться своему отражению в зеркале с утра — хорошее настроение обеспечено, в то, что если приклеить яркий стикер с заметкой на зеркало — никогда не забудешь сделать то, что там написано. Теперь, кажется, Бэкхен еще верит в то, что если сразу при встрече смутить Чанеля — это плюсик к карме. Бен выполняет это с завидным постоянством, независимо от погоды, времени дня, места, — наблюдать, как медленно алеет шея, как наливаются вишневым кончики ушей, почти сливаясь с волосами. Вообще, маленькому парню непонятно, как кто-то вроде застенчивого Чанеля смог покрасить волосы в такой экстремальный цвет. Хотя ему, несомненно, дико идет. — Ты вообще красивый, высокий, даже очень, голос у тебя пробирающий до костей, шея сексуальная, — говорит Бэкхен после того, как в третью их встречу потрепал вишневого по волосам, заставив в очередной раз смущенно опустить голову и старательно пытаться собрать в кучу разбегающиеся мысли. Бэкхен, в принципе, мог еще долго перечислять нравящиеся ему черты Чанеля, но в этом просто не было смысла — вишневый был идеально подходящим под все пунктики Бэка, сплошной его тип, как говорится. Чанель не думал. Просто пока не мог в присутствии Бэкхена собрать мозги в кучу и внятно говорить, он смущался и светил краснотой ушей на километры вокруг себя. И это было странно для парня, чье любимое занятие — думать. Уже находясь дома, он предполагал, что его потрясающая способность думать о всякой фигне перекрывается потрясающей способностью Бэкхена говорить о всякой фигне. Это факт. Бэк действительно много трепался. Очень много трепался, заставляя Чанеля смущаться и восхищаться одновременно. — Вот смотри, почему-то сны всегда прерываются на самом интересном моменте, да? Возможно, как бы хотят, чтобы мы заснули снова и увидели этот сон еще раз, а я вот никогда не видел сна повторно. Знаешь, я думаю, что они никогда не могут повториться. Наверное, как пленники там… В царстве. Грез?.. Звучит, конечно, глуповато, но это скорее всего так. Наверное, главная мечта сна — это появиться еще раз. — говорил Бэкхен, задумчиво теребя своими милыми пальцами трубочку, вытащенную из стакана с теплым соком. С самого первого слова, сказанного им в день знакомства в квартире Чанеля, Бэк решил не сдерживать себя в обществе вишневого, говоря все, что только можно и нельзя. И это странным образом, но располагало к нему, давало уверенность и тепло морально замерзшему и застенчивому Паку, постепенно развязывая и его язык, слова и фразы непроизвольно вырывались, интригуя маленького Бэкхена все больше и больше, подливая масла в огонь желания узнать, раскрыть и разгадать. Бэк не мог этому противиться. Да и не особо хотел. — Ну… Думаю, такое вполне возможно. — «Думаю», ха-ха. Последний раз Чанель думал в присутствии Бэкхена около месяца назад, да и то минут 5, пока маленький парень молча пялил на него из лужи. С тех пор, стоило только черной макушке замаячить на горизонте, мозг Пака давал сигнал «стоп» и впадал в спячку. Чанель потом удивлялся, как Бэк еще не считает его дауном-аутистом. — А было бы прикольно, если бы можно было записать свой сон на пленку, ну или там диск какой. И пересматривать, когда будет грустно или просто нечего делать. Можно было бы собирать свои коллекции. А можно и продавать! Мои сны бы были бестселлерами, отвечаю. Там у меня такая фигня творится. У тебя же тоже фантазия богатая, и сны наверное яркие и интересные. Я бы посмотрел твои сны. Чанель с неохотой поднял глаза от изящных ручек парня напротив, скользнув взглядом по открытой шее. Удивленно сощурился и посмотрел в искрящиеся весельем карие бусинки, ставшие такими родными и нужными всего за месяц. — Моя фантазия? Богатая? Интересные сны? — Ой, только не начинай опять в дурачка играть, ну, — Бэк презрительно фыркнул и сложил руки на груди, — ты, может, особо своими мыслями не делишься, но меня всегда внимательно слушаешь и понимаешь. Я по глазам читаю твои ответы на мои вопросы и думаю, что может когда-нибудь твой язык развяжется. — Язык развяжется. — Усмешка и быстрый острый взгляд из-под вишневой челки заставляют кончики ушей Бэкхена порозоветь и парень снова фыркает, в этот раз смущенно. — Ну конечно, тут мы все понимаем. Не хлопаем глазками изумленно, не смотрим на меня как на идиота какого-то, не прячемся в свой дурацкий панцирь, не… — Поток возмущенного бормотания прерывается теплой рукой, протянувшейся через стол к милым пальчикам. Под изумленно-смущенным взглядом Бэка Чанель тянет их на себя, чувствуя ладонью прохладную мягкость чужой кожи, касается губами — совсем нежно и невесомо, лишь давая почувствовать исходящий от них жар. Бэкхен захлебывается дыханием, глядя на то, как к каждому его пальцу прикасаются обжигающие губы Пака. А тот как назло, действует медленно, восхитительно-нежно, поймав в плен своих медовых глаз чужие карие бусинки. А вообще, не такие уж они и чужие уже, кажется, ведь дрожащее дыхание и краснота ушей поделена на двоих. Только теперь у застывшего Бэка ни одной связной мысли в голове. Что-то внутри него, трясущееся и смущенное, гревшееся под сердцем последний месяц с писком рвется наружу, утаскивая за собой разум и здравый смысл. И он неожиданно подскакивает, вырывая свои пальцы из руки Чанеля, заставляя того опешить и отчаянно-умоляюще поднять взгляд. Бэк секунду смотрит в глаза напротив, видя в них отражение себя, со всеми своими чувствами и живущими под сердцем смущенными зверьками. Смотрит еще секунду и тянет свои ручки к воротнику Пака, с непонятно откуда взявшейся силой поднимая того из-за стола, притягивая к себе и замирая в паре миллиметров от чужого лица. Финиш. Проходит еще секунда безумного взгляда глаза в глаза, прежде чем губы Бэкхена нежно касаются губ Чанеля. В голове обоих взрываются звезды, открываются новые вселенные и порталы в другие миры, неизвестные никому, кроме них. Им абсолютно все равно, что в паре метров от их столика разбился стакан. Все равно, что все в этом кафе смотрят на них. Все равно, что кто-то снимает. Все равно. Ведь тонкие розовые губы Бэка на вкус как мята из его напитка, с привкусом зефира и идеальной зимы. И грех не прикусить его нижнюю губу, отстраняясь, хотя бы чтобы посмотреть, как в карих бусинках вспыхнет огонек. Тот самый, за месяц растопивший пару ледяных медовых глаз и заодно чье-то сердце. *** Хохочущий Бэкхен резво перепрыгнул последние три ступеньки лестницы, ведущей к квартире Чанеля на предпоследнем этаже обшарпанной пятиэтажки и уткнулся носом в знакомую серо-синюю видавшую виды дверь. Чанель поднимался следом, шагая своими длинными ногами через две ступеньки и гипнотизируя взглядом мелькающие перед глазами пятки красных кроссовок Бэка. Когда кроссовки остановились, а смех маленького парня прекратился, Пак поймал себя на том, что совершенно беспардонно разглядывает угадайте-чью-задницу. Аккуратную такую, округлую и довольно соблазнительную. Все бы хорошо, да обладатель милой задницы тоже заметил повышенное внимание к ней. И теперь в упор глядел на Чанеля потемневшими глазами-бусинками. Глядел так, что сердце и легкие делали сальто между ребер, чувства срывались с цепей, надуманных ночами блуждающих мыслей, выкованных из страхов и сомнений. Взгляд Бэка возбуждал не на шутку, все внутри него дрожало и звенело, натянутое до предела. Карие бусинки, обычно поблескивающие игривым огоньком, сейчас горели адским пламенем, меча молнии, искрясь и сверкая, будто бы освещая небольшой закуток около Чанелевской двери. Пак резко дернулся и в следующую секунду уже прижимал дрожащего от восторга Бэкхена к двери в свою квартиру, глубоко целуя и сжимая чужую талию своими большими горячими ладонями. Парень под ним поскуливал и со всей имеющейся в его маленьком теле страстью отвечал на горячие поцелуи, вплетая тонкие прохладные пальцы в вишневые пряди, оттягивая их и поглаживая сексуальную шею своего личного наваждения. После минуты, проведенной на грани сна и реальности, когда руки Чанеля уже начали стягивать чужую куртку, Бэкхен с трудом оторвался от горячих губ парня. — Ключи… Нам надо внутрь, — пытаясь отдышаться, ловя чужие рваные выдохи один за другим. — В левом кармане, — проводя языком по нижней губе и невесомо целуя слишком милую родинку в уголке чужих губ. Когда парням, не с первой попытки, все-таки удается попасть в квартиру, им полностью срывает крышу. Забыты все страхи и сомнения, ведь когда твое личное наваждение проводит большой горячей ладонью вдоль позвоночника, нашептывая на ухо что-то нежное, или твоя маленькая религия податливо выгибается, позволяя стянуть с себя свитер и целовать дрожащие реснички, ничего вокруг не может существовать по определению. Даже если ты самое скучное и незаметное на свете существо и в твоей жизни никогда не может произойти ничего волшебного. С тобой всегда может произойти другое существо, самое болтливое и надоедливое, которое изменит твою вселенную, рассыплет по небу свои звезды рядом с твоими, поставит свою дурацкую кружку с СНСД рядом с твоей, спихнет на пол с дивана твою коллекцию плюшевых альпак, каждое утро будет будить тебя щекочущими поцелуями в нос и трепать по голове, обнимая, когда тебе грустно или плохо. Другое существо, единственное и созданное специально для тебя.