Гадание на ромашке – это тема.

Знаете, бывают такие люди, которые всегда делают какую-то упоротую фигню, совершенно не свойственную и не понятную любому нормальному человеку, но при этом над ними не насмехаются, не издеваются, не сторонятся, и даже наоборот — их все обожают. Вот таким человеком и был мой друг Фил. Он мог запрыгнуть на парту, крича «ай эм секси энд ай ноу ит», когда кто-то начинал ссориться в классе, и разбавлять давящую атмосферу смехом, к примеру, сунув палец в нос и посмотрев на кого-то, как на говно, обвинительно утвердив при этом, что тот так не умеет. Звучит слишком дико, непонятно и глупо, да? Поздравляю, тогда вы нормальный и цивилизованный человек. Прям как я, пока не стал наблюдать куда более детально за этим чудом природы. Такие часто омерзительные, абсурдные и нелепые вещи с его стороны выглядели… Привлекательно, как ни парадоксально. Когда кому-то было плохо рядом с ним, его лицо всегда оттеняла некая грусть, заставляющаяся померкнуть вечно сияющую улыбку. И он из кожи вон лез, чтобы чем-то помочь этому человеку. Развеселить, поддержать, даже рассказать какую-то душещипательную позорную историю, чтобы оппонент понимал, что бывает и хуже. Я растолковывал это, как эгоизм. «Всем вокруг хорошо – значит и мне удобно, не нужно видеть кислые лица». Поверить в чистые намерения и «широкую» душу вот так с разбегу я не мог. Но он часто вытаскивал из депрессий и прочих душевных хуепинаний даже тех, кого едва знал. Вечно крутящийся, с шилом в заднице, не способный общаться с кем-то одним. Он мог найти общий язык с любым человеком, он знал всего понемножку, он мог говорить со всеми и обо всем. Даже с таким циником, раздолбаем и унылым говнецом, как я, смог общаться. Да что там общаться. Заинтересовал. Зацепил. Стал приятелем. Другом. Психологом. Лучшим другом. Другом, которому можно было дать мне под зад при приветствии и при этом не обзавестись коридорами меж зуб. Самым близким человеком. И, в итоге, еще и влюбил меня в него, коварный пидарас. Хотя, да, пидарас тут как раз-таки я, но во всем виноват он. Точно он. Он виноват в том, что оказался таким нежным и ранимым созданием под жирным и, казалось бы, непробиваемым слоем упоротости, ржача, придурошности, веселья, троллинга и прочих уменьшительно-ласкательных. Он виноват в том, что показал эту тонкую и незримую, даже с тысячного взгляда, струну души. Он виноват в том, что его волосы пахли чертовой корицей, от которой я сходил с ума, что эти забавные веснушки делали его лицо еще более задорным и манящим, что пальцы у него были теплыми в любую погоду. Он виноват в том, что все эти подколки и шутки на гей-тему сначала просто возмущали меня, а потом раздражали, становились привычными, заставляли задуматься, стыдили, угнетали и указывали напрямую на то, что я открыл в себе тягу к парням. И все эти его психо-тренинги на тему, что нет абсолютно «натуральных» и абсолютно «гомосексуальных» людей, что любовь не имеет пола и прочее, прочее. В итоге мой девственный и частично непорочный мозг был захламлен до упора. А откуда в загашнике из подобной мути взяться здравому смыслу? Я был страдальцем во плоти, метающимся между «признаться этому упорышу в любви и будь, что будет» и «не хочу терять друга, лучше пусть останется так, как есть, чем потерять его». Разговоры о лояльности к гомо-наклонностям – это одно, а вот когда доходит до дела, обычно сложно предугадать заранее. Люди, побывавшие на моем месте, поймут. А те, кто не ощущал подобного, можете снисходительно улыбнуться, назвав мои страдания пустыми и бессмысленными. Ведь так легко судить со стороны. Мне не хотелось есть, мне не хотелось спать, мне не хотелось непалевно смотреть Симпсонов с младшей сестрой, когда родители не видят. Мне не хотелось дрочить. И мне не хотелось жить. Синяки недосыпа залегли под глазами, учеба, и так не любимая мной, была отослана в эротический круиз, состоящий из трех букв. Везде мерещилась гомоебля, гей-потрахульки и радуга, все нормальные парни будто сговорились, то обнимаясь, то отчего-то смущаясь при общении друг с другом, то деля последнюю сигарету между собой. Они были ненормальными? Нет, это я был ненормальный. Точнее, стал. Ненормальный парень, штудирующий порно-сайты, думая, что просто не возбуждают медсестрички, чертовки, учительницы с декольте до пупка, развратные девственницы, гордые бизнес-леди, унижающие своих подчиненных, несчастные рабыни, над которыми властвовали их хозяева и прочее. Но гей-порно также не получало отклика в душе… Дааааа, в душееееее. Да здравствует еще один удар по моей мужской гордости – я импотент. Импотент, который наяривал в школьном туалете после того, как чертов придурок Фил нечаянно, мать его за ногу, уперся ладонью мне в пах, уворачиваясь от бумажного самолетика, запущенного им же. И еще такое шкодливое «упс», да хитрожопая эта его фирменная улыбочка. Думал, мозоли натру. Пришлось разобраться в себе. Я гей, хоть и не гей. Я гей частично. Я гомоФил, ощущающий тягу только к одному определенному человеку. Парню. Чертовому троллю, доведшему меня до такого глобального пиздеца. И это норма, ведь нет натуральных натуралов, как и нет гейских геев. Вот. Но есть такие дебилы, как я, у которых пластинку заело на лучшем друге. Но, признаться, после подобного улаживания внутреннего конфликта с самим собой, мне как-то стало лучше. Нет, я, конечно, страдал, вы что, куда без ангста-то? Но я хотя бы перестал считать себя каким-то уродом и ебланом. Смирился и принял себя таким, каков я есть. Было сложно, да, но я справился. Не без помощи самой причины моего «недуга», кудахчущей надо мной почти постоянно. — Что случилось, ну? Ты мне не скажешь? Ты же знаешь, как я не люблю, когда я что-то не знаю. Ты что-то скрываешь от меня. Я начинаю ревновать тебя к твоим же тайнам. Ты не облегчишь мои страдания? Какой жестокий. Не любишь меня, не ценишь, а ведь я отдал тебе лучшие годы своей жизни, а я ведь… О боги, снова турникмены устроили свое сектантское сборище на спортивной площадке. Вот я уверен, что даже они меня больше ценят, чем ты, а ведь мы даже не знакомы. Вот помнишь, я с тобой в прошлом году поделился булочкой с маком? Я ради тебя на такие жертвы, а ты, значит, просто использовал меня? Тебе нужна была только моя булочка? Отвечай. — Перепрыгивая с темы на тему, тролля, шутя и действительно показывая свои переживания сквозь непосильный для адекватных людей поток упоротости, интересовался он. Но нельзя просто так взять, и сказать: «Я люблю тебя, обдолбыш ты мой укуренный, вот такая беда». А врать… Врать – это не мое амплуа. А потому я все отнекивался, отмахивался да твердил, что все в порядке. Но ничего в порядке не было, и он это видел. Видел, но в итоге лишь делал на миг серьезное лицо и, снова улыбаясь, продолжал нести бред уже на другую тему, кардинально отличающуюся от нашего разговора «по душам». И я в какой-то мере понимал, что делаю больно не только себе, но и ему. Любовь – это днище. Но знаете, даже если кажется, что все очень плохо и ангстово, если действительно что-то предначертано вам, оно тем или иным способом сбудется. Вот так было и у нас, но обо всем по порядку. Было совсем кисло. Я стал равнодушным настолько, что даже сам это подметил с абсолютной отчужденностью и пофигизмом. Знаете, подобное происходит в те моменты, когда уже все вроде бы ясно: я принял в себе мою не абсолютную натуральность, я влюбился в лучшего друга, у меня на него встает, я хочу быть с ним, я хочу чертову радугу и прочее, что было разжевано ранее. Но в тоже время, когда понимаешь, что все равно ничего не поделать. То ли не хочется, то ли нет возможности, то ли что-то мешает. Мне мешала бешеная боязнь потерять его. Сделать первый шаг в «туман войны». Если бы был хоть один искренний намек с его стороны, хоть одно короткое касание, которое мне напрямую сказало бы о многом. Какой-то выпад с его стороны, который бы доказал мне, что если роли с «друзей» сменятся на «возможно возлюбленные» или «неразделенная любовь одного», – он не умчится, сверкая пятками. Я не понимаю тонких намеков. Но, как всегда, Фил спас всю ситуацию, мир и мою страдающую душу. Ромашка в его руке сначала не вызвала у меня никакой реакции. Это даже не было похоже на очередную нелепую ситуацию. Ну, взял ромашку, и что? Но, когда белые тоненькие лепестки по одному начали опадать на его одежду и асфальт, я нахмурился, глядя на его едва приоткрывающиеся губы. Правда, тут же отдернул себя, отворачиваясь. На него вообще нельзя было долго смотреть, ибо винда головного мозга летела. — Любит, не любит… — прошептал он чуть громче, а сердце будто ушло в пятки. То неприятное чувство в области солнечного сплетения, как на американских горках, когда с бешеной высоты срываешься вниз. И дыхание едва заметно срывается, а пальцы рук чуть дрожат. Шутка или не шутка? Он правда гадает на кого-то? Вот так наивно, «по-девчачьи» пытается узнать, «любит» или «не любит» его тот, кто возможно занимает все его мысли, кто намертво засел в его сердце, кто… Кто… Разрыв шаблона. Мысли истерично метались, совершенно не свойственные мне переживания и страхи заставляли судорожно сглотнуть. Он же все время был здесь, рядом со мной, под боком. Когда успел? С кем? В кого? Почему я этого не видел? Как мог прозевать? Я замер, не смея сделать и шага, и будто завис. 404 NOT FOUND. — Любит. — Шепнул он, также остановившись буквально в метре от меня. — Ах ты пидор. — Резко обернулся Фил и отбросил в сторону зеленый стебелек. — Ах ты пидор! — повторил он, в один шаг подскакивая ко мне и тыкая мне в лицо лепестком ромашки. — Ты только посмотри на это, коварный пидарас, я, значит, ничего не подозревал, а ты меня любишь! — голосил он. Истерика сменилась ступором. — Что, я не… — жалко и невнятно промямлил я, на что тут же выругался, когда этот припадочный со всей дури наступил мне на ногу. — Не сметь врать. Ты под присягой ромашки. Ты меня любишь, да? Любишь, значит, вот как? Любишь и молчишь, да? Партизан несчастный, тайный предводитель радужной армии, гомосек этакий! — по мере того, как он наступал, я делал короткие шажки назад, впервые действительно офигевая подобной выходке. — Отвечай, гей-рядовой, любишь меня? Любишь или нет? — уже почти орал он. — Я не… — снова попытался прервать этот поток бреда, но был перебит и оглушен. — ДА ИЛИ НЕТ? — Да, блять, да! — психанул я. Вот просто взял, и психанул. — Да, да, да, я люблю тебя, будь ты не ладен, да, я пидор, гомосек, пидарас, у меня на тебя стоит, я ни о ком, кроме тебя, думать не могу, я люблю тебя, укурка кусок, я… — я все орал и орал, выплескивая всю горечь, боль и страдание, которое испытал за все это время. Мой голос охрип, но я продолжал кричать о том, что да, я люблю его. И все, что я видел, так это его улыбку. Чарующую, радостную и нежную, с извечными пакостливыми нотками. Заткнувшись, я учащенно дышал и пытался успокоиться, но чертово сердце продолжало колотить грудную клетку изнутри. — Ну, неужели было так сложно сказать? — чуть прикусив нижнюю губу, спокойно и тихо поинтересовался он. Сейчас передо мной тот Фил, о котором известно только мне. Тот Фил, который и довел меня до такого сумасшествия. — А если бы я сам не догадался, что бы ты делал? Продолжил бы мучиться? Глупый. Я даже обижался какое-то время, думая, что ты мне настолько не доверяешь, что думаешь, будто я сразу тебя отвергну. — Его рука коснулась моих чуть влажных волос на затылке, принося спокойствие и долгожданную легкость. Больше не было того тяжкого груза, который я самолично закинул себе на плечи. Не было страха и давящего на диафрагму волнения. И следующее, что я сделал – схватил его за ворот футболки и придвинул к себе. Выдохнул тяжело в покорно приоткрытые губы и вдохнул чертов запах его волос. — Твою мать, как же ты меня достал. — Рыкнул я, впиваясь в желанный рот. Ненасытно, потеряв всякий контроль, я терзал губы Фила, наконец-то ощущая его вкус, который запомнится мне навсегда. Это было круче, чем что-либо. Это было последним ключом к замкам, окутавшим меня изнутри. — Эм, может мы по ромашке погадаем, кто будет активом и все такое? — пискнул он, почувствовав мои руки на своей пояснице. Я прижал его теснее к себе, оглаживая пальцами кожу через ткань футболки, и чуть навис, глядя в его глаза. — Неа. Теперь терпи. Сам виноват. — Улыбнувшись, как еще не улыбался никогда, перехватил из зажатых пальчиков тот самый лепесток с «да» и сжал между губ, тут же снова сплетаясь с любимым человеком в поцелуе. Так вот, собственно, что я хотел бы сказать. Гадание на ромашке – это тема.