Четыре месяца

С самого утра температура била все мыслимые рекорды, и уже к полудню столбик термометра уверенно достигал почти стоградусной отметки. Несмотря на открытые окна, движения воздуха в комнате не наблюдалось, а грохочущий вентилятор только гонял лениво плывущую в солнечных лучах пыль. Если и завтрашний, первый рабочий после двух выходных, будет таким же, лучше бы уволиться уже сейчас – все блоки Колд Маунтин совершенно не приспособлены под такие температуры. И ладно бы никого не интересовало состояние заключенных, но надзиратели… Зажмурившись крепко, до красных вспышек, Дин открыл глаза и опустился чуть ниже. Влажная кожа легко скользнула по груди Брутуса, и стук его сердца, мерный и тяжелый, как гул двигателя многотонного грузовика, ударил в позвоночник, резонируя, а через секунду сливаясь с его, Дина, собственным сердцебиением... Он вдруг осознал, что эта поза почти в точности повторяла ту, в которой они оказались на полу Мили, в тот памятный день, когда Билли Уортон едва не убил его, с помощью цепи своих наручников. Тогда Брут спас Дину жизнь, появившись буквально из неоткуда, хоть и не должен был. Он появился из неоткуда, но это Дин помнил смутно, потому что сознание уже начало уплывать во тьму, и следующее более-менее ясное воспоминание - как он почти лежит на коленях Брута, а тот быстро и аккуратно стягивает с его шеи галстук, расстегивает пуговицы... Нет, не расстегивает. Дин отчетливо помнил звук - несколько маленьких белых пуговок с таким тонким, пронзительным звуком, скачут по зеленому линолеуму, потом катятся и наконец затихают одна за одной. Да, примерно так все и было. От воспоминаний в глотке встал ком, и захотелось дотронуться до шеи, чтобы убедиться - ничего там нет, ни цепи, ни налитых кровью, почти фиолетовых, бугристых синяков. Но сделал это снова Брут. Дин не смог понять от чего теперь он слабо вздрогнул: то ли от неожиданности - думал, что Брут дремлет, настолько тих он был и неподвижен, то ли от того, что он снова, уже не в первый раз, будто прочитал его мысли... Словом, Брут как по команде отмер, шевельнулся, его крупная ладонь легла на шею (Дин приподнял подбородок, обнаруживая при этом, что откидывает голову на его плечо и что это очень удобно и будто специально так задумано) и погладила острый, неверным движением грозящий вспороть тонкую кожу, кадык. Дин снова закрыл глаза, когда ладонь скользнула на грудь, покрытую испариной, и, собирая мелкие капельки пота, продолжила свой путь ниже, по животу, вдоль дорожки светлых волос, исчезающей где-то под простыней. Белая когда-то, но с возрастом посеревшая, ткань натянулось, между коленями, когда Дин развел их в стороны. Он не видел, но почувствовал, как Брут улыбнулся. Он хорошо помнил его улыбку. Поначалу она казалась ему подозрительной. Слишком добрая, открытая, временами почти робкая, для упакованного в строгую униформу здоровяка, широко известного во всей Колд Маунтин под многообещающим прозвищем «Зверюга»... Но очень скоро Дин понял, что подвох тут отсутствует, и Брут, он ровно такой и есть: большой, хладнокровный, и при этом аккуратный, вдумчивый и мягкий. Он понял так же и причину такой двойственности - каково еще великану жить в мире маленьких и хрупких людей, которых он может повредить, почти не прикладывая усилий? На самом деле у Брутуса было больше общего с Джоном Коффи, чем могло показаться на первый взгляд. Но сейчас Дин постарался поскорее избавиться от мысли о Джоне Коффи - она была совсем не к месту, и, если по чести, он был бы рад никогда в жизни больше не вспоминать о нем. А еще лучше - вовсе забыть. И теперь Брут тоже пришел на помощь. Его сердце забилось чаще - Дин снова ощутил это спиной, по хребту его пульсация передалась выше - к самому черепу, и ниже - по пояснице, уходя куда-то дальше и глубже, где совершенно неразличимо смешалось с собственной, жарко пульсирующей плотью, твердеющей и наливающейся кровью под мерно, неторопливо движущейся рукой Брута... Слабо колыхнулась занавеска, но тут же снова замерла неподвижно, будто с планеты кто-то в одночасье выкачал весь воздух, оставив только плавящийся асфальт, желтый от песка и пыли, да прячущихся в тени своих домов слабых, тонкокожих ее обитателей. Было слишком жарко, даже для здешних мест, чтобы тратить энергию на что-то большее, чем рефлекторное ответное движение бедрами. Брут чуть изменил темп движения своей руки, а второй нашел лицо Дина, провел по его лбу, убирая с него влажные и оттого потемневшие волосы. Под опущенными веками заплясали белые мушки, сменились яркими всполохами на красном фоне, когда Дин слабо застонал, стискивая зубы, еще не отвыкший от страха перед своими эмоциями и желаниями, и тут-то Брут надавил на его лоб, деликатно, но твердо, заставляя откинуть голову еще дальше, чтобы сомкнуть челюсти стало почти невозможно. И, как всегда еще не осознающий это, но уже бесконечно благодарный, Дин застонал в голос, потому что в этот самый момент пальцы мужчины замерли у основания его члена, сжались плотным кольцом, выбивая из легких дыхание, и давая понять насколько, оказывается, сейчас желанная эта близкая, но такая далекая разрядка. Стон стал требовательным, а следующий за ним - просящим, Дин боднул Зверюгу в шею, заставляя его тихо усмехнуться, но послушно возобновить движения, сделав их чаще и резче, чем раньше - ровно как того и хотелось. Доводя до самого предела, и снова делаясь мягким, размеренным, как движение маятника, когда вскинувшийся было Дин, опустился обратно на его грудь, будучи уже не человеком, а его подобием, безвольным, лишенным всяких сил, сосудом. Его рука мазанула пальцами по колену Брута и расслабленно свесилась с него, будто рука механической куклы, в которой кончился завод. Постепенно оба сердца снова выровняли свой ритм. Нахлынувший жар, исчезая, оставил кожу почти прохладной, и в этом был несомненный плюс, как в горячем чае, пользующемся спросом у обитателей пустыни. И снова не осталось ничего, кроме гудящего, как самолетная лопасть, вентилятора, неподвижного марева за окном, танца пылинок в полоске света между легкими занавесками. Не осталось ни Мили, ни славного Пола Эджкомба, несущего сейчас дежурство в колонии для несовершеннолетних, где уже месяца четыре обитали они с Брутом, жестоко, но совершенно необходимо разбив их достопочтенный квартет на неравные осколки - ведь Гарри единственный остался в блоке Г, а сам Дин успешно сбежал в более традиционный блок С; не осталось ни удушающего объятия цепи, ни страха за себя или перед собой, ничего не осталось лишнего - убаюканное, млеющее от удовольствия тело, а следом и сознание, сами отсекали все лишнее, оставляя главное нетронутым. Самую его сердцевину. Скомкав между ног влажную простыню, Дин сполз еще немного ниже по мерно вздымающейся груди Брутуса, и снова скатился в приятную мешанину из обрывков незатейливых мыслей и дремоты. День только начинался, и хорошо бы он вовсе никогда не закончился.