Над Ярнамом ночь

      Ощущение тяжести в груди не покидало его. Гаскойн шел по пустым улочкам Ярнама, обходя переулками зараженных и превратившихся в чудовищ ярнамитов. Он жил в этом городе достаточно давно, чтобы знать его секреты и лазейки в подворотнях, которые помогали здорово сократить путь и, как сейчас, избежать встречи с нежелательными персонами. Выйдя на небольшую площадь, бывший священник посмотрел на небо: полная луна закрывала собой половину небосвода, нависала над городом, погружая его в проклятый сон еще глубже. Гаскойн сделал глубокий вдох — скоро он обратится. Нужно поскорее добраться до Старого Ярнама и, желательно, прежде, чем превращение произойдет.       В свое время Гаскойн прибыл в Ярнам, славившийся тогда своим кровослужением — лечением от болезни пепельной крови. Отец был болен и, оставив службу у себя на родине, отправился в путешествие в надежде найти способ исцелиться. Но Гаскойну еще не было тогда известно, что лечение, проводимое Церковью, провалилось. Новый способ лечения — переливание крови, вместо приема таблеток, считался продвинутым и действенным, но в итоге кровь, которую переливали ярнамитам и приезжим, превращала их в ужасных чудовищ. У Церкви не было другого выхода, кроме как начать их истреблять. Тогда же и появились первые черные охотники. Будучи клириком у себя дома, Гаскойн незамедлительно принял предложение Церкви присоединиться к ним, желая помочь городу. Но Церковь изменила его. Нет, не исцелила, а именно изменила, можно сказать, нанесла этому человеку непоправимый ущерб, как и всем остальным. Но Отец не замечал этого. Не хотел замечать. Он не исцелился, так и остался чудовищем — оборотнем, превращающимся при полной луне. Церковь об этом знала, но тем не менее охотно позвала его в свои ряды, поставив в один ряд с другими черными охотниками. И Гаскойну это пришлось по нраву. Во время охоты он мог утолять свою жажду крови, оправдывая это тем, что уничтожает других чудовищ. Но сам он зверел все больше. Ему пришлось изолироваться от людей, чтобы не убивать их во время своих превращений, когда он не выходил на охоту. И вот сейчас он направлялся в сожженный дотла Старый Ярнам, в котором не осталось никого, кроме чудовищ. И одного человека.       «Этот город давно покинут, охотникам тут не место» — едва различимая в темноте надпись на потертом листке пергамента, прибитом к массивным деревянным воротам. Гаскойн никогда не обращал на нее внимания. В нос ударил знакомый запах дыма и горелой плоти. Священнику, который обладал достаточно массивной комплекцией тела, не составляло большого труда открыть ворота, ведущие в заброшенный район города. Когда он задвинул за собой дверь ворот, дабы оставшиеся здесь чудовища не проникли в остальной Ярнам, он обернулся и оглядел открывшуюся перед ним панораму: клубы дыма поднимались от догорающих столбов, к которым были прибиты ныне сгоревшие трупы чудовищ. Никто не знал, почему огонь здесь до сих пор не потух, но из-за едкого дыма, исходящего от мест сожжения, здесь трудно было дышать. По большей части, район находился в низине, так что с холма, на котором стоял Гаскойн, можно было, как на ладони, рассмотреть почерневшие от гари разрушенные дома, которые когда-то были обитаемы. И хоть старый город и был подожжен черными охотниками, дабы уничтожить чудовищ, превратившихся по ошибке самой Церкви, часть из них умудрилась выжить. И теперь монстры шныряли по развалинам зданий и обгладывали то, что осталось от бывших горожан. — Эй, охотник! Ты что, не видел предупреждения? Уходи немедленно. Люди сожгли и покинули Старый Ярнам. Теперь здесь живут только чудовища! — голос пронзил тишину, разнесся громом над мертвым городом.       Гаскойн усмехнулся — Джура. Опять, наверное, не разглядел его в клубах дыма и счел за простого охотника, забредшего сюда. Джура тоже был охотником, но, когда жгли Старый Ярнам, добровольно решил остаться в городе. Тогда никто не понимал его мотивов, все считали его спятившим за то, что он решил остаться вместе с этими чудовищами. Впрочем, никто и сейчас его не понимает. Джура видел в зверях людей — больных, искалеченных, но людей. Он сам не причинял им вреда, знал к ним подход, и всячески не допускал того, чтобы зашедшие сюда охотники убивали их. За это и считали его еретиком. Но Гаскойну было плевать на это. Хоть он и сам истреблял чудовищ, считал это своей миссией, но Джура был его другом, единственным другом в этом темном и проклятом месте. И Гаскойну было плевать, какие тараканы засели у Джуры в голове — в этих краях все безумны.       Отец сделал пару шагов вперед, помахав перед собой рукой, развевая дым, чтобы его было видно охотнику со своей смотровой башни. — А, Гаскойн… Давно тебя здесь не было. Поднимайся сюда. И не смей никого трогать по дороге!       Мужчина снисходительно покачал головой — Джура неисправим. Когда-нибудь, эта ярая забота о местных тварях сведет его с ума, если уже не свела. Хотя, в Ярнаме понятие сумасшествия было крайне расплывчатым. Гаскойн спустился на несколько площадок ниже, стараясь подальше обходить чудовищ — хоть Джура к ним и питал нежные чувства, они в ответ, отнюдь, не отвечали взаимностью и могли наброситься на любого, кто проходил мимо. На самом деле, Гаскойн был очень рад видеть охотника — они с ним виделись лишь при полной луне, когда Отец приходил сюда, чтобы обратиться без вреда для окружающих. К тому же, Джура ему хорошо помогал — он знал многое о чудовищах (сказывалось долгое пребывание его здесь, наедине с этими тварями), а потому мог помочь Гаскойну во время его превращения, чтобы тот самому себе не навредил. Когда у Отца ломались кости, срастаясь в другие — волчьи, и менялась сама структура тела, это, естественно, причиняло ему невыносимую боль, и оборотень метался из стороны в сторону, налетая на стены, разрывая плоть когтями, стараясь если не освободиться, то хотя бы заглушить эту боль, которая исходила прямо изнутри его тела. Часто, раньше он наносил себе глубокие раны, которые оставались на его человеческом теле и не затягивались месяцами. Джура же, когда узнал о Гаскойне и его болезни, сначала приглашал его сюда, чтобы получше изучить его особенности и разные странности превращения. То есть, исключительно в целях исследования. В то время, они еще были не так тесно связаны друг с другом, но научный интерес Джуры к Гаскойну со временем перерос в сочувствие и желание помочь клирику. И теперь каждое полнолуние Гаскойн приходил сюда, в заброшенный город, где обитал его друг. Поначалу, он скептически относился к тому, что старый охотник заинтересовался им, причем с такой стороны. Немногие люди знали о болезни священника, но те, кто знал, почти все его сторонились из-за этого. Так что Гаскойн даже поначалу удивлялся тому, что Джура его зовет к себе раз за разом, да еще и с таким желанием. Но со временем он как-то привязался к охотнику и больше не мог обходиться без помощи Джуры. Он останавливал оборотня от причинения вреда себе и окружающим, и уже только за это Гаскойн был ему благодарен.       Дойдя по закоулкам до первой лестницы, Отец посмотрел наверх, на башню, где обитал старый охотник. Каждый раз, когда ему приходилось карабкаться по этим высоким шатким лесенкам, Гаскойн проклинал Джуру за то, что тот забрался так высоко. Хотя, его тоже можно было понять — безопасность превыше всего. Поднявшись на самую верхнюю площадку, священник увидел сидящего к нему спиной человека в серых потертых одеждах и такой же охотничьей треуголке. Охотник обернулся на звук шагов и, увидев Гаскойна, улыбнулся. — Добрался, никого не убив? Гаскойн беззлобно закатил глаза. — Ты же знаешь, что я обхожу твоих тварей за три квартала, Джура. — Я знаю, хе-хе-хе, — пулеметчик поднялся со своего места и подошел к священнику.       Гаскойн перевел взгляд на оковы с цепями, вбитые в одну из невысоких стенок. Джура специально приволок их сюда, чтобы заковывать Гаскойна — так он не мог вырваться в облике зверя и кому-либо навредить. — Я скоро начну превращаться, — произнес клирик. Джура кивнул и указал рукой на оковы. Сев на пол, Гаскойн дал старому охотнику заковать себя в цепи. — Ты больше не пробовал лечиться? Я слышал, Церковь продолжает эксперименты с кровью, все еще пытаясь найти истинное лекарство. Священник покачал головой. — Я попрошу викария даровать мне озарение. Быть может, так я сохраню рассудок ясным. Если уж не тело, то хотя бы разум останется моим. — Говорят, озаренные люди сходят с ума. Они видят то, чего не видят другие, и не могут выносить этого. Я слышал, что они могут видеть Великих и даже разговаривать с ними. Уж не знаю, насколько это правда. Так что… Осторожней с этим. Наш разум — хрупкая вещь, — охотник поправил треуголку на голове. — Но я…       Джура не успел договорить. Гаскойн резко согнулся пополам от жуткой боли, пронзившей его тело насквозь. Он упал на колени, выгнув спину колесом, и тяжело, хрипло задышал. Над Старым Ярнамом разнесся дикий крик, полный боли, и невозможно было представить, что так мог кричать человек. Кости в теле священника с хрустом ломались и срастались в более крупные и толстые, острыми краями вспарывали человеческую плоть и кожу, быстро обрастающую густой серой шерстью. Одежда быстро пропиталась кровью, порвалась и теперь свисала с тела мокрыми лохмотьями. Существо, бывшее Отцом Гаскойном, металось из стороны в сторону, но цепи, крепко вбитые в каменную кладку, не давали ему вырваться. Все еще скрюченное в три погибели чудовище кое-как все же встало на ноги и с диким оглушающим ревом разогнулось, срывая острыми когтями остатки человеческой плоти на груди. Джуру, стоящего неподалеку, забрызгало теплой густой кровью. Оборотень снова зарычал, срываясь на стон, полный мучений и боли. Несколько раз дернувшись в цепях, он осел на пол, продолжая скулить. Джура осторожно приблизился. Зверь, заметив движение, тут же оскалился и кинулся на охотника с лаем и рычанием, но цепи не давали ему двигаться дальше своей длины. — Тише, тише, — повторял Джура как можно спокойнее, не оставляя попыток приблизиться к оборотню. — Гаскойн, это я, Джура. Приходи в себя, обуздай свой рассудок. Гаскойн, не забывай, кто ты такой. Не забывай, что ты — человек, а не зверь.       Медленными шагами Джура подходил к зверю, который все еще скалился и рычал, но больше не кидался на охотника. Он протянул руку к голове бывшего клирика, но тот дернулся в попытке укусить пулеметчика. Джура вовремя отдернул руку. — Ладно, ладно, хорошо. Я понял, — извиняющимся тоном пробормотал он.       Джура отошел к своему «гатлингу» и сел лицом к Гаскойну, время от времени поглядывая за спину, на темный город внизу. Жажда мучила обратившегося священника, но он был изолирован от источников свежей крови, а потому, ему не оставалось ничего, кроме как сидеть на одном месте и скулить в ожидании обращения обратно в человека. Он лег, свернувшись калачиком на холодном каменном полу, пытаясь заснуть. Джура смотрел на него с горечью и состраданием, жалея о том, что не может никак помочь своему другу с исцелением. Но когда он обращен, подходить к нему не стоило, потому что оборотень хоть и не кидался на охотника, но только до тех пор, пока тот не пересекал границы дозволенного пространства. Вскоре зверь заснул, но Джура в эту ночь собирался бодрствовать до самого рассвета, когда Гаскойн начнет превращаться второй раз. Охотник развернулся лицом к городу и стал вглядываться в темноту грязных улочек, где-то и дело шныряли твари в поисках теплой свежей крови.       Горизонт на востоке окрасился в нежно-розовый от восходящего солнца. Оно еще не появилось на небосклоне, но само небо уже было светлым. Джура не сомкнул глаз в эту ночь, приглядывая то за тварями внизу, то за Гаскойном, который должен был вот-вот обратиться в человека. Огромный серый зверь лежал на каменных плитах с закрытыми глазами и тяжело дышал. Он спал, но нос время от времени морщился, будто оборотень рычал во сне. Охотник обернулся посмотреть на то, как поднимается солнце, как вдруг услышал за спиной скулëж и подвывания. Он быстро развернулся и посмотрел на оборотня: тот поджал все лапы и вытянул шею. Теперь он скулил громче и протяжней. Шерсть с него постепенно начинала слезать и опадать клочьями. Джура подбежал к беспомощному зверю и положил его голову к себе на колени: в моменты обратного превращения оборотень ничего ему не мог сделать. Сейчас он только выл от боли и бил лапами по полу в агонии, в очередной раз переживая ломку и срастание костей. По мере того, как с мерзким хрустом грудная клетка превращалась из звериной в человеческую, а лицо приобретало прежние черты, волчий вой сменился на человеческий крик и рыдания. Теперь в объятиях старого охотника лежало не облезающее, словно от лишая, огромное чудовище, а Отец Гаскойн, обнаженный и все еще всхлипывающий от боли. Джура быстро снял с плеч накидку и прикрыл ей клирика, затем снова заключив его в объятия и посильнее прижав к груди. Тот даже не сопротивлялся. Обращенного все еще била крупная дрожь, он с силой вцепился в одежду Джуры, вжимаясь в тело друга, как бы ища в нем опору и защиту. Джура запустил пальцы в спутанные седые волосы священника, прижимаясь щекой к его макушке. Он втянул носом воздух: сквозь кисловатый запах застарелой крови чувствовался сильный запах собаки и еще один, еле заметный — ладана. Охотник уже успел привыкнуть к этому запаху, получившемуся из смешения нескольких других — он каждый раз ударял в нос, когда Джура прижимал к себе Гаскойна, зарывался в его волосы лицом. К сожалению Джуры, он мог так делать только когда Отец обращался в человека, но эти моменты для него значили больше, чем все остальные. Гаскойн — единственный, кто целенаправленно и часто ходил в Старый Ярнам. Все остальное время Джура сидел на своей башне один, время от времени запугивая заблудившихся охотников пулеметными очередями. Гаскойн, можно сказать, скрашивал одиночество пулеметчика, он относился к нему тепло и не считал его сумасшедшим еретиком, как это делали остальные. Гаскойн был дорог Джуре, он был для него единственным, во всех смыслах, другом. …Другом? Охотник снова зарылся носом в белые волосы священника. Он почувствовал, как тот поднимает голову, и отстранился. Гаскойн повернулся лицом к Джуре и посмотрел на него своим пронзительным взглядом. Сначала клирика удивляло, что он каждый раз просыпался на руках у охотника, но сейчас он к этому привык и даже считал, что это в порядке вещей. Гаскойн даже не пытался понять, почему это так происходит. Он положил голову на грудь Джуре и прикрыл глаза, еле заметно улыбнувшись. — Мне снова придется просить у ключника церковные одежды, — прохрипел он с насмешкой в голосе. — По крайней мере, твоя шляпа осталась цела, — ответил Джура. — Но вот лохмотьев у меня почти не осталось. Если не хочешь в следующий раз возвращаться голышом через весь Ярнам, то раздевайся перед тем, как обратиться. Священник вскинул голову, одарив пулеметчика выразительным взглядом. — Ну или просто принеси с собой какую-нибудь одежду, — тот невинно пожал плечами. — Первый вариант мне понравился больше, — усмехнувшись, ответил Гаскойн, удобнее устраиваясь у Джуры на руках, даже не думая выбираться из объятий ошеломленного таким ответом охотника.

***

      Твари попрятались по щелям темных подвалов и заваленным снаружи помещениям разрушенных пожаром домов, не решаясь высунуть носа на залитые теперь солнечным светом улочки Старого Ярнама. Лишь вечером, на закате, они начинают выползать из своих укрытий в ожидании новой жертвы. Но всегда, даже днем, нужно быть начеку. Поэтому Гаскойн, хоть и уверенно шагал по заброшенному району, но все равно был настороже, бросая внимательные взгляды на темные провалы в зданиях, откуда сверкали глаза трусливых тварей, пристально наблюдавших за черным охотником. Дойдя до ворот, ведущих в Соборный Округ, Гаскойн обернулся. Вдалеке, на самом верху башни, виднелась фигура человека. Священник махнул рукой в знак прощания и навалился на массивную дверь ворот. Когда он закрыл ее с другой стороны, взгляд клирика упал на листок с предупреждением, чудом остававшийся на своем месте. И тогда его посетила мысль: а не наведываться ли в Старый Ярнам почаще?