Последний рубеж

      В Башне первый раз я был поражен до смерти тем, что выжившие выбрали главным какого-то сосунка, который, видимо, и рад был разрухе и потягивал прямо из горла в неимоверных количествах пиво, вино и другой дешевый алкоголь, которым можно было бы залить всю канализацию под Харраном - слишком большие запасы держали для гостей маленькие бары. Арабы вообще трепетно относятся к бутылкам с перебродившим виноградным соком. И я не прощал ему его американский с диким акцентом, отстмеиваясь в кулак: как же смешно и глупо звучали паркурщики, похожие на каталанские амбары [runers звучало у Рахима как graners, что значило сарай или амбар].       Видимо, никто не воспринимал его всерьез, слушали, но не слушались, потому что главными всё-таки были другие, о которых вспоминать сейчас не было ни желания, ни сил. Рахима так и не отпускала идея как-то помочь Башне, как и любого молодого парня, который хочет выслуживаться за всеобщую похвалу и славу. Видит бог, не только наша страна заставляет подростков ощущать себя ненужными, если те не совершают по три подвига на день. Когда хождение в доску пьяным по краю крыши двадцати этажного дома надоедает, они начинают чудить с ещё большим энтузиазмом. Рахим же ещё не находился.       Он часто сидел здесь, на вершине, осматривая проклятый город. О чем он думал? Хотел ли ощущать вечер той среды, когда собирал чемодан и каждые несколько минут проверял, на месте ли его билет в Гранд Каньон? Но он сидел здесь, гонял зеленых и просто удачей выживших по своему полигону и высматривал гнездо ночных охотников, вооружившись дюжиной бутылок. Рахим ходил по краю последнего рубежа.       В некоторые минуты, когда мне не нужно было доставать из задницы Харрана кого-нибудь из Башни, распинывая влево и вправо кучи зараженных, я сидел здесь вместе с ним, без вина, конечно, этот период я давно перерос. Хотя, кто знает, я же подписал контракт с ВГМ.       Сейчас его крыша пустовала, ветер катал пустые железные банки, сбрасывая их с крыши или со звоном ударяя о стены или трубы вентиляций. Внизу безумолку орали зараженные, и сюда доносился их безумный рёв. Здесь, наверху, дышалось легче. Трупный аромат уносил куда-то ветер, но как только он стихал, запах сотней гниющих тел, разорванных на куски или еще ходящих, доносился сюда резкой волной, ударяя в ноздри, так, что голова кружилась.       В депо где-то лежал и его труп. Другие зомби не откроют двери вагона. Он закрыт от этих животных мародеров железными дверьми, как склепом. Своим личным склепом.       Ветер сегодня стегал по лицу, царапая кожу песком и пылью. Вечером ветер поднимался особо сильно. Темнело и по рации вновь звучало знакомое: "Спокойной ночи и удачи". Над Харраном сгущались сумерки.       Я сел туда, где всегда сидел рядом с Рахимом, спустив ноги вниз, с крыши, будто это место и не было крышей самого высокого здания Харрана, а мостиком над лесным ручьём. Это место и было мостом над адским течением из живых и мертвых, и уже не живых, но еще не мертвых этого города. Из людей, которые спасают свои шкуры, из тех, кто зарабатывает на этом, из тех, кто считает себя ликонтропами, приехал поболеть за США или копает червей для рыбалки, и, конечно, из тех, у которых "если мама не счастлива, никто не счастлив".       И вообще, на что способны пьяные в доску люди? Ходить по краю, хватать друг друга за руки, не давая упасть и смеяться над этим происшествием. Выдохнуть и проводить уходящий день. Даже с улыбкой. Трепаться о чем зря... А иногда и просто молчать, лежа рядом и смотря на сгущающееся небо. Иногда... Делать ошибки, за которые уже никогда не будет стыдно, потому что это и не ошибки вовсе.       В первый раз я долго смеялся над этим недоростком, в последний же вечер, если бы знал, что последний, не смел бы издеваться над его идеей. Сейчас она не кажется смешной, задержи бы я его на крыше, позволив, так называемой, ошибке вновь произойти... Не я ли его сам толкнул за последний рубеж?..       Два пьяных, безумных идиота и еще не менее дурацкая ошибка, этот чёртов поцелуй. Я сам сейчас балансирую на последнем рубеже, чтоб никого не задушить голыми руками, хотя этой возможности в Харране хоть отбавляй, так еще и с выбором. Хочешь, души живых, хочешь - мертвых.       За последний час я проклял себя уже раз пять, не меньше. А Рахим даже толком не мог сказать " Крейн". Это было похоже больше на бабушку [grane] или на кран. Печально, что меня смешила только его интерпретация. Печально, что Крейн оказался недальнозорким бабуином, из-за которого погиб человек. Печально так же осознавать, что Крейн - это я.       И, благодаря друг другу, я тоже оказался на последней грани. Машинально я оттолкнулся ногами и руками от бетона стены и в ушах засвистел ветер. Я не позволю, чтобы все закончилось лишь его смертью. Все уроды, живые или мертвые, поплатятся за смерть этого замечательного паренька…             Трос "Кошки" дергает тело вверх. Сегодня ни одно гнездо с прыгунами, о которых я знаю, не останется целым.