Соленый ручей

      Однажды я проснулся не одиноким. Ко мне в комнату подселили новенького, который был столь неожиданным пополнением, как если бы в самый жаркий день в году с неба посыпались снежинки и укутали горячую землю. Войдя в нашу обитель из густого, белого тумана - на нем был черный дождевик и высокие, армейские ботинки - он сразу же залег в моем сердце, будто какой-то клещ.       Мы постоянно ссорились, ведь я невыносим, а он еще хуже. Самоуверенный, наглый. Но это лишь маска. Его отец изувечил всего его: снаружи, а с изнанки тем более. Он отыгрывался на нем за смерть матери много лет, а затем оставил след на его лице и покончил с собой. Ваас никогда не грустил, но так ли это на самом деле?       Чего только стоило его сочинение про соленый ручей у подножья черной, угляной горы. Он написал, что подожжет гору вместе с собой и она вспыхнет, как спичка, будет гореть страстно и стремительно, а потом его пепел коснется соленой воды, ручья, сотканного целиком из его слез.       Он устроил себе уют в своем углу, привел его в порядок и начал просто жить. Пол скрипел в унисон с его словами, а кровать вздыхала, чувствуя его руки. Он любил животных и ненавидел людей. Кормил котят и даже не глянул на очередного самоубийцу, свалившегося с крыши прямо перед нами. Он реагировал только на меня, но, однако, я котом не был.       Ночью он уходил в лес, сливался с деревьями и острой травой, сдувал пушинки одуванчиков. Это была его стихия, дикие земли подчинялись ему, будто бы он был создан для этого, но ведь уходил он туда не от хорошей жизни. Он уходил переваривать старые боли, которые периодически накатывали, уходил дышать одиночеством и пустотой, севером и слезами.       Он защищал меня ото всех. Брал мои промашки на себя, да с таким лицом, будто это просто слова, а не удары, которые он почти всю жизнь терпел каждый день. Ваас был конфликтен, но с новыми людьми предпочитал быть мил. Он не разбирался в них совсем, многие видели в нем защитника, но это был лишь мой защитник, только мой и ничей больше.       В его глазах жила старая магия. Он был тверд и силен, но меня отчего-то окружал каким-то смутным теплом и даже заботой. Я принимал это как должное и не собирался никому отдавать. Его образ вечно был смутен и размыт, будто стоя на солнечном свете только наполовину, а наполовину в тьме, куда ничей глаз не видел.       Я омывал его раны, видя в этом что-то мерзкое, не задумываясь о том, что почти все они из-за меня, а те, что не из-за меня он наносил себе сам, тонкие, но глубокие порезы, стараясь достать до глубоких вен, по которым текла душа, желая вылить из них чернь наружу.       Его никогда бы не забрали. Он был ужасным и пугающим, насквозь, никому бы он ни за что не открылся.       И вот, однажды к нам прибыла его сестра. Она была потрясающей, с изящным телом, красивым лицом. Голос, словно дорогие шелка, оплетал всех вокруг. Я полюбил ее сразу же. Такую красивую, завораживающую и уникальную, а она полюбила меня тоже. Убедила меня, что ее брат - грязь и я беспрекословно уверовал и подчинился. Для такой красавицы быстро нашлись родители. И вот, зайдя в комнату я увидел Вааса на коленях, а Цитра разрезала его старую рану. Он лишь опустил пред ней голову, пред своей маленькой, любимой сестренкой. Она обвинила его в смерти отца и скрылась так же, как и появилась. А ведь, оказалось, он получил этот шрам, закрывая ее собой, отдаваясь ради нее полностью.       Я смотрел на него, как никогда до этого. Он подставлялся под все удары, но боль была в том, что ни один из них не был предназначен для него. Он был чист сам по себе, а очернили его лишь другие, те, кому он поверил и кого полюбил. Я подкрался к нему и смыл кровь с умиротворенного лица. Уже никогда не исчезнуть всем ранам, что он принял на себя. "Я ухожу" - прошептал я. И он поднял на меня свои грустные глаза.        Он плакал и я тоже. Все смешалось. Мы умирали. Я хотел бы забрать хоть каплю той боли, что он хранил в своем изуродованном теле, но он ни за что бы не поделился. Мы стояли посреди соленого ручья, а потом горели из-за собственных искр. Догоревшие, дотлевшие, мы расстались на том самом месте, утопая в соли, слезах, ворвани. И я украл его сердце, унося с собой в новую семью.