В последний раз

Крадучись, на самых кончиках пальцев, оглядываясь, прячась за пузатые бока многочисленных колонн в холле. Крадучись, едва дыша и то и дело нервно одёргивая просторный капюшон. Слишком приметный и светлый для ночных вылазок, слишком чистый для места, в которое я так отчаянно ломлюсь. И, к величайшему сожалению, не первый раз. Надеюсь только на то, что этот действительно станет последним. Широкий холл, ответвлением уходящий к корпусу тёмных от общего зала, остался позади, и я останавливаюсь, оценивающе примериваясь к охранному заклинанию, на которое на ночь запирают двери. И мне было бы не пробраться в тесный коридор, объединяющий ученические спальни, если бы не одна мелочёвка. Кожаный браслет с неприметным тёмным камнем. Сглотнув, подношу запястье к гигантской скважине и, невольно скорчившись, просовываю в неё руку. Тут же что-то мерзкое налипает на кисть, обволакивает пальцы и склеивает их между собой. Начинает отчётливо пованивать тухлятиной и отсыревшим деревом. Морщусь, проклиная излишне чувствительное обоняние, и прикрываю лицо рукавом. К счастью, проверка длится совсем недолго. Отвратительная жижа, в прямом смысле облизав ладонь и браслет, лениво откатывается назад, и прежде чем я успеваю отдёрнуть пальцы, механизм с приглушённым лязгом щёлкает, отпирая массивные створки. Проскальзываю внутрь и запираю засов вручную. Быстрее выйдет. Сумрак здесь куда плотнее, ощутимее. Словно живой, тянется, любопытными ломкими лапками ощупывая моё лицо. Сглатываю, ощущая, как сухо стало во рту, и, опустив голову, стараюсь как можно быстрее миновать коридор. Ни единого окна. Даже фонарей на стенах нет. К чему они демонам? Демонам, чьи глаза своим потусторонним свечением способны впитать любую тьму. Или же пожрать свет… От последней мысли передёргивает, в груди начинает неприятно ломить, и я физически чувствую, как в эту самую секунду мои сокрытые трансформацией крылья теряют ещё пару перьев. Тоже не первых. Ряды многочисленных дверей мелькают, едва разбираю их очертания и чем дальше пробираюсь, тем паршивее становится на душе. Слишком энергетика этого места жрёт, или, возможно, в спешке не заметил присосавшуюся к ауре сущность, и теперь тёмная пирует, наслаждаясь оттенками моего страха и целой кучи противоречий. Ну и пусть. Пусть кормится. Заслужил. Нужная дверь почти последняя, в самом тёмном ответвлении коридора, тёмном настолько, что гладкую ручку отыскивать приходится на ощупь, бестолково шаря ладонями по гладкому дереву. И тут тоже выручает браслет, но, к счастью, никаких скважин или выемок с мерзостью. Прикоснуться, дождаться щелчка и, дёрнув на себя створку, скользнуть в абсолютную черноту. Слышу, как охранная магия поворачивает невидимый глазу ключ, и наконец-то скидываю капюшон. Тут же кое-как назад зачёсанные и взлохмаченные после непродолжительного беспокойного сна волосы падают на лицо. Пряди тяжёлые, непомерно длинные и никак не желают перестать налипать на лицо и даже руки, которыми я пытаюсь немного пригладить их. – Опять ты? – раздаётся недовольно и немного в нос. Близко, буквально в двух метрах. Виновато вздыхаю и, вытянув руку, шагаю на голос. Делаю несколько шагов и останавливаюсь, когда жёсткий матрац бьёт по коленям. Молчим. Присмотревшись, я вижу, как его глаза мерцают раздражённым красным. Обычно ехидные жёлтые, прищуренные и совсем редко зелёные. Редко настолько, что я видел их едва ли несколько раз за прошедший десяток лет. Алые точки же явно сигнализируют о состоянии, близком к бешенству. Отвожу взгляд, предпочитая раскалённым углям просто чёрный. – Прости… – выдыхаю невольно, ощущая, как безнадёжно топит подступившим к глотке чувством вины, и, озлобленный на собственное бессилие, стискиваю кулаки. Нельзя нам такие чувства испытывать, запрещено, и чем сильнее ногти впиваются в ладони, тем легче становятся мои крылья. Перья… Много перьев. Снова пришёл, сам едва ли осознающий, зачем. Пришел и теперь только о том, как сбежать назад, думаю. Сбежать, чтобы не ощущать, как чужой взгляд сверлит дыру во лбу. До слёз, выступивших на глазах. Челюсть сводит и без того очень неловкое, в сотый раз уже произнесённое "Прости", даётся ещё сложнее. Как будто мало кома в горле и линяющих крыльев. Как будто мало обожжённых запястий и истыканных, кое-как залепленных обычным человеческим пластырем пальцев. Как будто мало… Тяжело выдыхает. Представляю даже, как закатывает глаза, и, скрипнув зубами, подкатывается ближе. Находит мою руку своей, ведёт по предплечью и сжимает запястье через рукав. Прямо поверх того самого браслета. Чувствует его через ткань, глухо усмехается и тянет на себя. Упираюсь коленями и упорно не желаю признавать, что услышал в его усмешке что-то помимо застарелой горечи и сожаления. Не хочу думать о том, что не одному мне выпало, не на одного чёртово проклятие обрушилось и каждый день, час, минуту душит. – Иди сюда. Протестующе мычу и упрямо мотаю головой из стороны в сторону, да так интенсивно, что волосы тут же снова падают на лицо. Ворчит что-то недовольно, двигается ещё ближе и, продавив матрац, встаёт на колени рядом со мной. И почти вровень. Каждый раз удивляюсь, какой же он высокий. Демоны коренастые, широкие, раздавшиеся в плечах и груди, а он, словно из другого теста вылепленный, как говорят люди, из другой породы, возвышается над всеми рогатыми почти на две головы. И меня на целую одну. Боже, я не должен был узнать точно… Никогда не должен был. Расстёгивает пряжку плаща, небрежно скидывает его с моих плеч и снова тянет, только теперь уже обхватив поперёк пояса, словно упрашивая прижаться к себе. Горячий… На расстоянии и сквозь тонкую футболку чувствую, какой горячий. Сбиваю задники простых человеческих кроссовок один о другой и позволяю утянуть себя на разворошённую кровать. Позволяю. Смешно звучит, учитывая, что сам пришёл. Укладывает рядом, вытаскивает из-под ног сбившееся в ком одеяло, и только покрыв обоих, наконец-то делает то самое, ради чего я нарушил как минимум три основных правила школы. Обнимает. Со спины жмётся, вминает в свою грудную клетку и какое-то время молчит, носом уткнувшись в мою макушку. Глубоко дышит, и мне чудится, что пахнет серой. Но этот запах больше кажется не неприятным – слишком привык. Привык, и до ломоты в костях становится невыразимо страшно. Страшно от того, как сильно Это проросло во мне, от того, настолько сильно я нуждаюсь в Этом. Сухо касается губами волос и прижимается уже щекой, и я, не удержавшись, нахожу своими его пальцы и переплетаю их. Обнимать себя чужими ладонями… Закрываю глаза – всё одно, черно. Не для тьмы предназначены глаза ангелов. – Ну что? Даже без уточнений знаю, о чём спрашивает, и могу только отрицательно помотать головой. Не вышло и на этот раз. Не вышло ни в алхимической лаборатории, ни в обширнейшей библиотеке нарыть хоть что-то, что могло бы помочь нам решить эту проблему. Цокает языком, и я чувствую, как согреваюсь, а вместе с тем клонит в сон. Нельзя! Дёргаюсь, пытаюсь выбиться из хватки обнимающе-удерживающих рук и сесть, но он легко давит эту попытку, силой удерживает на месте. – Ты ледяной, отогрейся немного. – Знаешь, что будет, если я усну в этой комнате? – Вяло огрызаюсь, нарочно не используя "в твоей", и, откинувшись назад, укладываю голову на подставленное плечо. Не должен, нельзя, накажут. Но разве это возможно? Наказать больше, чем есть сейчас? Бежать должен, но только жмусь ближе, наслаждаясь теплотой и крохами того, чего никогда не должно было поселиться в моей груди. – Не уснешь. Как твои крылья? И снова, в попытке защититься, смыкаю веки. – Хочешь, отсыплю тебе перьев, набьёшь ещё одну подушку? Молчит в ответ, но, кажется, чувствую, как морщится. Неужели в демонской натуре есть это тоже? Страдать вместе с тем, кого любишь. Губы сухие – жарковато для таких как я в этом крыле, но я всё равно продолжаю жаться к нему, буквально подстраиваясь под его тело, чтобы точек соприкосновения больше. Чтобы не только ладони, но и ноги переплести тоже. Кто знает, когда удастся увидеться в следующий раз и удастся ли? Вдруг повезёт, и больше не будет надобности? Только есть кое-что… Кое-что, что я тоже хотел бы знать. – Если я спрошу, ты ответишь? Осторожно кивает, и я оборачиваюсь, чтобы перед тем, как задать вопрос, увидеть. Не черты лица – невозможно в налипшей черноте. Но вот глаза… Жёлтые. Не рубиново-алые, уже хорошо. – Я теряю перья, а с тобой что? Не может быть, чтобы… Договорить не даёт, удобнее перехватывает мою ладонь и тянет к своей голове. Костяшки пальцев проходятся по лбу и наталкиваются на основание маленьких, но вполне себе реальных рогов. Ощупываю их с неподдельным любопытством человеческого ребёнка, осторожно касаюсь острого левого, после – правого, и… пальцы так и замирают. Сколот почти на четверть. Невесело хмыкает, ловко развернув меня лицом к себе, тащит поближе, скатывается вниз и, поджав ноги, утыкается лицом в мою грудь. И держит, так крепко держит… Растерянно оглаживаю его плечи, веду по обхватившим рукам и, сжавшись, цепляюсь, как сумасшедший за свою последнюю соломинку, тоже. В абсолютной черноте под сомкнутыми веками вижу, как перья клоками падают и отяжелевшие оседают у моих ног. Неловко выворачиваю левую руку, нахожу его пальцы и, сжав, шепчу, ощущая, как запутавшийся локон удавкой затягивается вокруг моей шеи: – Я придумаю, как разлюбить тебя.