Лезвие и рукоять

Отполированная каменная столешница еле виднелась под беспорядочно сваленными свитками, чертежами и образцами породы. Под одной из груд угадывались очертания трубки; из кисета просыпалось немного табака. Там и тут матово блестели давно застывшие, но так и не соскобленные лужицы свечного воска. Но не беспорядок тревожил Фили. На кое-как расчищенном пятачке лежал нож — острый, надежный и добротный, гномы другие не делали. Строгие прямые линии, ничего лишнего. Фили битый час пытался понять, что с этим ножом не так. Мастер Норн — ему Фили первому показал дело рук своих — не похвалил, не отругал, а только усмехнулся в бороду и посоветовал: — Подумай сам, где напортачил. Как исправишь — так и приходи. Уже треть ночи прошла, а Фили никак не мог понять. Наверное, стоило бы оставить всё как есть, уйти спать, а назавтра пойти к Двалину и спросить совета: Двалин, друг и наставник, никогда не отказывался объяснить или научить чему-то ториновых племянников. Можно было бы обратиться и к Торину, но при мысли об этом Фили поморщился. Нет, он любил дядю — как только можно любить старшего родича, почти заменившего им с братом отца, самого лучшего гнома, кого они знали, своего короля… Вот только Кили любил иначе. И Фили об этом знал. Он был молод, но не слеп и не глуп. Да и для Кили держать язык за зубами и не поделиться хотя бы с братом — задачка сложнее всех балиновых премудростей, вместе взятых. Фили сделался заложником не своей тайны. Поделиться с кем-то — немыслимо, держать в себе — невыносимо, как невыносимо сложно оказалось и смотреть Торину в глаза. Так что за советом, видимо, всё-таки к Двалину, и хорошо бы прямо с утра, до всех тренировок и занятий. Не забыть бы ничего на тяжелую спросонья голову — а что она будет тяжелой уже и так ясно, не надо руны бросать. От ночи хорошо если половина осталась. «А Кили всё ещё… понятно, где», — проскользнула мысль, противная и ядовитая, как змея. Так же быстро в их общую комнату зашел Кили. Брови Фили сошлись на переносице. Кили был растрёпан — но это полбеды. Особой аккуратностью он никогда не отличался, однако сейчас рубашка на нем сидела так, словно её натягивали в спешке, а в просвете незавязанного ворота темнели отметины. И Кили, юный и взбалмошный, так сиял, что сразу становилось ясно, что это и как получено. Горло Фили перехватило от гнева. — Ты совсем ум растерял, в таком виде по коридорам бегать?! А если заметит кто?! — прошипел он. У Кили хватило совести выглядеть не только счастливым, но и смущенным. Он дернул плечом, плотнее запахнул ворот и сказал: — Так я быстро же. Да и час поздний, все спят. Негромко и отчетливо, чеканя каждое слово, Фили постарался донести свою мысль так, чтобы она осела в непутевой голове младшего брата: — Ты понимаешь, что стоит кому-нибудь случайно не спать, случайно пройтись не по тому коридору и случайно заметить, из чьих покоев ты выходишь… вот такой, и тебя не спасет ничто? И тебя, и… Торина. Понимаешь, что тогда будет?! Кили выглядел так, словно у него разболелся зуб. — Слушай, я не совсем дурак. Я был осторожен. — Да, я вижу, — Фили кинул быстрый взгляд брату чуть ниже подбородка и почти сразу отвел глаза. Тот совсем по-детски шмыгнул носом. Счастье уже не светило в нем, и от этого Фили кольнуло виной. — Тебе совсем противно, да? — помявшись немного, всё же спросил Кили. Фили долго искал на столе трубку. Молчал. — Спокойной ночи, брат, — сказал Кили и закрыл за собой дверь. Фили сидел за столом и курил, глядя в стену. Кольца дыма получались неровные, быстро превращались в мутные мазки в воздухе. Было тошно. * * * Утро на поверхности Эред Луин было стылым и серым. Фили нашел Двалина на полпути к площадкам для тренировок и стоял, покачиваясь взад-вперед, пока Двалин крутил в руках его нож. Обычно молодым гномам влетало за неумение постоять спокойно, но замирать сейчас, как каменное изваяние, было зябко, а просто переминаться с ноги на ногу — несолидно. Фили смотрел в сторону стрельбища и думал о брате. Спит ли он сейчас, скомкав одеяло и разбросав руки-ноги во все стороны, как в детстве, или уже убежал, жадный до жизни, боясь потерять хоть кусочек нового дня? С тех пор, как братья достаточно выросли, чтобы получить отдельные спальни, их утра начинались одинаково — со встречи в общей комнате и дружеских шуток на тему растрепавшихся кос, помятых лиц или храпа, который «даже в дальних залах слышно было, точно тебе говорю!». Фили попробовал вспомнить, когда в последний раз у них было такое радостное общее утро — и не смог. — Мистер Двалин, так вы мне поможете? Я вроде всё делал, как положено, но мастер Норн ничего не сказал… Двалин усмехнулся — как камень треснул. Вернул Фили нож рукояткой вперед и, не меняя выражения лица, сказал: — Ну, раз ма-а-астер ничего не сказал, то и я не буду. Сам думай. Это прозвучало с таким участием, что не могло быть ничем, кроме как издевкой. Фили не мог решить, злиться ему или обижаться. А Двалин глянул куда-то вдаль и сказал ещё ехиднее: — Впрочем, можешь спросить совета у дяди. Окаменев лицом, Фили обернулся. По галерее, залитой прозрачным утренним светом, шел король. Неважно, что его одежда больше подходила для кузницы, а не для тронного зала. И что черные волосы были украшены сединой, а не короной. И что само королевство ещё предстояло отвоевать у подлого захватчика. В том, как Торин держал себя, в осанке и развороте плеч всё говорило о том, что он — король и лидер. Меньше всего сейчас Фили хотел по третьему разу выставляться на посмешище, так что скомкано попрощался и, отговорившись какими-то делами, ушел. До него долетели только обрывки разговора старших: «твой племянник…», «как подмастерье, но…», «Поход» и «Кили». Фили вздрогнул и, перед тем, как завернуть за угол, обернулся. Он отошел достаточно далеко, чтобы не привлекать внимания, и мог окинуть беседующих гномов одним взглядом, как фрагмент барельефа. Торин был красив. Фили осознал это как-то отстраненно, словно действительно смотрел на скульптуру, а не на родича, которого видел с десяток раз на дню. В Торине чувствовалась спокойная, сдержанная сила, сродни расплавленному металлу в форме или горячей крови земли. Ритм дыхания, движений, мягкая мелькнувшая улыбка — показалось или вправду было? — завораживали и заставляли Фили вспоминать рассказы о тех временах, когда гномским мастерам (хоть им и сейчас нет равных во всём Средиземье) удавалось захватить и воплотить в камне не только момент времени — даже мелодию. Из таких мелодий рождались самые красивые узоры и самые острые мечи. Он больше не слышал ни слова, но мог бы поклясться, что знает, о чем говорят Торин и Двалин. Для этого даже не нужно было читать по губам. Поход — о котором в открытую пока нигде не говорили и о котором все знали. Если бы Фили спросили, что он обо всем этом думает, он бы пожал плечами. Под ворохом мыслей — мелких, ярких и пустячных, как блики на водяной зыби, что, мол, «Эребор», «наследие предков», «слава» и «золото», скрывалась холодная неподвижная тяжесть знания — там его место. По правую руку от Торина. И, когда придет время, он последует за дядей, не колеблясь и не размышляя. Вдруг улыбнувшись светло и ясно, Торин вскинул голову точь-в-точь, как это делал Кили. Чуть выше ворота, под самым ухом, темнела то ли ссадина, то ли… Фили зябко вздрогнул и ушел, не оглядываясь. * * * Дис пришла в их покои вечером, когда Фили жег уже вторую свечу над свитком о военных делах минувших лет: ему стыдно было не знать историю своего рода и не хотелось краснеть перед Балином, который любил словно невзначай задать какой-нибудь каверзный вопрос. Сперва Фили несколько растерялся. Когда они с братом получили право на отдельные покои, как-то само собой сложилось, что мать не заходила к ним. У них была тысяча мест и возможностей увидеться и поговорить, в том числе и с глазу на глаз, но комнаты Фили и Кили оставались только их маленьким миром. После короткой заминки он встал и почтительно склонил голову. — Матушка? Дис чуть рассеянно улыбнулась. — Прости, что пришлось нарушить твое уединение. Я хотела поговорить с Кили, час уже поздний, а его нигде нет. Ты не знаешь, где он сейчас? Фили похолодел. Он отлично знал, где и с кем Кили, когда его «нигде нет». И так же хорошо знал, что матери об этом говорить ни в коем случае нельзя. Даже в форме невинного «с Торином». С губ чуть не слетело предательское «не знаю», но Дис смотрела на сына серьезным и цепким взглядом — дочери Траина нельзя было отказать в остроте ума. Фили с обреченностью понял, что не сможет соврать матери. Ради брата — скорее даже ради сохранения мира в семье — он бы ещё смог договориться со своей совестью, но здесь и сейчас это было бессмысленно: Дис узнала бы ложь и не успокоилась, не добравшись до правды. Всей правды. Допустить этого Фили не мог. «Что там Балин говорил про дипломатию?» — с веселым отчаянием подумал он, набрал воздуха в грудь и принялся спасать то, что ещё можно было спасти. * * * Кили пришел только под утро, измотанный и счастливый. Натолкнулся на мрачный взгляд брата и стал тускнеть, как старое зеркало. Взгляд у Фили был выразительный и мрачный, и добра не сулил. — Слушай меня внимательно, — сказал Фили. — Ты влюбился. Тот опешил: открыл рот, так и не решил, что сказать, закрыл. Это было бы даже смешно — в других обстоятельствах. Под глазами Фили залегли синеватые тени. Он смотрел уже не на брата, а куда-то сквозь него, и говорил негромким, чуть охрипшим голосом. — Ты влюбился в некую деву из хорошего рода и поэтому несколько не в себе. Вчера вечером ты сказал мне, куда пойдешь, и попросил выручить, если вдруг что. «Вдруг что» случилось — тебя искала мать. Я не сказал, где ты конкретно, но дал понять, что тебя лучше не разыскивать, сам объявишься. Так что ты был в библиотеке. Или в мастерской, делал подарок. Или на тайном свидании, кто знает, на что согласна эта твоя выдуманная дева… Это лучшее, что я смог сочинить без подготовки, и теперь это твоя проблема, — тон Фили стал злее, лицо жестче. — Мне не нравится, что из-за твоих… ночных прогулок мне пришлось врать, а потом ещё сидеть без сна, дожидаясь тебя, чтобы ты по дурости не навлек на всю семью такой позор, какого эти горы ещё не видели! Когда ты уже наиграешься, и я перестану чувствовать себя преступником, покрывая твои тайны?! Так не могло продолжаться дальше. Кили пора наконец задуматься, осознать, насколько и чем он рискует, — поэтому Фили и замолчал, давая ему такую возможность. Только Кили почему-то не спешил с раскаянием. Он стоял, не моргая, глубоко дышал — ноздри его широко раздувались — и Фили не сразу заметил, что Кили сжимает кулаки. Костяшки его пальцев опасно белели на фоне тёмной одежды. Да что с ним такое? — Спасибо, что прикрыл меня перед мамой, — сказал Кили неестественно ровным голосом, — но, не будь ты моим братом, я бы тебе врезал. Он круто развернулся и вышел из комнаты. Фили остался один. * * * По молчаливому соглашению, братья решили, что избегать друг друга — глупо и по-детски. И так же не сговариваясь делали всё, чтобы не сталкиваться лишний раз. Дел хватало у обоих — работа в кузнице и мастерской, тренировки и разбор торговых договоров под присмотром Балина, потому что они наследники Торина, и когда-нибудь составление таких договоров может стать их обязанностью. — Надеюсь, это время придет ещё очень нескоро, — обычно вздыхал Балин, проверяя их работы. Фили не мог решить, что делать дальше. С одной стороны, он не чувствовал своей вины, а формальные извинения ничего бы не исправили, не вернули бы тепла и доверия в их с братом жизнь. С другой — оставить всё, как есть, Фили не мог, всё было ужасно неправильно, но в чем именно крылась ошибка, он не знал. Как-то само собой вышло, что Фили завел привычку после всех занятий бродить по залам и коридорам Эред Луин. Раньше они бегали там на пару с Кили: облазили все ходы, какие можно (и некоторые из тех, что нельзя), устраивали игры в охотников, дозорных, а то и просто в догонялки. Сейчас же Фили просто мерно шагал вдоль прохладных каменных стен. Любовался вырезанными узорами и барельефами. Думал. Кто-то из наставников говорил, что когда душу бередит задача, которая не поддается, стоит попытаться не думать о ней. Если получится — не думать вообще ни о чем, и, возможно, решение придет само. Он старательно думал ни о чем, считал шаги и вдохи, пока не понял две вещи — в своих блужданиях он зашел в дальние, тупиковые коридоры, где редко кого можно было встретить. И, странное дело, оказался тут не один. Света здесь было меньше, чем в более обжитой части; места для светильников через один пустовали. Дальше по коридору была световая шахта, но, отраженный в сложной системе зеркал, свет с поверхности был зыбким, как вода. За последним пятном света, в лиловых подземных сумерках, были двое. В тот момент Фили пожалел, что глаза гномов привычны к полумраку. Он был бы рад остаться в неведении, и пусть тени остались бы просто тенями, но… — То-о-орин!.. — голос Кили срывался, в нем звучали какие-то странные нотки, а потом он замычал недовольно и протестующе. Ноги Фили приросли к полу. Лучше всего ему было бы уйти, не оглядываясь, но вместо этого он осторожно выглянул из-за скрывавшей его колонны. Если Кили плохо, если Торин принуждает его к чему-то… Если делает больно, то он должен это остановить. Неважно, как, и неважно, что будет потом. Вот только Кили явно не было плохо. Ему было хорошо. Торин сидел на каменном выступе у стены, подстелив свой плащ, и был почти одет — рубашка развязана, штаны приспущены. Полностью обнаженный Кили оседлал его бедра и резко двигался вверх-вниз. Одной рукой Торин придерживал его за бедро, второй — зажимал рот. — Тише, хороший мой. Негромкий голос, эхом отразившийся от стен, был полон физически ощутимой нежности. Кили отдышался, выгнул спину и откинул мешающие волосы. Стали видны их лица: они не отрывали взгляда друг от друга, с губ не сходила одинаковая, зеркально отраженная улыбка. Фили вдруг подумал, что никогда раньше не видел дядю таким счастливым. На его плечах всегда лежал невидимый груз, что-то тяжелое и страшное находилось с ним неотступно. А сейчас он был спокоен и расслаблен, Кили склонился к нему, поцеловал и снова начал двигаться — мягче и более плавно. Широкие ладони Торина обнимали его, оглаживали спину, бока, придерживали за бедра, не давая насаживаться слишком резко. Кили держался за его плечи, то откидывал голову, то склонялся за ещё одним глубоким поцелуем и улыбался как счастливейший из живущих. Фили застыл, не в силах пошевелиться, и смотрел, как его брат и дядя любят друг друга. Переплетались руки, хриплые выдохи мешались со стонами. Они нашли свой ритм и двигались как единое целое, как идеальное, совершенное существо, и каждая деталь, каждый вздох или жест говорили об их любви. Кили вдруг сбился с ритма, застонал высоко, почти жалобно. Торин поймал его стон губами, притянул Кили к себе и просунул руку между их покрытыми испариной телами. Раскрасневшееся лицо Кили мелькнуло, когда он выгнулся, откинул голову, потерявшись в удовольствии. Фили ушел так тихо и быстро, как только мог. За его спиной ещё слышались шорохи и шепот. Он не хотел бы быть замеченным, разрушить то, чему оказался невольным свидетелем. * * * — Ну вот, совсем другое дело, — довольно прогудел гном с косами цвета соли с перцем. Голубые глаза под кустистыми бровями сверкали, как льдинки. Фили довольно усмехнулся, за что получил от Кили дружеский тычок под ребра и постарался выглядеть скромнее. Мастер Норн сделал вид, что ничего не заметил. В его больших узловатых пальцах, почти неподвижных, словно сам по себе порхал метательный нож. На гранях мелькали блики. Старый гном с родительской нежностью смотрел на работу своего ученика и говорил словно сам с собой, но Фили знал эту манеру учителя и ловил каждое его слово. — Сделать такой нож, чтоб в руке лежал и хорошо резал — несложно, умельцев много. Но в работах мастера должна жить красота. Не в узорах и украшениях — в деталях. В мелочах. Вот, где режущая кромка в пяту переходит — там и затачивать сложно, и вроде бы незачем — но ты и времени не пожалел, и сил. И пяту отшлифовал как следует, а не лишь бы было. А главное — пусть не сразу, но ты всё это увидел. Мастер вздохнул и ещё раз прокрутил в пальцах нож. — Трудно бывает заметить главное. Да ещё без подсказок. Зато теперь надолго запомнишь, что красота живет там, где все мелочи важны. И только тогда детали собираются в одно целое. Фили улыбался мечтательно. У него ушло много дней, чтобы уложить в голове и сердце всё, что не давало ему покоя. Полировка лезвия успокаивала и занимала время. И было чем занять руки во время разговора с братом. Чтобы дать себя обнять работу пришлось отложить, конечно. — Надеюсь, брат, ты внимательно слушал мастера. Тебе тоже предстоит доказывать, что тебя не зря учили молот в руках держать. — Не-а, — широко улыбнулся Кили, — Самому до всего додуматься интересней. Ну, или ты поможешь, если что. В дверях общего зала появился Торин. Увидел беседующих братьев, которые явно не помнили, что он просил их вернуться побыстрее. Демонстративно выразил лицом неодобрение, пряча в уголках губ усмешку. Кили прибавил шагу, почти перешел на бег. Бросил через плечо: — Догоняй, братец! Фили вздохнул. Не выдержал, рассмеялся. И поспешил к своим родным.