Когда цветет сакура

Мышцы во всем теле ломит и совершенно непонятно, от ранений это или от препаратов, которыми пичкают. Глубокий вдох и протяжный, полный боли, выдох. Ребра сводит судорогой, отчего девушка лишь прикусывает пухленькую губу и смотрит в окно на снующих то там, то тут людей, куда-то спешащих. Буквально три дня назад и она была такой же: занятой, деловой, современной девушкой двадцать первого века, что готова в лепешку разбиться для достижения поставленной задачи. А теперь что? Лежит на больничной койке в отдельной палате и смотрит на крупные капли дождя, что монотонно, протяжно и совершенно не раздражающе бьют по стеклу. Ян Са И любит дождь, но еще больше любит стоять под ним, раскинув руки в стороны и закрыв глаза, наслаждаться каждым мгновением, каждой чарующей секундой спокойствия и отрешенности от мира. Стук в дверь заставляет девушку поправить белоснежное одеяло, натягивая его чуть ли не до шеи, и повернуть голову. -- Входите, -- как-то отрешенно молвит, не заинтересованно и вновь устремляет взор шоколадных глаз на родной и полюбившийся мегаполис – Нью-Йорк. Не город, в котором родилась, но город, в котором выросла и слилась с ним воедино уже довольно давно. Лет двенадцать как живет здесь с матерью и ее мужем. Их жизнь всегда была трудна, путь не ровен, они спотыкались, падали, но всегда поднимались и шествовали вперед, как шествует английская королева Елизавета навстречу к своему народу. Не видит, кто пришел, но догадаться не сложно. Это либо мать, либо менеджер, либо медсестра, пришедшая удостоверится, жива ли ее подопечная. Директор позвонил всего лишь раз. И то не ей, а матери, потому что беспокоился о любимице американской молодежи. Кровать, на которой лежит, прогибается, доносится шуршание пакета, и глубокий вздох посетителя. Последнее время она часто их слышит. От всех. Кажется, каждый человек в Соединенных Штатах знает о произошедшем, и от этого ей становится так противно, так жутко, что слезы наворачиваются, хрусталем намереваясь скатиться из глаз. Са И бы прижала ноги к груди, как делала обычно, вот только не может: сломанные ребра гудят от боли при малейшем движении. -- Малышка Са И, -- слышит она успокаивающий, полный жалости, голос мамы, но голову не поворачивает. А за окном все так же барабанит дождь. Интересно, он теплый или холодный? – Са И, почему ты молчишь? Почему за все это время ни слова не произнесла? Потому что страшно. Потому что больно. Потому что стыдно. Потому что просто-напросто не хочется. -- Са И… -- и вновь эта жалость. Она наполняет до краев девушку, заставляет нервно сжать руку в кулачок и поджать губы. В отражении окна видит очаровательную женщину лет сорока, что смотрит с беспокойством на старшего ребенка, на ее гордость, на ее надежду и опору. Не отворачивается, проявляя безграничное терпение. Са И бы на ее месте давно ушла, громко хлопнув дверью. Но ее мать – не она сама. Два совершенно разных характера, две совершенно разных личности. И судьбы у них тоже невероятно разные. – Мы с Алексом и мистером Беном посовещались и решили, что тебе лучше уехать. Резко поворачивает голову в сторону матери и выжидающе на нее смотрит. Впервые на ее лице появилась хоть какая-то заинтересованность происходящим. Но все равно молчит. -- Ты должна пережать произошедшее, понимаешь? Сейчас… сейчас мне больно на тебя смотреть, -- глаза мамы наполняются слезами, обмахивает себя руками, чтобы не расплакаться. Секундное молчание, нарушаемое лишь порывистым дыханием. И Са И, и ее матери. – Не думаю, что этот город, эта страна вообще тебе помогут забыть… забыть о том, что случилось. Тебе нужно уехать, отдохнуть. Куда-нибудь подальше. Мы о тебе волнуемся, милая. И хотим, чтобы ты поскорее пришла в норму. А от такого вообще быстро в норму приходят? Хочется задать вопрос, но вместо него – тишина. Гнетущая, раздражающая, бьющая по вискам тишина. Ин На смотрит на дочь большими глазами, что застилает пелена слез, а девушка лишь поджимает губы. Ей не нужна жалость. Ничья ей жалость не нужна. И поддержка тоже не нужна. Как-нибудь сама справится, выкарабкается из подобной западни, подарит миру свою победную улыбку. Но это явно будет не сейчас. И вообще не известно когда. Лучше бы ее тогда убили. Не было бы этих взглядов, не было бы этих причитаний, не было бы споров и разговоров на телевидении – ничего бы этого не было. А если бы и было, то ее репутации это навредить бы уже не смогло. Покойникам все сходит с рук. А вот живым – нет. Не оставят в покое, пока косточки не перемоют, пока до белоснежного налета их не очистят, оставляя несчастного без всего абсолютно. И Са И ждет та же судьба. -- Как же мой новый… альбом? – единственное, что проговаривает и то с трудом. Сначала прочищает горло, потом пару раз кашляет, когда слышит хрипоту, вырывающуюся изо рта. И разве по ней сейчас видно, что обладательница ангельского голоска? Определенно нет. -- Всегда только и делаешь, что о работе думаешь, -- цокает языком мама, наконец, расплываясь в легком подобии улыбки. – Не переживай, совсем скоро ты снова преступишь к любимой работе. Только уже не в Америке, не в этом агентстве. -- Но… но, мама! – возмущенно восклицает, слегка повышая голос, а потом так же резко затихает, опуская взгляд на сцепленные руки. Теребит длинные бледные пальчики с обгрызенным маникюром. -- Тебе будет лучше пожить некоторое время в Корее. Тем более я договорилась с агентством твоего отца: они тебя пристроят к себе. А если ты там не приживешься, то всегда можешь вернуться в Нью-Йорк и начать все с чистого листа. Хорошо, Са И? – кивает, не переча матери. Девушка вообще редко когда и кому перечит. Всегда старается быть дружелюбной и улыбчивой, но думает, что после произошедшего будет лишь затравленным олененком, испуганно глядящим на все и всех. Отправляет в Корею для реабилитации? Хорошо. Заставляет ненавязчиво покинуть компанию? Хорошо. Она сделает все, что скажет Ин На, только чтобы любимый человечек был счастлив и доволен. Наперекор собственным желаниям и хотениям.

***

Прошло практически три недели. Три недели в ожидании выздоровления. Не только физического, но и морального. Однако выздоровлением здесь и не пахнет. Ребра все так же ломит от боли, когда неаккуратно поворачивается или вздыхает, набирая полные легкие живительным воздухом. За время, проведенное послушно в постели одной из лучших больниц, единственное, что делала, так это отсыпалась. Сна в жизни Са И никогда не хватало, а сейчас предостаточно. Только вот почему она этому совершенно не рада? Всей душой мечтает о том, чтобы вновь спать по три-четыре часа перед выступлениями и записями в студии, иногда дремать во время перелетов из одного города в другой или из страны в страну. Тогда Са И, капризно поджав губки, шипела, глядя на своего менеджера, что все на свете отдала бы за десятичасовой сон. Теперь она может спать хоть по двадцать четыре часа в сутки, но не радуется этому. Отрешенно глядит в окно, как и в первые дни пребывания в больнице, протягивает тоненькую ручку и рисует на запотевшем окне сердечки. Единственное, что умеет нормально рисовать. Глубокий вздох, и она все же откидывает белоснежное постельное белье, наводящее уныние и скуку, морщится от боли во всем теле, мышцы одеревенели от того, что долгое время провела в одном положении, лежа в кровати. Берет телефон и набирает номер Алекса, постукивает по столу, пока слышит надоедливые гудки. -- Это же моя любимая певица Гая, -- протягивает парень немногим старше ее самой. Слыша его веселый голос, невольно растягивает губы в улыбке, показывая белоснежные зубки. Удивительно, как он влияет на нее: всегда, разговаривая с ним, не может удержаться от смеха. Но сейчас довольствуется лишь улыбкой. И так самое большее, на что способна. Кажется, смеяться она разучилась три недели назад. Старается не думать о произошедшем, но в голове слышит противный, скрипучий, словно гвоздем проводят по металлу, смех мужчины, чьего лица не видела из-за маски – такой, которую подростки надевают на Хеллоуин. Теперь она ассоциируется с той самой болью, которую он причинил, с пятнами крови на одежде. Эта боль, кажется, никогда не пройдет. Эти воспоминания, кажется, ничто не сотрет. -- Гая?.. – отрывается от мыслей, вихрем несущихся в голове, и вздрагивает от псевдонима, тихо произнесенного в трубку телефона. -- Са И, -- шепчет, -- не называй меня так. С Гая все покончено. Она умерла, погибла, растворилась, утонула, спрыгнув с моста. Нет ее, Алекс, просто нет. -- Са И, -- вторит подруге, а потом слышит глубокий вздох. – Не руби сгоряча. Ты поднимешься с этого чертового дна. Ты сильная девочка, ты все сможешь, а если будет сложно – звони мне, я всегда тебя поддержу. Хотя бы словом. -- Мне не нужны твои слова, -- резко отвечает девушка, а потом присаживается на кровать и проводит ладошкой по лбу. – Прости меня. Я какая-то не такая последнее время. Мне будет недостаточно лишь твоих слов. Мне бы хотелось, чтобы ты купил мне конфет и обнял, говоря, что все будет хорошо. Ты же всегда так делаешь, когда мне плохо, верно? -- Так, подожди, это намек? Хочешь, чтобы я принес тебе конфет? Большую пачку? – довольно улыбается и кивает, как будто менеджер может это видеть. Но он и так все понимает. – Хорошо, скоро приеду в больницу. Что-нибудь еще нужно? -- Одежду. Невзрачную. Кепку, маску – что-нибудь из этого. Пожалуйста. И он приносит все, в чем нуждается Са И. И невзрачную одежду, и кепку с большим козырьком, и больничную маску, которую, вероятно, позаимствовал у медсестер в коридоре. А главное – Алекс принес ее любимые желейные конфеты, упаковку которых она тот час разрывает и кладет большую горстку в рот. Блаженно прикрывает шоколадные глазки и жует, чувствуя, как настроение поднимается немного. Однако кошки, царапающие стены сознания, никуда не пропадают, не исчезают. Они там, в потаенных уголках души, не дают дышать, не дают здраво мыслить. Переодевается, глядя в большое зеркало. Прячет тело, изнеможенное различными диетами, под мешковатой одеждой; густые темные волосы собирает в пучок и прячет под головным убором, но парочка непослушные прядей все равно вылезают из прически. А белоснежная маска закрывает половину лица. Теперь Са И готова выйти. Но… готова ли? Рука замирает перед ручкой двери, в коридоре ее уже ждет менеджер. Готова? Сердце бешено бьется, отбивает свой ритм. Дотрагивается до груди и стучит кулачком по ней, мысленно прося успокоиться. Живот скручивает предательски. Почему? Почему она такая трусиха?! Почему ей так больно, почему ей так страшно, почему-почему-почему. Не прекращаемый шквал вопросов и ни одного ответа. Хотя, почему же? Она боится появиться на улице, потому что уверена он где-то поджидает свою любимицу Гая. Его скрипучий голос не выходит из ее головы, его образ, его тень снится ей в кошмарах. Прошло три недели, а она так и не выходила из больничной палаты. Сидела, как заключенная, боясь даже близко подойти к двери. Вздрагивала при каждом шорохе, пока сердце отбивало бешеный ритм. Прикусывает пухлые губы и, прикрыв глаза, отворяет дверь, видя улыбающееся лицо Алекса. -- Куда пойдем? Ты ведь решила? – приобнимает за плечи, слегка прижимает к себе, тем самым выводя из ступора. Са И лишь глубоко вздыхает и кивает, но от парня все же отходит на небольшое расстояние, выбираясь из-под его руки. Но ему, кажется, все равно. Алекс всегда был понимающим другом. Единственным другом, который у нее есть. Ни с кем как-то отношения не складывались, несмотря на то, что она вроде бы всемирно известная певица, начинающая актриса. Но Са И никогда не хвасталась победой в «The Voice», никогда не хвасталась тем, что все альбомы стали платиновыми, что участвовала в различных показах моды, что получила множество наград. Однако людей притягивает только сам факт этого, но никак не ее душа. Смотрят на оболочку, а вглубь даже не вглядываются. Са И давно поняла, что в мире шоу-бизнеса друзей завести невозможно. По крайней мере, для нее. Когда выходят на улицу, то Алекс натягивает на лицо маску, обнимает за плечи девушку, прижимая к себе, а она утыкается ему в грудь, чтобы папарацци не засняли ее лицо. «Голодных собак» здесь достаточно, вспышки слепят, щелчки раздражают. Набросились, как голодные шакалы, на несчастную жертву, но и их понять можно: им платят за это. Однако они и жизнь разрушить могут. Особенно таким, как она. Особенно, когда положение в обществе чертовски шаткое, когда стоишь на краю пропасти и в любую секунду готова упасть. Садится в фургон, откидываясь на мягкое сидение. Едут, молча слушая урчание мотора. Алекс не произносит ни слова, а Са И вымолвить и словечка не может, словно ком в горле застрял. Руки трясутся, она даже не знает из-за чего. Может, ее напугали журналисты? Может, ее напугали вспышки фотоаппаратов? Или собственные мысли? Скорее всего, она -- параноик, который даже дышать нормально не может от одолевающих мыслей о том самом типе. И, кажется, нафантазировала, что он стоял в толпе журналистов. Бред. Какой же бред. Но успокоиться не может: сжимает и разжимает руки в кулаки. До белых костяшек. До отметин от ногтей на ладони. И пытается дышать спокойно, но дается это ей не так уж и просто. Подъезжают к нужному месту, Са И выпрыгивает из автомобиля и направляется, воровски оглянувшись по сторонам, к нужному месту. Алекс, не сомневается, семенит за ней, оглядываясь по сторонам. Он не говорит ни слова о том самом дне, но девушка может догадаться: он винит в произошедшем себя. Зря. Ни в чем ведь не виноват. Распахивает двери, заходит в зал и снимает сначала маску, потом кепку и глядит на удивленных парикмахеров. Мило улыбается им, присаживаясь в кресло и глядя в зеркало на собственное отражение. От былой красоты не осталось и следа: лицо осунулось, показывая острые скулы, глаза какие-то безжизненные, потухшие, а под ними огромные синяки. Она совершенно не похожа на ту, которой когда-то была. Когда-то? Всего лишь три недели назад. Не похожа на ту, чей постер висит в помещении. Говорит о своем желании женщине в фартуке с добрыми голубыми глазами, а через четыре часа выходит из парикмахерской с ядовитыми фиолетовыми волосами. Позже заглядывает в салон, где делает татуировку на щиколотке в виде небольшой маски Гая Фокса, которая теперь снится в кошмарах. И то, что сценическое имя образовано от него же, заставляет толпу мурашек пробежаться по спине, выступая холодным потом. Алекс смотрит на это, широко раскрыв глаза, но не произносит ни слова. Наверное, не понимает действия Са И. Да и сама Са И их не особо-то понимает. Просто захотелось измениться, поменяться. И плевать, что скажет ее новый директор, что скажет ее новый продюсер. На все плевать. Главное – это заглушить чертову сердечную боль и наполнить хоть чем-то зияющую пустоту в душе. Са И стоит в аэропорту в окружении матери, отчима и младшего брата Джозефа, ловя на себе косые взгляды не только прохожих, но и родственников. Плевать. Внушает себе, что ей плевать, что все равно, но на деле все совсем не так. Уверенности от покраски волос и татуировки на ноге не прибавилось ни на грамм. Взгляды дружелюбных, как раньше думала, фанатов смущают. Са И хотела бы сорваться с места, убежать в какой-нибудь хорошо освещенный угол, где смогла бы сесть и притянуть к себе ноги, качаясь из стороны в сторону. Затравленное животное. Испуганное до чертиков существо. Прошел практически месяц, а она все не может прийти в себя. И от этого становится тошно. Тошно и больно. Наконец, замечает в толпе рыжего парня с чарующими зелеными глазами и, кажется, оживает. -- Алекс, -- кричит она и машет рукой. Он единственный, кто может привести ее хоть в какое-нибудь чувство, но от мыслей о скорой разлуке не становится лучше. Лишается единственного лучика света в темном царстве, как бы банально это не звучало. Он – ее солнце, чему доказательство рыжие-прерыжие волосы. Парень подходит к ней, треплет по ярко-фиолетовым волосам и притягивает к себе, она утыкается носом его грудь, вдыхая аромат одеколона. -- Фу, какой у тебя фиолетовый кошмар на голове, -- девушка ударяет парня кулачком по груди, на мгновение вырываясь из объятий, а потом снова обнимает да сильнее прежнего. Как маленький ребенок, которому попросили показать, как он любит маму или папу. – Раздавишь, Са И. Божечки, отпусти, -- хохочет парень, но она не хочет его отпускать: вылет уже через сорок минут, а Алекс и так опоздал. Так и стоят, обнявшись. Присутствие друга действует успокаивающе, все тревоги как будто покидают голову. Как будто – главное слово. А потом объявляют посадку, отчего Са И протяжно вздыхает и поджимает губы. -- Звони мне, -- проговаривает бывший менеджер, последний раз взлохмачивая копну фиолетовых волос. -- Приезжай ко мне, -- единственное, что произносит перед тем, как сесть в самолет, посмотреть на улыбающееся лицо лучшего друга и чувствовать, как все внутри обливается кровью. Уезжать в Корею не хочется, но там будет лучше. Там не будет человека, что запер Са И на складе и издевался целых три дня. Там не будет е г о. Там будет лучше, чем здесь.