Два в одном

Вопреки расхожему мнению, полковник Уэрта не был бесчувственным подонком. То есть, подонком — был, а бесчувственным — нет. Скорее наоборот, в каждый момент жизни он испытывал множество чувств, таких ярких и разнообразных, что иногда полковнику казалось: если не научиться их контролировать, они разорвут его на части. И он научился. Полковник Уэрта был строг не только к окружающим, но и к себе самому. Армейская дисциплина действительно представлялась ему едва ли не лучшим изобретением человечества, и уж точно лучшим способом упорядочить все в своей голове. Еще в юности Уэрта мысленно разделил всех людей вокруг на две группы — люди, способные стать опасными противниками, и люди, на это не способные. Состав групп менялся с течением времени, но само разделение не подводило никогда. Не существовало в природе человека, который бы выпал из этих категорий, или попал одновременно в обе. Не существовало — до нынешнего времени. Поначалу господин губернатор вызвал у полковника вполне понятное раздражение и даже брезгливость. Мало того, что он выжил, тогда как выжить не должен был, и смешал полковнику все карты, так он еще и выставил его полным идиотом. А полковник Уэрта крайне не любил чувствовать себя идиотом, тем более, когда причиной этого являлось такое ничтожество, как господин губернатор. А в том, что господин губернатор именно ничтожество, сомневаться не приходилось. Он являл собой почти шаблонный образец ничтожества. Таких людей полковник презирал и, по большому счету, людьми вообще не считал. Просто камешки на дороге к успеху, ступени лестницы к вершине, не больше. Еще в юности Уэрта решил, что доберется до вершины, хотя определить, какая конкретно вершина это будет, затруднялся до сих пор. Как только он достигал одной цели, за ней тут же открывалась следующая. А потом еще одна, и еще, и так всю жизнь. Кому— то это могло бы показаться утомительным, но полковник находил истинное удовольствие в том, чтобы не прогуливаться по жизненному пути, а карабкаться по нему. Никаких угрызений совести по поводу того, что по мере приближения к очередной вершине приходится сталкивать с дороги все больше людей, Уэрта не испытывал. У этих людей недоставало силы, храбрости или мужества защититься, ответить на вызов, а значит, они не стоили того, чтобы он с ними считался. И господин губернатор определенно был одним из таких людей. Слишком мягкий, даже трепетный, чувствительный и наивный. Полковник стряхнул бы его со своего пути, как муху, даже не задумавшись. Но господин губернатор не становился на его пути. И это было странно. Он был выше по положению, он имел больше власти и, казалось, самим своим существованием провоцировал полковника на конфронтацию. Но при этом всегда мягко и плавно уходил с линии удара, самоустранялся, практически сам отдавался полковнику в руки. Уэрта не был параноиком, однако такая доверчивость не могла не насторожить. Тем не менее, господин губернатор все еще был рядом, ходил, смотрел, ел, пил, разговаривал, и ничто, ровным счетом ничто не указывало на опасность. И полковник со временем успокоился. Было даже забавно смотреть на все это. Господин губернатор всплескивал руками, распахивал глаза, округлял губы, ахал, охал и брал полковника за руку. Все это в конечном итоге не могло не вызвать снисходительной усмешки. Господин губернатор не был опасен, но и не обращать на него внимания у полковника не выходило. А он становился с каждым днем все ближе, все чаще приходил, смотрел влажными, прозрачными голубыми глазами, и долго, путано говорил о том, что доверяет. Доверяет лично полковнику больше, чем кому бы то ни было еще. И каждый раз полковник смутно чувствовал, что его картина мира поворачивается еще на один градус. Тихо, постепенно, почти незаметно и как будто ненароком господин губернатор переворачивал мир полковника Уэрты с ног на голову. Раньше, до знакомства с этим мягким, странным, слабым человеком, полковник совершенно четко знал, чего хочет от жизни. Все его желания были понятны по крайней мере ему самому, и рано или поздно претворялись в реальность. И только господин губернатор не желал укладываться в простую и стройную схему жизни полковника Уэрты. Господин губернатор смотрел неуверенно и доверчиво, и полковнику казалось, что в его груди поворачивается большое горячее колесо, и буквально на мгновение становилось тяжело дышать. Это можно было списывать на нервы, раздражение, или что угодно еще. Но у господина губернатора были длинные пальцы и полные губы, он двигался немного скованно из— за клоунских костюмов, которые носил, и интонации его голоса были изменчивыми и манерными. Господин губернатор не был похож на женщину. Он был похож на слабого, мягкотелого неженку, и Уэрта полностью отдавал себе в этом отчет. Но с каждой новой их встречей его дыхание становилось все тяжелее и жарче. Армейская дисциплина помогала и здесь. В конце концов, полковник давно привык упорядочивать и сдерживать свои мысли и чувства, какими бы яркими и сильными они ни были. Армейская дисциплина и немного холодной воды — и при свете дня реальность снова возвращалась на положенное ей место. Но были еще ночи. Обычно полковнику ничего не снилось. Он просто закрывал глаза, а утром открывал их снова, уже порядком отдохнувший. Но с появлением в его жизни господина губернатора изменилось и это. Ночи превратились в череду горячих, стыдных, болезненно ярких видений. Гас свет, и из темноты на полковника смотрели огромные голубые глаза, и отвести от них взгляд было решительно невозможно. И самым страшным было то, что господин губернатор из снов Уэрты почти ничем не отличался от реального. Только он был еще ближе, еще жарче, смотрел еще более доверчиво, лежал совсем рядом, опустошающе, бесстыдно открытый и беспомощный. Весь, целиком в его власти. Полковник никогда не думал, что воображаемая власть над единственным человеком может быть слаще, чем реальная власть над целым городом. Но с каждым днем сдерживать горячее чувство, рвущееся изнутри, становилось все труднее. А потом появился Зорро. Бандит в маске, насмешливый и дерзкий, то ли дух, то ли разбойник из плоти и крови. Он появлялся неожиданно, рушил все планы, смеялся, и так же неожиданно исчезал. Защитник справедливости и законности, как же. Полковник Уэрта не верил в справедливость и не нуждался в ней, считая, что каждый человек должен сам выцарапать у жизни лучшее для себя, а высшую справедливость придумали те, кто на это не способен. Сначала выходки Зорро заставляли полковника только насмешливо кривить губы — этот разбойник как будто надеялся в одиночку повернуть вспять неподъемную машину власти, и иногда Уэрта думал о том, не безумен ли он. Но с каждым разом бандит в маске действовал все успешней, и полковник перестал усмехаться. Зорро определенно был опасным противником, и в какой-то момент Уэрта даже начал понимать, почему им так восхищаются люди. Впрочем, чувства самого полковника по отношению к разбойнику были далеки от восхищения. Больше всего на свете он ненавидел унижение, а Зорро каждой новой выходкой унижал его все больше и больше. Солдаты боялись его, простые люди шептались украдкой о том, что, оказывается, и полковника Уэрту можно выставить идиотом. А Зорро смеялся. Это чертовски злило полковника, черная, горячая ярость вскипала в нем, стоило ему только вспомнить об этом разбойнике. Он срывал злость на горожанах, а иногда и на собственных солдатах — ничего не помогало. Почти все время, с утра до вечера, полковник думал о Зорро. Представлял, как когда-нибудь все-таки поставит его на колени, сорвет с него маску и разобьет эти дерзкие, вечно улыбающиеся губы. И однажды, в один из таких моментов, когда полковник Уэрта, прикрыв глаза, мысленно смаковал подробности расправы над Зорро, его руки коснулись длинные, горячие пальцы. Полковник поднял взгляд — господин губернатор вглядывался в его лицо обеспокоенно, почти испуганно. Встревоженно округляя губы, он говорил о том, что беспорядки тревожат его, и особенно этот разбойник в маске, и так ведь недалеко и до бунта. А полковник смотрел, не отрываясь, за движениями его лица, и пытался избавиться от наваждения. Тогда он в первый раз подумал о том, каково было бы увидеть Зорро таким же — испуганным, растерянным, открытым. И с тех пор его сны изменились, приобрели новые краски и стали еще более жаркими и стыдными. Жизнь полковника Уэрты окончательно встала с ног на голову, и временами ему казалось, что он проклят. Его бедная голова горела, а сердце билось слишком часто, то от гнева, то от противоестественного желания. Дисциплина и холодная вода помогали, но не слишком, потому что эти двое преследовали его повсюду. Господин губернатор трогательно заглядывал ему в глаза и опасался за свою жизнь, а Зорро ставил палки в колеса и смеялся, смеялся вызывающе и дерзко; и полковник уже начал опасаться за свой рассудок. Два противоположных образа, два совершенно разных человека сливались в его голове в одно целое так легко и естественно, что он начал думать, а не может ли в самом деле господин губернатор быть Зорро. И когда они оба разом рухнули в реку, полковник не стал сдерживать вздох облегчения. Как будто с его плеч наконец- то свалился тяжелый, горячий камень, и теперь он свободен, теперь он может продолжать карабкаться вверх, к новым и новым вершинам, не боясь, что однажды взбесившийся разум скинет его вниз. Но это было еще не все. Зорро вернулся, все такой же нахальный, насмешливый и дерзкий, и полковник с трудом смог удержаться от того, чтобы не оглянуться в поисках господина губернатора в очередном дурацком костюме. Мир снова был перевернутым, и выдержать это было решительно невозможно. Все, о чем мог думать полковник Уэрта в этот момент, это содрать с Зорро его чертову маску, увидеть, кто под ней, убедиться, что он не спятил. Он желал этого так страстно, что все окружающие его люди и даже неудавшаяся свадьба, все отошло на второй план. Ему так и не удалось сорвать с Зорро маску, ведь он снял ее сам, и знакомое лицо под ней оказалось совсем не таким, каким полковник его помнил. И все же, на мгновение торжество затопило все существо полковника Уэрты, все его тело стало невыносимо легким, и слегка кружилась голова. И как будто издалека он услышал свой тихий, почти восхищенный голос: — ...Но, как вы догадываетесь, это ничего не меняет. И это действительно ничего не меняло.