Pure

Прошло уже несколько часов, как Нацуме сидит в маленькой открытой молельне. Сидит и почти не двигается, слегка склонив голову. Он одет в белоснежное церемониальное кимоно, настолько светлое, что режет глаза, настолько сложное, что под тяжестью многочисленных слоев ткани хочется согнуться. Все его тело убрано ослепительно белыми цветами, хитросплетением лилий и орхидей, венками из пионов и нарциссов. Цветы насыщенно, сладко пахнут, заполняя своим ароматом чуть ли не весь лес вокруг, и от обилия этого аромата начинает подташнивать, во рту собирается вязкая густая слюна. Или же виной этому сам белоснежный Нацуме? Матоба отлично помнит день, когда Такаши-кун согласился стать частью его клана. Все оказалось так просто, хватило лишь наслать достаточно сильного духа на его школу, подгадав момент, когда никто из его хваленых друзей ёкаев не сможет прийти на помощь. Что оказалось тоже не так уж сложно, вопрос одной, с лихвой обеспеченной саке, гулянки. Мальчик пришел тогда такой бледный, как цветы, которыми он сейчас украшен, подобно кукле. Попросил защиты для своей приемной семьи, для своих друзей, сказал, что готов на все. Матоба улыбнулся так, что Такаши-куна передернуло, он видел. Похоже, мальчик так ни о чем и не догадался. А может, и догадался, но виду не подал. Прошло уже несколько лет с тех пор, Нацуме безупречно исполняет все поручения. Сейджи лично следит за тем, что велят мальчишке и как он справляется - отлично. Мальчик закончил школу и немного вытянулся, став почти одного роста с Матобой, отчего выглядит теперь еще более тощим и тонким. И будто в противовес этому, его духовная сила лишь окрепла. Нацуме, кажется, немного успокоился и нашел зыбкий внутренний баланс. Внешне мальчик кажется бескрайне спокойным и лишь получая одно из тех неприятных заданий, в которых наверняка могут пострадать его любимые духи, приходит лично к Матобе и начинает спорить. Сейджи любит такие моменты. У Нацуме горят огнем его бесцветные глаза, он сжимает руки в кулаки и повышает голос, отчаянно, сердито доказывая, что так нельзя, что без этого можно обойтись, что нет никакой необходимости наносить вред кому-либо. Безнадежный альтруист, он так не похож на главу клана экзорцистов, которому и на людей-то плевать, не то что на духов. Матоба искренне наслаждается силой его таких редких эмоций, и даже лучше, что они негативные, от того они будто более пряные, Сейджи иногда кажется, что на языке оседает вкус этого праведного гнева Такаши-куна. Вот и перед этим заданием Нацуме долго сидит в его личном кабинете и до хрипа в голосе спорит, изменяя условия, на которых он пойдет на подобный риск. От него требуется вырядиться невестой, дабы приманить одно старое местное божество. Мальчик соглашается лишь потому, что божок явно давно уже страдает, потеряв свою возлюбленную несколько столетий назад, и хочет подарить ему успокоение. Матобе же не требуются оправдания или мотивация, главное, что Нацуме согласился и сейчас сидит, покорно ожидая прихода своего "возлюбленного". Сейджи не очень-то нравится это задание, но за него пообещали баснословную сумму денег. Вокруг Нацуме тут же собирается целая свора мелких духов, глядящих на него с нескрываемым восторгом. Под маской не видно, но Матоба может с уверенностью сказать, что мальчик улыбается. Легко, почти незаметно, но он умеет улыбаться не столько губами, сколько посветлевшим лицом, на котором разглаживаются хмурые морщинки, чуть щурятся глаза и лишь слегка приподымаются уголки губ. Такаши-кун изредка что-то отвечает на вопросы, не меняя позы. Матоба не может разобрать слов, лишь слышит, как спокойно и по-доброму звучит его голос. Нацуме выглядит невыносимо чистым. Облаченный в свадебные одеяния, украшенный этими тошнотворными цветами и окруженный аурой обожания. Настолько чистым, что с желанием его замарать становится почти невозможно бороться. Матоба давно уже заметил, что его тяга к мальчику перешла границы здорового интереса, но пока еще не предпринимал никаких существенных поползновений в сторону Такаши-куна. Но сегодня внутренняя чаша терпения Сейджи, похоже, переполнилась. С заданием Нацуме справляется как нельзя лучше. К концу дня у молельни появляется старое, едва передвигающееся божество, которое явно изо всех оставшихся сил спешит к своей спутнице. Выглядит некогда могущественный бог откровенно жалко. Нацуме терпеливо дожидается, пока он подойдет, кладет свою белоснежную, будто мерцающую в опадающих сумерках, руку на рыхлую щеку, тут же измазав в чем-то пальцы. Но не отстраняется, наоборот, наклоняется поближе, соприкасаясь со старым божеством лбами, и перед изгнанием говорит ему еще что-то. Матоба фыркает, думая, что наверняка это что-то из разряда сентиментальной дряни, вроде "с возвращением". Затем мальчик будто сам весь начинает светиться, заражая этим светом и полусгнившего божка, стирая его существование из этого мира. Матобе даже не приходится выходить из укрытия, чтобы помочь, Такаши-кун отлично справился и сам. Он уже давно со всем справляется сам, но Сейджи упорно ходит с ним на такие вот задания. На всякий случай. Нацуме не возражает. По дороге в старую гостиницу, в которой они вынуждены остановиться, мальчик идет, слегка прихрамывая, еще не вполне овладев затекшим в обездвиженности телом, и не произносит ни слова. Но от него так и веет умиротворением и спокойствием, как бывает только после хорошо выполненной работы, которой остаешься полностью доволен. Матоба еще раз скептично фыркает. Нацуме снял маску и Сейджи убеждается в своей догадке - Такаши-кун и правда улыбается этой своей невозможной улыбкой. Измазанная непонятно в чем ладонь и пятна на маске и цветах все еще не делают его хоть немножко менее чистым. И это раздражает все больше. Нацуме никогда не позволяет девушкам из клана помогать ему раздеваться. Понятное дело, убраться во все эти цветы и одежды сам он не может, но вот снимать это все с себя всегда предпочитает самостоятельно. Матоба стоит в дверном проеме, опираясь о стенку и сложив руки на груди, внимательно наблюдает, как плавно падают на пол многочисленные цветы, и думает, что коварно воспользовался этой невинной привычкой мальчика. И ухмыляется своим мыслям. Сейджи отталкивается от стенки и неслышно подходит к Нацуме, опускает ладони на напряженные плечи, заставляя вздрогнуть. Ему почему-то кажется, что Нацуме и сам понимает, что это должно было однажды случиться, всегда понимал, а потому сейчас совсем не удивлен, лишь напрягается всем телом. Матоба зарывается носом в светлые волосы, с силой сжимая плечи, и втягивает глубоко в себя запах Такаши, изрядно перебитый гадкими лилиями. Пока Нацуме стоит, замерев на месте, Сейджи вытаскивает оставшиеся цветы из хитроумного плетения, развязывает пояс, поддерживающий слои тяжелой белой одежды, и несколько раз плавно обходит вокруг мальчика, разматывая его. Распахнув кимоно, тем самым обнажая грудь Нацуме, Матоба толкает мальчика на футон, тут же нависая сверху. Такаши ловит пальцами кончики его волос и отстраненно смотрит, как черное контрастирует на белом. Сейджи вновь фыркает и жестко сгребает тонкие запястья в охапку, запрокидывает руки Нацуме ему за голову. Белоснежная ткань сползает вниз, оголяя руки по локоть и наверняка мешая удобно лежать. Матоба думает, что на нежных руках останутся яркие синяки от его пальцев, и облизывает пересохшие губы. Нацуме мелко дрожит, накрытый чужим телом, и сердито хмурится. Он говорит: - Не надо. Из-за его голоса, чистого от страха, гневно бурлит в венах кровь. Он говорит: - Прошу вас, Матоба-сан. Но не пытается сопротивляться. Сейджи этого не понимает и думает, что никогда не сможет понять. Нацуме хочется испачкать, осквернить, сделать таким же черным, как и сам Матоба. Но не сломать, нет. Мужчина наклоняется и с нажимом ведет большим пальцем по выпирающей ключице, затем смыкает на ней зубы. Сильно, больно. Останется след. Это именно то, что нужно - пометить Такаши, сделать его своим, подчинить, овладеть и оставить как можно больше себя на его теле. На запястьях четко отпечатался след от каждого пальца Сейджи, как он и думал. Еще немного и они нальются лиловым. Цепь укусов на ключицах остается вмятинками зубов, как стягивающийся ошейник. В довершение Матоба оставляет еще несколько болезненных засосов на нежной шее. Он смотрит как сыплется гранатовыми зернышками кровь на сгибе и гадает, останутся ли рубцы. Хочется, чтоб остались. Матоба скользит ладонями под шелковую ткань, царапая, и с силой сжимает стройные бедра, намеренно покрепче, чтоб обязательно потом было заметно, где Нацуме касались его руки. Мальчик мелко дрожит - от холода ли, от отвращения ли, непонятно, но уж точно не от удовольствия. Сейджи усыпает бледную грудь цепкими поцелуями, смыкает зубы на крошечном соске, зажимает и теребит его языком. Слышит сдавленный всхлип. И ухмыляется. Жалит, украшая подтянутый живот россыпью пылающих меток. Наконец, обхватывает аккуратный мягкий член ладонью и начинает массировать, хищно сверкая глазами, когда кровь-таки начинает приливать к паху и мальчик твердеет от насильной ласки. Матоба ловит взгляд чайных глаз и задыхается, столь охватывающая буря эмоций сейчас плещется в нем. Молчаливое осуждение будто закачивается под кожу. Нацуме так горько и по-детски обидно, на щеках горит злой румянец. И все равно мальчик не сопротивляется. Что сердит Сейджи лишь еще больше. Даже смазанные ароматным маслом пальцы с большим трудом проникают в напряженное тело - пусть Нацуме и не пытается вырваться, но собрался весь в сгусток немого протеста. Приходится наклониться к нему поближе. Кончики волос падают на белоснежную грудь и Матоба шепчет: - Такаши-кун. И впервые мальчик вздрагивает, будто его ударили. Хмурится и остро смотрит в глаза, повернув голову. На его сжатых в нитку бледных губах оседает чужое дыхание, Матоба шепчет: - Расслабься, позволь мне. Сейджи никогда на самом деле не понимал, почему Нацуме его слушается. Пусть оспаривая некоторые приказы, пусть выказывая откровенное недовольство, чаще всего пытаясь отговорить или хоть немного смягчить решения, но тем не менее, всегда слушается. Вот и сейчас Матоба ощущает, как обмякают мышцы и сразу два пальца скользят внутрь, нетерпеливо растягивая и пытаясь нащупать нужную точку, ведь мужчина вовсе не хочет овладевать пластом лежащим телом, не хочет превращать все в полноценное изнасилование. Мальчик сдавлено ахает и утыкается лицом в подушку, странно скривив брови. Его живот часто поднимается на лихорадочных вдохах, а на выдохах опускается настолько, что образует некрасивую впадину. И все равно остается невинно прекрасен. Матоба целует его в том месте, где начинают расходиться ребра, спускается ниже, щекоча влажную кожу хлесткими прядями волос, ныряет языком в пупок и снова прикусывает. У Такаши, кажется, вся кровь отлила от лица, настолько бледным он выглядит, когда Матоба нависает над ним, сперва пристраиваясь, затем вторгаясь в его распластанное на мятом кимоно тело. Сейджи делает все медленно, откровенно наслаждаясь процессом, вбирая всем телом мелкую дрожь, пропитываясь неповторимым зрелищем, развернувшимся перед ним. Короткие пшеничные волосы разметались и спутались. Нацуме коротко дышит, хватая воздух припухшими искусанными губами, и крепко жмурится, тревожно изогнув брови. Он отворачивает голову и запрокидывает руки наверх за нее, хватаясь за подушки напряженными пальцами. На запястьях уже проступают пятна. Над губой собрались крупные бисерины пота и Матоба наклоняется, широко слизывая их. Стройные бедра широко, неприлично разведены, меж плоских ягодиц плавно входит член, пошло хлюпает, погрузившись до конца. Матобу бросает в жар от всего этого. Сейджи вновь сжимает белые руки обеими своими, начиная размеренно и методично толкаться в разработанное тело под ним. Нацуме, кажется, наконец решает немного подергаться, пытается вытащить одну руку из хватки. Но в итоге просто устраивает ее так, чтоб переплести пальцы. Ресницы слипаются от выступившей на плотно закрытых глазах влаги, но из-под век не катится ни одной слезы. Мальчик легонько раскачивается под вбивающимся в него Сейджи и упорно не смотрит на любовника. Приходится схватить его за подбородок и развернуть к себе. Матоба вновь задыхается от взгляда, но на этот раз как-то нехорошо. Будто он что-то упустил, будто сделал что-то неправильно, не так, как нужно было. Это чувство неприятно оседает в желудке, горчит на губах и хочется от него отмахнуться. Потому Сейджи наклоняется и принимается целовать сухие искусанные губы. Получается немного жестко, но на этот раз не специально, просто Матоба, оказывается, и не умеет по-другому. Спустя пару минут мужчина понимает, что Нацуме начал слабо и несмело отвечать на поцелуй, все сильнее сжимая чужую ладонь, так, что аж ногти побелели и коротко впились в мякоть ладони Сейджи. От этого осознания позвоночник оплетает приятным тянучим чувством, которое тяжело стекает в пах и Матоба сбивается с ритма, быстро вколачиваясь в Такаши и плавясь от всего происходящего. Свежий запах тела, его тепло и мягкость, его неброская красота - они топят разум Сейджи в полубезумной, сладкой неге, посылая импульсы по всему телу. В последний миг Матоба успевает выйти из Нацуме, дабы кончить, заляпав семенем его молочные нежные бедра. Мальчик сразу дергается, чтоб подняться, но Матоба накрывает его собой, обхватывает ладонью аккуратный член и доводит до оргазма. Любуется, как Нацуме пачкает его руку и собственный живот. Сейджи смотрит на Нацуме, лежащего на мятой одежде, которая уже не слепит белым, среди умирающих цветов, опустошенного и подавленного. Все его тело усеяно мелкими следами от близости и Матоба чувствует вязкое, удушливое удовлетворение. Он получил, что хотел. Кажется. Мальчик не спешит подрываться и уходить или хотя бы приводить себя в порядок. Он лишь смотрит тусклым взглядом в одну точку. На грани слышимости Нацуме выдыхает: - Я не хотел так. Сейджи замирает, так и не поправив на себе толком одежду. Нацуме выдыхает: - Я хотел, чтоб это было, как должно. Как правильно. Нацуме, может, и не знает, как это - правильно. Но уж точно не так. Он сворачивается в клубок на полу, надломленный и беззащитный. Матоба достает маленькую трубку на длинном мундштуке, набивает ее ароматным табаком и начинает дышать душным пахучим дымом. Вскоре становится слышно, как Нацуме дышит мерно и тихо - уснул. А Матобу парализует самым простым осознанием - значит, мальчик, все же, хотел. Сейджи прикрывает лицо ладонью и тихо смеется, ошарашенный собственной глупостью. Ведь безмерно глупо пытаться навредить его телу, пытаться испачкать, когда Матоба осквернил уже самое сердце Такаши. Правда, самым чистым образом. Похоже, с Нацуме не бывает по-другому и бесполезно пытаться. Сейджи опускается рядом с подрагивающим во сне мальчиком, сминая вялые цветы, убирает с его лица взмокшие волосы. Наклоняется и целует в висок, надолго прижавшись губами к тонко пахнущей коже.