Паутина

      Стрелы с грохотом ударялись о железный шлем, под гул, создаваемый десятком голосов, смешиваемых со звонким цокотом копыт десятка сильных скакунов. Какофония звуков, которые были почти предсмертной песнью, то приближалась, то отдалялась, иногда девушка чувствовала, что ей кричат в самые уши, а иной раз – в лицо. В такие моменты она могла лишь яростно скалиться, стискивать зубы и, горя жаждой жизни, нестись вперёд и только вперёд. Стальная стена её уверенности в себе и своём завтра была нерушима, непоколебима совершенно ничем – хотя в иной час ей думалось, что за ней ведёт погоню никто иной, как сам Дьявол. Он всегда виделся девушке таким – кричащим, рычащим, грохочущим и звонким, мелькающим во взглядах людей, в их жестах, оскалах, в их жизни, сквозящим сладковатым ароматом гнили. Она не собиралась дышать этим. Пришла пора покончить с удушьем и гниением изнутри.       Громко рыкнув, девушка пришпорила и без того измотанного коня сильнее, но он неожиданно начал заваливаться на бок с громким ржанием. Наездница лишь краем глаза успела заметить стрелу, торчащую из задней ноги скакуна. Сцепив зубы, она едва успела хоть как-то подготовиться к падению, как её бок обожгло болью, а все внутренние органы будто подкинуло, выбив воздух из лёгких. Она хрипло вздохнула, широко распахнув карие глаза, и вцепилась пальцами в промёрзшую землю, на которую свалилась. Ногу она едва могла чувствовать, но это точно не было лучшим вариантом в данной ситуации – было бы куда проще, не чувствуй она её совсем. Лошадь не двигалась – её голова упала на острый булыжник, под которым уже начала собираться лужа её крови. Ещё бы немного – и это могла быть голова самой девушки. Она несколько драгоценных секунд пролежала в оцепенении, глядя на замершее навсегда животное и кровь, стекающую по бледному камню, змеящуюся по земле тонкими струйками. Юная наездница медленно отползала, едва сумев вытащить ногу из-под лошади, ей казалось, что тёмно-алые змеи сейчас оживут, поднимут свои тонкие головы и вгрызутся в неё саму, утащат за собой, и не будет за этим ничего – пустота.       Отрезвить девушку смогли лишь крики и всё тот же продирающий до костей гул. Она вскочила, сразу же болезненно вскрикнув от боли в ноге и боку, но остановиться – значило сдаться. А она этого делать не собиралась. Стиснув зубы и подавляя стоны, девушка быстро, как только могла, двинулась вглубь бамбуковой рощи, росшей совсем близко к дороге. Земля была покрыта тонким слоем снега, а морозный воздух, вдыхаемый наездницей, опалял лёгкие так, будто они покрываются инеем изнутри и стекленеют, но отвлекал, пусть и не слишком сильно. Воительница знала, что ей сейчас было бы куда лучше лечь и не двигаться, но она не могла ничего сделать – лучше было умереть от повреждений, которые получил в попытке бороться за жизнь, а не в унизительном неравном поединке. Она яростно мотнула головой – короткая и тонкая косичка заколыхалась из стороны в сторону, стукнувшись несколько раз разноцветными бусинками о шлем. Этого не должно было быть – и этого не будет. Наездница осторожно поднималась вверх по ступенькам к заброшенному храму – они не посмеют туда сунуться. Как бы сильно они не презирали её, как бы сильно не хотели убить её за ложь – туда они не зайдут. Никто не заходит в заброшенные храмы, ибо покинутые боги щедры на проклятия. Наверняка эти глупые, старые вояки, разжиревшие на деньгах Госпожи, посчитают, что не стоит того одна лгунья, желавшая защитить дочку хозяина, а потому притворившаяся мужчиной и проникнувшая в их гвардию. Совершенно не стоит. Но то, что она перерезала глотки нескольким их бойцам – вот это стоит. За это они потребуют платы.       Снег медленно опускался на землю и плечи, голову девушки. Её слегка лихорадило – снежинки таяли, едва касаясь бледных щёк и смешивались со слезами боли, которые она более не могла сдерживать. Броня казалась тяжелее с каждой минутой и почти не согревала, а потому девушка решилась на отчаянный шаг. Броня скатывалась по ступеням с грохотом и скрипом, улетала в кусты или же на дорогу – ей было всё равно. Вдохнув полной грудью, девушка поморщилась и, тонко всхлипнув и покрепче обняв себя за плечи, продолжила путь. Перед глазами всё плыло, но удерживаться в сознании было необходимо, ведь оставалось совсем немного… Внутренности казались замороженной кашей, перемешанной с осколками стекла, каждый вздох приносил боль и ничего кроме неё. Наконец, она добралась до плато, на котором стоял храм. Воительница дрожала, глядя пустым взглядом на обветшалый, разваливающийся храм. Стены почернели, потрескались ступени, все краски облупились и поблекли, а внутри храма было так темно, что казалось, будто там нет абсолютно ничего. Одноэтажное здание с припорошенной снегом крышей было почти таким же серым, как и свинцовое небо над ним, и лишь бледно-красные полосы и рисунки давали знать, что это божественный храм. Но эти рисунки и линии больше напоминали кровь, которую по стенам размазал безумец в порыве экстатического удовольствия – смотреть на безобразную мазню, изображающую неизвестные ритуалы и символы было невыносимо. Все понимали, что это лишь рисунки, но никто не знал, когда они были нарисованы и кем. Никто даже не знал, чей это храм. Но, глядя на рисунки, можно было с лёгкостью понять, что тот, кто рисовал их, обожал то, что изображал, упивался этим. Любил, как любят своих любовников.       Воительница оцепенела, глядя в эту пустоту. Пустота загипнотизировала её, заворожила, протянула тёмные нити к её сознанию. Девушка покорно, безвольно, словно кто-то потянул за невидимый поводок, двинулась к храму, в ту манящую темноту, как неожиданно спину обожгла острая боль. Это сразу же вернуло её в суровую реальность, и она задушенно вскрикнула, падая на колени, больно ударяясь о промёрзшие камни. Позади раздался до тошноты знакомый и такой ненавистный смех. Она резко вскинула голову, со злостью и отчаянием глядя на мужчин, кружащих вокруг неё. Спина невыносимо горела, и этот жар, словно яд, медленно расползался по телу, быстро угасая и оставляя после себя пугающий холод. Они все смеялись, поигрывая сверкающими клинками, им было весело, они загнали жертву в угол, как делают это на бессчётных охотах ради веселья. Но когда она заглянула в глаза одному из них, он вздрогнул и замер. Даже со стрелой в плече, дрожащая и с переломанными костями, вся в слезах – она имела наглость хотеть жить. И не просто жить, но кроваво расправиться с обидчиками, с настоящими лжецами, которые, на самом деле, что бы ни говорили, не имели ни чести, ни совести. Взгляд её был полон ярости, жажды крови и почти безумного отчаяния, а тонкое, почти детское лицо было искажено животным оскалом. Мужчина подлетел к ней, хватая за короткие волосы, торчащие во все стороны, принялся рычать и кричать что-то ей в лицо, но она не слышала – в уши будто забилась вата. Когда её в очередной раз её тряхнули, она не выдержала и просто плюнула в лицо ублюдку, что мешал ей. Она не понимала, чему именно он мешал, но это, определённо, было настолько важно, что даже боль отошла на второй план. Словно её отделил от сознания длинный тёмный коридор, через который чувствовались лишь отголоски. Девушка какой-то частью себя понимала, что это, но никогда бы не смогла выразить словами.       Мужчина яростно отшвырнул девушку на камни. Наездница уже видела, как её голова с глухим стуком ударится о землю, будет мгновение острой и невыносимой боли, а затем долгожданная пустота. Но вот прошла минута, что было невозможно, мужчины больше не смеялись. Звуки шагов тоже исчезли. Все замерли. Единственным звуком было дыхание и бешеное сердцебиение девушки. Под головой воительницы был какой-то липкий, но мягкий комок размером чуть больше её головы, очень сильно смягчивший падение, хотя в голове отчаявшейся ужасно звенело. В темноте храма светились четыре ярко-алых глаза.       Храбрые воины медленно отступали, в испуге наставляя мечи на храм, а оттуда выходило самое прекрасное и яркое существо в жизни девушки. Она не видела ничего более опасного, завораживающего и подчиняющего волю, чем то создание, что вышло из храма. Существом была девушка, как показалось всем присутствующим поначалу. Несмотря на холодную погоду, она была закутана лишь в лёгкие алые широкие ленты, окутывающие её плечи, грудь и живот, оставляющие руки открытыми. Волосы её были насыщенно-чёрного цвета, ужасно грязные, свисающие отвратительными сосульками, а тонкая, бледная кожа измазана сажей, как и тонкие губы, сейчас растянутые в жуткой ухмылке, оголяющей клыки. Её торс будто плавал во тьме, но стоило ей лишь чуть-чуть выйти из неё, как пара мужчин из десятерых с криками кинулись прочь. Далеко им уйти не дали – существо совершило какие-то странные пасы руками, после чего убегавшие, задыхаясь, кубарем повалились со ступенек. Наездница успела лишь заметить тонкий отблеск воздушных и лёгких нитей, тянущихся от рук чудовища. Морозный воздух явно не пришёлся по душе обитателю храма, ибо тонкий слой даже на вид ужасно жёстких чёрных ворсинок вздыбился на паучьем брюшке и лапках. Медленно перебирая ими, она выползла на свет, возвышаясь над нарушителями своего спокойствия на несколько голов. Взгляд её полностью алых глаз заскользил по оцепеневшим от страха людям, которые уже начинали осторожно отступать. И лишь одна из них едва позволяла себе дышать, заворожённо наблюдая за монстром из кошмаров. Та в свою очередь вновь совершила странные пасы руками, только в этот раз они были направлены в совершенно различных направлениях и с первого взгляда в абсолютно хаотичном порядке. Это лишь сильнее напугало людей, и оставшиеся бросились наутёк, почти тут же словно врезавшись в невидимую стену. А паучиха всё приближалась, покачивая объёмным брюшком в такт шагам. Едва шевельнув парой пальцев, она заставила воительницу повиснуть в воздухе на своих нитях. Девушка испуганно попыталась поджать почти посиневшие от холода ноги. Паучиха с интересом покосилась на неё, но почти сразу же вернула всё своё внимание начавшим брыкаться и растерянно бормотать угрозы жертвам. Видимо, её это забавило, ибо ухмылка на её лице стала шире, а шаг ускорился, но когда она подошла к жертвам, те уже вовсю кричали, умоляя или угрожая, вопили о семьях и любимых, о которых благополучно забывали, когда им нужна была чистая совесть, а вспоминали, когда необходимо было очистить себя перед чужими. Как сейчас, к примеру, когда чудовище, чуть приподнявшись на задних лапках, передними заворачивала мужчин в тончайшую паутину, одного за другим – в слабо поблёскивающие полупрозрачные коконы, из которых те, естественно, стремились во что бы то ни стало выбраться. И лишь когда паучиха отстранилась от них, они поняли, что они теперь полностью в её власти. Их жизнь теперь принадлежит ей и всё, что они когда-либо делали, всё, чего хоть когда-нибудь добились – это испарилось. Сейчас не было ничего из того. Был лишь холод и собственное сердцебиение, стучащее в висках. Когда паучиха покончила с «пеленанием» своих жертв, она отошла к воительнице и склонилась к ней, отчего та испуганно поджалась, отстраняясь, но чудовище обхватило её подбородок длинными, тонкими пальцами и развернуло к себе, почти ласково, тихо прошипев на ухо лишь одну фразу.       «Закончи это».       И это стало мыслью воительницы. Каждая её клеточка теперь служила лишь для этого, имела лишь одно предназначение. Она подобрала успевший слегка укрыться под снегом меч и встала напротив жертв. Нити паучихи, опутывавшие её, не позволяли ей упасть. Боль была уже словно забытое воспоминание. Мужчины замерли, прекратив хором умолять, и лишь в исступлении смотрели на свою жертву, которая неожиданно стала хищником. Загнанный взгляд неожиданно превратился в полный сладкого удовлетворения, почти счастья, разве что куда глубже и отвратительнее. На губах её была мягкая, тёплая улыбка. И когда она поочерёдно сносила головы мужчинам, заливая паутину, себя, плато, и лестницу кровью, она смотрела им в глаза. Смотрела и улыбалась, ведь все были в расчёте – они отобрали её жизнь, и она никогда больше не сможет вернуться домой, очернённая клеветой и клеймом позора, к родным и семье, не сможет служить Госпоже, спасшей ей жизнь. И она сделала то же самое. За слёзы её матери заплатят слезами их матери, за жизнь её – они своими жизнями.       Когда девушка закончила и просто стояла, глядя на кровь и трупы перед собой, закрепляя эту картину в своей памяти, она почувствовала, что нити паучихи тянут к ней. Обернувшись, девушка пустым взглядом посмотрела на чудовище. Она так тепло и нежно улыбалась, распахнув объятия, с такой добротой смотрела, что воительница забыла совершенно обо всём, не обращая внимания даже на чёрную пасть прохода в храм позади паучихи, ни на печально-свинцовое небо. Она выронила меч и, распахнув объятия в ответ, подошла к чудовищу, нежно к нему прижавшись, обнимая тонкую талию, касаясь выпирающих позвонков и рёбер. Паучиха склонилась, обнимая девушку в ответ. Они постояли так пару минут, греясь теплом друг друга и пачкая друг друга сажей и кровью, пока тонкие пальцы вновь не обхватили подбородок девушки, и паучиха не заставила её поднять лицо. Когда девушка сделала это, блаженно улыбаясь с совершенно пустым взглядом, чудовище прижалось своими ледяными, сухими и потрескавшимися губами к нежным губам воительницы. И её окутала тьма, из которой она никогда уже не выбралась. Рисунки на храме больше никогда не тускнели.