Исповедь тёмного волшебника

*** В комнате царили полумрак и тяжелый удушливый запах благовоний, ничуть не скрывающий смрада, исходящего от больного, лежавшего на широкой кровати. Мой друг лежал на ней, и впервые я видел его в таком состоянии. А ведь до этого дня я считал, что в постель его может уложить только Авада, а тут что-то не страшней обычной простуды! Подойдя к постели я вгляделся в дорогое лицо и со всей четкостью осознал: Абрахас не жилец. Возможно, он протянет еще пару недель, но это будет агонией, а не жизнью. Он поднял на меня взгляд и я прочел в нем боль перемешанную с радостью узнавания. Прекрасные платиновые волосы Абрахаса превратились в невнятную седую паклю, кожа пожелтела и покрылась глубокими морщинами. За те две недели, что я его не видел, он постарел лет на пятьдесят и выглядел древним старцем, из которого стремительно вытекает жизнь. Внезапно в комнате прошелестел неузнаваемый хриплый голос: — Ты пришёл... — Куда бы я делся? Ты же позвал, — я старался говорить как обычно, но в горле стоял ком и не показывать свое смятение и боль, дабы не расстраивать по-пусту друга, было крайне сложно. — Ты что, решил помереть в кровати, как трус? — едко поинтересовался я. — Так получилось... Внука я дождался, сын уже взрослый, а над судьбой я оказался не властен... Хотя я и мечтал о другом, но видно Она решила по-своему... Но я позвал тебя не за этим, — Абрахас постарался собраться и сесть, но было видно, что для него это запредельное усилие. — Мой Лорд, возможно, у меня горячка, но, кажется, перед смертью во мне проснулось проклятье отца... Я напрягся: проявившееся проклятье Малфоев не предвещало ничего хорошего. — Мой отец прожил шестьдесят пять лет, я не дожил до пятидесяти двух, а Люциус... В лучшем случае дотянет до пятидесяти… Кому-то пора положить этому конец. Ты… Ты поможешь мне? Я кивнул, не рискнув открыть рот, так как не был уверен, смогу ли совладать с голосом, и Абрахас с облегчением расслабился, откинувшись на подушки. Некоторое время он лежал, прикрыв глаза, а потом медленно и с усилием засунул руку под подушку и извлек оттуда флакон с какой-то жидкостью и несколько листов пергамента, которые протянул мне. Проглядев их, я осознал, что именно задумал Абрахас. — Это может не сработать, — протянул я. — Сработает, — отозвался он. — Я точно знаю. — Ладно, — согласился я. — В таком случае, я все подготовлю, а потом… — Потом у меня будет целых сорок минут! — через силу улыбнулся Абрахас. — Мы славно повеселимся напоследок. Я кивнул и, достав волшебную палочку, уничтожил все предметы, находившиеся в комнате, кроме кровати, на которой лежал умирающий. Следующие три часа я провел тщательнейшим образом вырисовывая рунные круги, копируя их с пергамента, а Абрахас то проваливался в забытье, то внимательно наблюдал за мной. Когда я закончил, он оглядел результат моего труда и удовлетворенно кивнул. — Теперь последний штрих, — спокойно констатировал Абрахас и разжал пальцы, позволив мне забрать флакон, который все это время неосознанно сжимал в руках. — Кровь древнего вампира, подаренная в правильное время, — протянул я, отвинчивая крышку с флакона. — Я приготовился к твоему визиту, — слабо улыбнулся мой друг. Все было сказано и сделано и я, решительно открыв флакон, приподнял голову Абрахаса и влил чуть светящуюся жидкость ему в рот. Последняя капля вылилась из пузырька и я отступил, ожидая, пока выпитое подействует. Умирающий изогнулся дугой и издал душераздирающий вопль, потом вдруг расслабился и упал плашмя на постель. На миг мне показалось, что его ослабленный болезнью организм не выдержал воздействия вампирьей крови и он все-таки умер, но через некоторое время кожа Абрахаса порозовела, исчезли уродливые язвы, которые ее покрывали, волосы, хоть и остались седыми, но стали блестящими, а в глазах зажегся огонь жизни. Абрахас резко поднялся с кровати, взяв свою волшебную палочку, одним движением преобразовал свою одежду в чёрную мантию с маской. Вторым — уничтожил кровать. Третьим — рассек себе руку и щедро оросил своей кровью один из рунных кругов, нарисованных мною, запуская ритуал. У него было целых сорок минут полноценной жизни — и он, как истинный воин, решил провести их с толком! Мы повернулись друг к другу одновременно и бой закипел. В этом его последнем поединке не было места ограничениям и сомнениям. В ход шло все, что мы знали и умели. Такие бои у нас случались частенько, но сегодня мы сражались в последний раз и хотели выложиться по-полной, чтобы Морриган* смогла оценить по достоинству воина, который придет в её царство. В полной тишине, вспыхивали лучи заклятий, а мы метались по всему помещению, изо всех сил стараясь уничтожить противника, при этом твёрдо зная: друг сможет увернуться от Авады и найти щит для любого заклятия, а на Круцио и прочие болевые — даже не обратит внимания. Темп был взят изначально невероятно высокий, но нам не требовалось обдумывать свои действия. Мы бились на голых инстинктах и наши сознания слились в единый поток, в котором невозможно было с уверенностью сказать, где чье проклятье, где чьи руки и ноги, где был он, а где я. Это был даже не смертельным танцем. Это было одним дыханием на двоих. Только с Абрахасом я мог себе позволить такое — это было более интимно, чем секс и пьянило сильнее самого крепкого вина — полное доверие и полная свобода. Он всегда сражался, так будто бессмертен. Наше дыхание начало сбиваться, а рунные круги на полу полыхали так, словно были вычерчены ярчайшим огнем. В комнате была такая концентрация магии, что казалось, будто стены не выдержат и рухнут, погребая под обломками и нас, и прочих обитателей древнего замка. Летели минуты и в какой-то момент Абрахас запел. Я знал, что именно он выпевает, но моей задачей было дать ему то единственное, что я мог ему еще дать: мой друг достоин умереть как воин и я помогал ему в этом. Внезапно звук песни Абрахаса оборвался, а он сам, мертвый, осел большой черной птицей в центре одного из полыхающих рунных кругов, в котором находился последние несколько мгновений боя. Из его ран на паркет вытекала кровь, испаряясь в огне магического круга и делая его все ярче и ярче. Я стоял и смотрел на то, что осталось от моего лучшего друга и пытался убедить себя в том, что глаза меня не обманывают и все произошедшее — случилось на самом деле. А потом случилась яркая вспышка, на несколько минут полностью ослепившая меня — магия приняла жертву и то проклятье, что раньше времени сводило глав рода Малфой в могилу — исчезло. *** Я осторожно вытолкнул Люциуса из своего сознания, но тот, похоже, даже не заметил этого. Он стоял и смотрел куда-то вдаль, судя по всему, не видя ничего вокруг. — Так вот почему я до сих пор еще жив, — наконец, произнес он, концентрируя взгляд на мне. — Похоже, я крупно тебе должен. — Нет, — покачал головой я. — Я тогда сыграл роль инструмента и не более того. Благодарить надо твоего родителя — это он нашел возможность избавить свой род от весьма неприятного проклятья. Люциус собрался было возразить, но я жестом оборвал его. Все-таки разница в воспитании сказывается на восприятии некоторых вещей до сих пор. Лорд Малфой совершенно точно собирается мне объяснить насколько я не прав, считая себя лишь инструментом в ритуале, который провел его отец, при этом его почему-то вообще никак не прерывает мысль о том, что это был не совсем я, что с того момента прошло довольно много времени, а, объяснив, признать свой Долг Жизни передо мной, а я… Я всего лишь, рассматривая ситуацию прагматически, не хочу создавать проблем ни себе, ни ему, ни нашим потомкам. — Люц, не надо, ладно? Ты мне друг, кум, в будущем, видимо, еще и кровный родич, а еще ты мой вассал и сподвижник. Давай не будем осложнять наши взаимоотношения еще и долгом? — попросил я. — Но… — все-таки предпринял попытку объяснений лорд Малфой, на что я двинул кулаком ему в плечо так, что он, совершенно не ожидавший подобного, покачнулся и, не удержав равновесия, чуть не свалился за борт нашего плота. Если бы не чары, защищавшие от подобных случайностей, он плюхнулся бы в реку, а так спружинил о магический барьер, словно о резиновую стенку. Это сбило его настрой на объяснения и он, подобравшись, толкнул меня в ответ и между нами завязалась шуточная потасовка, подобная тем, которые мы устраивали еще до рождения и моих детей, и его внуков. Мы пихались, старались поставить сопернику подножки, лягались и даже бодались. Суть была в том, чтобы не использовать в этой возне ни магию, ни руки, а победителем считался тот, кто оставался на ногах, тогда как соперник оказывался повержен. Вокруг нас прыгал Пушистик, громко лая, но не вмешиваясь в нашу возню. Наверное, дети были очень удивлены подобным поведением взрослых и степенных магов, но нас это волновало мало: мы азартно боролись. Победителя в этом шуточном поединке не оказалось: мы оба рухнули в сено одновременно. Я ощущал себя совершенно счастливым и Люциус, похоже, тоже. — Все-таки ты — задница, — отплевываясь от какой-то травинки, фыркнул Люц, переворачиваясь на спину и устраиваясь поудобнее в ароматном сене. — А ты — чистокровный сноб, — беззлобно отозвался я, усаживаясь рядом. Пес, усевшись на пушистую задницу, переводил взгляд с меня на него и выражение морды у него было весьма озадаченное. Я протянул руку и, притянув зверя к себе, обхватил его мощную шею, что питомец крестницы воспринял за приглашение к игре и, оглушительно гавкнув, вырвался. Отпрыгнув в сторону, Пушистик несколько мгновений смотрел на меня, а потом, вертя хвостом словно маггловский вертолет пропеллером, попытался боднуть меня в грудь. Мне хотелось движения и физической нагрузки, поэтому я с удовольствием ушел перекатом с траектории движения пса, вскочил на ноги и шлепнул его по заду, подтверждая желание поиграть. Красивый, с очень яркой черно-бело-рыжей раскраской зверь, над выведением породы которого старались не только маггловские специалисты, но и маги, казался весьма добродушным и флегматичным существом, но под этой маской скрывались молниеносная реакция, курс обучения охране, да и весил Пушистик около двух сотен фунтов. Вследствие этого противником он был весьма непростым и, если бы он всерьез решил нанести мне вред, единственное, что я с ним мог бы сделать — это убить его, но собака знала, что это игра и с явным удовольствием нападала и уворачивалась. Поэтому, когда, устав, я рухнул в сено, был весь перемазан в собачьей слюне, но этим и ограничивался нанесенный Пушистиком ущерб. — Умотал, — переводя дух, сообщил я псу. Тот, словно бы действительно понимая, что ему говорят, подошел и растянулся рядом. Восстановив дыхание, я глянул на детей и рассмеялся. Все трое смотрели на нас со столь похожими выражениями изумления на лицах, что просто любо-дорого было поглядеть. Впрочем, их можно было понять: два облеченных властью и ответственностью Лорда, ведущие себя словно подростки, действительно странное зрелище. Похоже, они не понимали, насколько мы с Люциусом на самом деле близки и в этом была, наверное, и наша с ним вина: и я, и он, всегда старались быть примером поведения, соблюдая этикет, правила и прочие условности, а это предполагает определенную холодность и отстраненность. Без этих масок они видели каждого из нас по-отдельности в приватной обстановке, но чтобы мы скинули их, находясь в их обществе вдвоем — небывалое событие. — Эй, мы вообще-то тоже люди, — сообщил Люц детям, поднимаясь из сена и отряхиваясь. Все еще взъерошенный после нашей возни, с соломинками, набившимися в волосы, без мантии и абсолютно счастливо улыбающийся лорд Малфой, пожалуй, был не самым частым зрелищем даже для меня, а, учитывая наш стаж знакомства — это показатель. — Но вы же взрослые… — неуверенно пролепетала Ами, разглядывая деда, словно тот чудо-чудное. — И что? — поинтересовался Люциус. — Ты еще скажи, что лордам не положено в сене валяться. — Представляю, что сказала бы бабушка, — протянула девочка, прищурившись. — Могу тебя разочаровать: ничего не сказала бы, — включился в разговор я. — Во-первых, она слишком хорошо воспитана, чтобы делать замечания своему мужу, а, во-вторых… — я кинул заговорщический взгляд на Люциуса и, получив в ответ широкую улыбку, закончил мысль: — полагаю, она бы сама с удовольствием присоединилась к валянию в сене. — Бабушка?! — хором вопросили близнецы, неверяще уставившись на меня. — Не могу себе этого даже представить! — высказалась Ами. — Ох, дорогая, — вздохнул я. — Поверь мне, ты вообще очень многого себе не можешь представить, и леди Нарцисса в сене — не самое сложное упражнение на развитие фантазии. Вы считаете дедушку и бабушкой древними стариками, неспособными на такие поступки, так? Скорпиус с Ами переглянулись и, зардевшись, кивнули. Разумеется, я попал в точку: все юноши и девушки считают родителей, а уж, тем более, бабушек с дедушками — старыми и, вследствие этого, не допускают даже мысли о том, что они могут вести себя не так, как пристало их статусу и положению. — А ведь им нет еще и семидесяти, — напомнил я. — Юными их назвать сложно, особенно учитывая испытания, через которые им довелось пройти, но до стариковского возраста им еще лет сто, в самом худшем случае. Так что… Попробуйте осознать простую вещь: не только вам хочется прыгать, бегать, веселиться, нарушать правила и заниматься прочими подобными вещами. Мы в этом плане мало чем от вас отличаемся. Пожалуй, только тем, что можем себе это позволить куда реже, чем вы, просто вследствие обязанностей, которые на нас лежат и несколько больших знаний, чем обладаете вы. Я не буду превращать этот разговор в лекцию о подобающем поведении, полагаю, вы вполне осведомлены о том, что это такое. Я лишь хочу сообщить, что вам пришла пора осознать, что есть моменты, когда необходимо вести себя как положено молодым лордам и леди, а есть моменты, когда можно дурачиться. Ваша задача теперь, когда вы умеете вести себя подобающе, научиться отличать одни моменты от других и разрешить себе иногда расслабляться. — Вы же между собой, да и с мальчишками из ковена ведете себя свободно? Насколько я знаю, кое-кто и словечки крепкие весьма к месту и с фантазией употребляет, — продолжил мою мысль Люц, бросив весьма красноречивый взгляд сначала на Скорпиуса, а потом на Абрахаса. — Ну, да, — отведя взгляд в сторону, признался мой сын. — Гарольд для меня не меньший друг, чем вы друг для друга. Поэтому, я считаю возможным иногда вести себя с ним по-простому. До сегодняшнего дня вы видели нас в разных обстоятельствах: на официальных мероприятиях, в кругу семьи, в походах по магазинам, в общении с вами и вашими младшими братьями и сестрами, теперь мы показали вам еще одну грань нашего поведения, считая, что вы достаточно взрослые и способны увидеть и понять где и как себя можно вести, — Люциус все-таки решил совместить приятное с полезным и прочесть молодежи небольшую лекцию. Зная, что это его может развлечь надолго, я прикрыл глаза и расслабился, но лорд Малфой не дал мне задремать подойдя и тронув меня за плечо. — М?.. — лениво поинтересовался я. — Есть хочу! — заявил Люц. — Пожаришь мясо? А то я и кулинария несовместимы. — Так и быть, пожарю, — согласился я. Пришлось встать, сходить умыться и заняться готовкой. На счет своей несовместимости с процессом приготовления пищи Малфой нагло врал: мясо, которое он принес, было уже замариновано. Мне оставалось лишь проследить за тем, чтобы оно хорошо прожарилось и не более того, а то, что такое ответственное дело Люц не доверит ни Нарциссе, ни домовикам — совершенно очевидно. — О! — принюхавшись к маринаду, воскликнула Ами. — Это же мясо по рецепту Долохова! Тони, если бы не был таким разгильдяем, был бы превосходным зельеваром. Он чувствовал чего, сколько и в какой момент нужно положить в варево, чтобы получилось именно то, что он собирался сварить. Иногда он с легкостью и безо всяких расчетов делал то, на что у Северуса уходили месяцы, вот только хватало его энтузиазма ненадолго, а усидчивости, чтобы научиться контролируемо и по своему желанию вводить себя в состояние озарения и продуктивной работы, у него не хватало. В общем, Антонин Долохов в области зельеварения представлял из себя наглядную иллюстрацию того, что талант — это еще не все. Впрочем, то, что Тони не был зельеваром — хуже его не делало, но и “рецепт Долохова” был вещью нереальной. Готовил он только мясо и каждый раз, когда брался за это дело, получалось нечто оригинальное и отличающееся от того, что готовилось из тех же ингредиентов в прошлые разы. — Теперь я знаю, как называется эта технология, — хохотнул Люциус и, увидав непонимание на лице внучки, объяснил, что углядел смешного в ее словах, проиллюстрировав свои объяснения парочкой наиболее показательных историц. Дети хохотали от души, слушая о перипетиях Долохова, а я, под неспешный люциусовский рассказ, нанизывал мясо на шампуры. В какой-то момент ко мне присоединилась и Ами, и дело пошло быстрее, а потом нам всем оставалось лишь дождаться пока долгожданная пища наконец-то будет готова к употреблению. В ожидании дети, тихонько о чем-то разговаривали, устроившись рядом с Пушистиком в сене, а Люциус уселся на лавку, подтащив ее к мангалу и расслабленно глядел на огонь. — Я не рассчитывал на ночевку под открытым небом, — сообщил он, когда первая порция нанизанного на шампуры мяса подрумянилась. — То есть, спальников у вас нет, — констатировал я. — Ну, трансфигурируем, в чем проблема-то? — Ни спальников, ни умывальных принадлежностей, ни запасной одежды… Я-то думал будет небольшой пикничок, а тут целый поход с палатками, — улыбнулся он. Аппарировать прямо отсюда в Мэнор, чтобы принести все необходимое, было далековато, а пользоваться трансфигурированными из подручных материалов предметами он не любил: если их творил не мастер в этом искусстве, то они все-таки отличались от настоящих не в лучшую сторону и долго ими пользоваться можно было только в случае необходимости. Мастеров трансфигурации среди нас не было. — Поешь и смотайся к нам, — предложил я. — Гермиона соберет все, что требуется. Ну, или, хочешь, я смотаюсь? — Нет, я сам, — отозвался Люц. — Особенно, если Север дома. Мне ему пару слов сказать надо. — Был дома, а сейчас… Кто ж его знает? Мясо дожарилось и было с аппетитом съедено, и Люциус аппарировал, отправившись за походным снаряжением для себя и внуков, а я в окружении детей устроился в сене с тем, чтобы продолжить свое повествование дальше.