До неприличия

Поздно. В кафе уже задвигают стулья и протирают полы. Летучая обводит пальцем край своей кружки с недопитым американо и старается не смотреть за стол напротив. Но витринное окно, рядом с которым она сидит, все равно упорно рисует на себе полусумасшедший образ Ванг, которая наоборот смотрит прямо на нее, в тысячный раз проворачивая пальцами стоящий перед ней пузатый бокал с полусухим. Ванг одета с быстрой руки не совсем адекватного неформала в узкое пальто, вычурную блузку с рюшами и до неприличия тугой корсет. Глаза хоть чёрным подвела, а не, как обычно, какой-то бриллиантовой зеленью. Летучая нормально посмотрела бы на неё, да тошно. Она играется с её чувствами, как кошка с клубком ниток, а потом говорит, что так и должно быть. Она же «дух Хаоса» и прочие чудные эпитеты и метафоры, от которых уши заворачиваются в трубочки и хочется смеяться до потери пульса. Если уж вжился в роль, то не перебарщивай. Но Ванг границ упорно не видит и плевать на все хотела. У неё за плечами ГИТИС. И ей даже верят. Не, Летучая знает, что, если она заведет с ней эту волынку, Ванг вспылит не по-детски. Даже не понятно, из-за чего. Журналист же, можно и простить излишнее любопытство. Профессиональная деформация, уж извините, не лечится. — Девушки, через пятнадцать минут заведение закроется, — возвещает их официант, высовываясь из-за барной стойки. Ванг кивает, Летучая тоже. А Лена одета поприличней. Не выделяется тем, что хочет резко заявить о себе. Водолазка, юбка, каблуки. Единственное, от чего она уже не могла отказаться — красная помада. Такая же красная, как кровь у Ванг. А у неё низкий гемоглобин. Джулия то ли не выдерживает этой бесконтактной схватки, то ли просто издеваясь, пересаживается к Лене за стол, громко отодвигая стул от столика. Уборщица недовольно морщится, глядя на них, и шлепает тряпку на пол, продолжая юзать ей по его поверхности. — Ты уже минут пятнадцать болтаешь эту бодягу. Успокойся, — Ванг отбирает у Летучей чашку и отодвигает её подальше. Голос у неё до неприличия мягкий, успокаивающий. Лена ловит себя на мысли, что Ванг вся из себя «до неприличия». Это вроде и не плохо, и не хорошо. Нейтралитет. — Смотри на меня. — Ты думаешь пронять меня своими методами? — парирует Лена, все-таки отворачиваясь от окна. Взгляд напарывается на ворот её рубашки и там застревает. Ванг усмехается, будто в этом и правда есть что-то смешное. — Я ими не пользуюсь со смертными. — Ой, слушай, чувствуешь, как пафосом пахнуло? — Летучая, смеясь, наконец поднимает взгляд и смотрит прямо ей в переносицу. Ванг тоже смеётся. — Ну, хорошо. Ты выиграла. А пахнет с кухни, — Джули кивает на вход для рабочих, посторонним запрещён. — Тебе нравится Земфира? Я вот недавно песню у неё нашла, на повторе кручу второй день. По-моему, в ней вся ты. — Там так все плохо? — Летучая вспоминает любимое стихотворение, творение Ванг, наверное, единственное, от которого не тянуло пафосом. Как же там… Ты хочешь мне взглянуть в глаза? Изволь. Ванг не отвечает, сама загадочность, а Летучая все-таки спотыкается о её взгляд, понимая, что не просто так вспомнила строчку. — А знаешь, как бывает больно? Я уж не знаю, выкаблучиваешься ли ты в своих постах-мыслях, в которых пишешь, что ты постоянно испытываешь боль, то что ты бесчувственная мразь, но ты понимаешь, как мне бывает больно? — Летучая щурится, давя в себе желание опять схватиться за чашку и продолжить вертеть по её краю пальцы. Джули молчит, только уголки бледных губ вздрагивают. И Лена не знает, что это могло бы значить. Ванг отворачивается к окну, делая вид, что ничего не видит и не слышит. Ей не нужны чужие принципы. Ей вообще ничего чужого не нужно. У неё свой мирок, в который она никого не пускает, шизофреничка чертова. Летучая хмурит брови и встаёт с места, сразу протягивая руки к непродуваемому пальто. Весна, как-никак. И если это не игра то, что тогда? Лена оставляет на столике две сотни за недопитый американо и уходит, терпеливо поджимая губы. Ванг не заставляет себя долго ждать, оставляет деньги за вино, от приторности которого свербит язык, и уходит, громко отбивая свой уход подошвами уже поношенных doc. Martens. — Лена! — вскрикивает Ванг, хватая её за плечо и рывком поворачивает её к себе лицом. — Самолёт, называется. Название простое, запомнить нетрудно. — Это все? — Летучая стряхивает костистую руку в кольцах со своего плеча и поправляет изящным движением руки идеальную прическу, словно за пару минут ветер успел выбить пару прядей из хвоста, затянутого на темени. — Цитирую… Я не со мной, но я своя. Всегда, — Ванг даже чувствует эту её секундную истерику, мол, да как ты могла залезть туда, где тебе вообще не рады. — А смысл? — провоцирует. Ванг смешно. Короткий шаг — и лёгкий поцелуй отпечатком цвета ее же светло-красной крови остается на Ванг. Летучая даже не делает шаг назад со своей стороны. Две секунды. Вопросов больше нет. Ванг отходит, а после, резко развернувшись, быстро уходит. До неприличия дерзко, словно только что отвесила ей жгучую пощечину. Лена отворачивается и бредет в противоположную сторону, ощущая себя, как в густом киселе, в тумане. Земфира, говоришь? Самолёт? У самой на повторе, только вот не второй день, а, наверное, уже месяц. Я позвоню тебе ещё раз. Помолчим? Поулыбаемся друг другу? Лена сжимает кулаки в карманах пальто, смотрит в тёмное небо, словно тот злосчастный американо, и отмечает то, что Ванг, безусловно, во всем права. Ванг набрасывает капюшон на голову, пинает редкие камушки под ногами и ни черта не понимает в том, что происходит, первый раз за всю жизнь чувствуя себя полнейшей дурой.