Теоретически

      Шоу достаточно сообразительна. Она с самого начала понимает, что так называемая миссия, цель которой Рут обозначает в привычно расплывчатой неоднозначности, — лишь пресловутая уловка для отвода глаз.       У Шоу за плечами годы в армии США, ЦРУ и разведке, но она всё равно покорно ведётся, выставляя себя последней идиоткой, просто потому что Рут не может спасать мир в одиночку. Сама Рут с этим бы поспорила, да только перспектива провести «уикенд» в компании самого сексуального из всех её бывших врагов больно прельщает.       — Может, посвятишь меня хоть в какое-нибудь подобие нашего плана? — просит брюнетка, когда они сменяют уже третью угнанную машину где-то на границе Пенсильвании, проезжают проглоченную сумраком Филадельфию и сворачивают по подсказке Машины с магистрали на штатное шоссе.       Рут, как и прежде, сидит рядом, молчит, отвлечённо цепляя взглядом приборную панель автомобиля. Тени на её лице рисуют тонкие, острые фигуры, а глаза сливаются с аспидно-чёрным небом — заливаются свинцом и расходятся трещинками запёкшейся крови.       Де-факто, если у неё и есть более целостное представление о происходящем, то желания поделиться этим самым представлением с напарницей явно не наблюдается.       — Спасибо, Рут, очень помогло, — цедит тогда Шоу и силится не смотреть на неё больше.       Пока координаты со свистом сменяют друг друга, Шоу берёт на себя опосредованную роль в их так называемом вояже, роль злой и скучающей — достаточно привычную ей роль. Часы, минуты, округи штатов, угнанные автомобили, краткосрочные остановки, убийства... Среди прочего отсутствует лишь здоровой сон, целесообразность действий и, скажем так, логическая связь, которая поддалась бы её пониманию.       Шоу неспроста сомневается, буравит взглядом бесконечно несущуюся навстречу дорогу и почему-то бесится, когда Рут молчит слишком долго.       Дорога же только и делает, что расщепляется на волокна и каждую ниточку из гудрона и гравия закручивает спиралью, крошит, после чего растекается расплавленным маревом по безбрежному радиусу пустоты, дробится на атомные частицы и сгущается дымкой на горизонте. Дорога достаточно быстро надоедает, и Шоу решает, что она в полном праве беситься.       — Не будь такой букой, Самин, — приторно-сладким голосом тянет тогда Рут. — Где весь энтузиазм, с которым ты так неотступно рвалась мне в помощь?       На это она только угрюмо молчит, борется с желанием прямо сейчас дать резко по тормозам, чтобы неминуемый удар головой о панель смазал эту надменную улыбочку с лица Рут.       К тому же, Шоу и вовсе не готова признать, что она прямо-таки «рвалась ей в помощь». Как минимум — видела шанс отвлечься от рутинного геройства в доблестной лиге Финча, как максимум — находила необходимость проконтролировать деяния безумной, управляемой искусственным интеллектом. Присмотреть и проконтролировать — бдительность, только и всего.       — Ты ведь знаешь, что полной картины нет даже у меня, — напоминает ей хакерша, — но если интересуешься, что думаю я... То я почти уверена, мы собираемся прокатиться до Лексингтона, Кентукки, — только не по большим автострадам, а по неприметным сельским шоссе, — оттуда поедем в Денвер через Канзас, вдоль Миссисипи, и вернемся в Нью-Йорк через юго-восточные штаты. Такой у нас план.       Она опускает подробности, где между проездом через всякий захудалый городок они зависают в самых злачных местах; где она «душевно» общается с мелким ворьем и удовлетворяет самых несговорчивых подельников пулями, всаженными аккурат меж бровей. Она опускает и то, где Шоу ведёт каждую новую «взятую во временное пользование» машину и в очередной раз спасает её дерзкую задницу от возможной глупой смерти. Шоу, которой не впервой работать в таком темпе, всё же считает, что это больше, чем аморально — называть их бесцельное метание по штатам миссией.       Рут, впрочем, всё чаще игнорирует её хмурые замечания. Большую часть времени она вообще молчит, и Шоу думает, что это такой завуалированный способ выказать ей свою благодарность. И он её вроде бы устраивает, хотя, когда на двухсотом километре выбивающей из колеи дороги женщина принимается вдруг щебетать и характерно тянуть гласные, Шоу даже рада, что та не ушла окончательно в себя.       Рут говорит, что они напоминают ей кочевников, бедуинов и номадов; даже романтизирует — мол, как мило было бы им в оранжевом полумраке встретить рассвет на обочине пыльной дороги.       Она говорит в том привычном игривом настроении, которое сейчас, на самом деле, звучит так же спорно, как и вся их миссия. Шоу это беспокоит — как-то всё неправильно и искажено, — но она умело обращает своё беспокойство в раздражение и насмешливую холодность. Рут эта стратегия вполне устраивает, она вообще-то упивается этой её манией держать между ними границы.       Шифрованные Машиной координаты уводят их дальше на Запад, всего какими-нибудь десятью часами они добираются от Денвера до Невады.       Бледный и особенно вялый закат стягивает тогда небо, а Шоу ощущает каждую пройденную милю тяжестью век. Она совсем не прочь бы сейчас перекусить и пару лишних часов отдать под сон, но предлагать Рут подобное — жалко и непрофессионально.       — Потерпи, Сэм. Сегодняшний вечер нам коротать в маленьком тесном мирке сомнительного ночного клуба, — с явным разочарованием констатирует шатенка и кривит губы, точно малый ребёнок, которого заставляют идти в субботу в школу.       Шоу разминает спину, выгибаясь и разводя плечи, насколько позволяет водительское кресло. Рут наблюдает за ней, тёмные глаза её блестят интересом — как обычно, вплоть до привычно сконфуженного «что?!» от напарницы.       — Да так, удивляюсь, как ты можешь оставаться такой же прекрасной после трёх суток дороги с перерывами на одни только убийства, — Рут улыбается ей широко, играя на итак расшатанных нервах, а потом вдруг резко переводит тему: — Обещаю, осталось совсем немного. Она говорит, мы почти у цели!       Рут подаёт Шоу пару запасных магазинов, советует перезарядить свой кольт и никак не объясняет, у какой именно они почти цели.       Шоу достаточно сообразительна, чтобы уже начать беспокоиться. Взгляд у хакерши отстранённый, бегающий — давно уже ею изученный; взгляд этот не сулит ничего хорошего. И брюнетка тогда облегчённо выдыхает — её фатальный идиотизм оправдан хотя бы на сегодняшний вечер, ведь Рут идёт туда не одна.       — Ох, Вегас, та старая новь, из-за которой мир в глазах перекрестился, аристократия пала и бомонд заиграл, — мурлычет женщина, когда уже пора, когда они оставляют машину в паре кварталов, и Она направляет их к чёрному входу в здание, что смутно напоминает Шоу бункер времён её стажировки на полигоне.

***

      Лас-Вегас обычно ложно представляют интересным местом, где все беспрепятственно потакают своим безобидным порокам. Будто такой старомодный ковбойский салун, где всегда есть свободный карточный столик, спиртное течет рекой и никто никого не арестует за оскорбление общественной нравственности. Земля, свободная от предрассудков. Сплошное веселье, для всех.       На самом деле, здесь всё безобразно, банально и мрачно, думает Шоу. Она бы сказала, что общая атмосфера — как воплощение развращенной вульгарной шлюхи и циничного шулера. В общем и целом, место совсем не по Шоу, а что до Рут... Про Рут вообще сложно что-то сказать однозначно. Она слишком машинизирована в своей стратегии, слишком сосредоточенно слушает команды, отдаваемые ей, и остальное вокруг — малосущественно.       Когда неон бьет им в спины мерцающими ухмылками, всё вроде бы обещает веселье. Но в задней комнате, за фальшивыми стенами, поджидают (или напротив — не ожидают) вооружённые до зубов мускулистые горбуны с мозгами, замкнутыми в смертельную цепь бессмысленного превосходства, раболепные и равнодушные. Тут неплохо бы помнить, что ты — либо падаль, либо стервятник, — третьего не дано. Хорошо, что Рут заранее оглашает их роли. И Шоу, простреливая далеко не одни только коленные чашечки, думает, что какое-никакое, а веселье здесь всё-таки есть (благо, Финч с багажом всех морально-этичных качеств не проявил инициативы отправиться вместе с ними).       — Если бы знала, что тебе просто нужно устранить всех бугаев «Лос Сетас»* на Западе... — Шоу не договаривает, боковым зрением улавливая движение в конце коридора, верным и чётким выстрелом предотвращая угрозу раньше, чем та успевает возникнуть.       Биты клубной музыки из-за стены глушат последний залп, и женщина убирает палец с пускового крючка, пока тело смиренно присоединятся на пол к остальным «приятелям».       — И что бы тогда? Неужели оставила бы меня одну, на произвол судьбы?       Рут подкрадывается сзади, голос у неё неподдельно мягок, а тёплое дыхание нежно щекочет ухо, заставляя Шоу пропустить через себя нервную дрожь. Впрочем, она уже давно привыкшая к её фокусам, а потому только мысленно выругивается и взвешивает все «за» и «против», чтобы не выбить той прямо сейчас локтем челюсть.       — Если бы знала — прихватила бы оружие попроще, — поясняет она, а потом резким движением разворачивается и прижимает дуло прямо к пульсирующей яремной артерии, поднимает подборок холодным пистолетом и, щурясь, заглядывает в её глаза с ошалевшим блеском. — Ведь 37-ой калибр создан для более тонкой и ювелирной работы. Но, быть может, мы ещё найдём ему с тобой применение?       — Терпение, дорогая, немного терпения, — почти шепчет Рут и выдаёт себя, облизывая пересохшие в мгновение губы. — Предложение соблазнительное, но нам через семь часов позарез нужно быть в Калифорнии, так что...       Женщина умолкает на полуфразе, тревожный взгляд уводит за спину Шоу.       — Что-то не так, нужно уходить, — быстро говорит она, отказываясь догадываться, что они уже опоздали.       Служебные коридоры за картонными стенами ночного клуба вовсе не наковальня, чтобы так громко множить звуки выстрелов. Сомневаться не приходится: треск и свист вновь стягивают воздух, и Шоу резко и даже грубо отталкивает Рут к стене, так, как ей, возможно, хотелось бы сделать это в другом месте и в другое время. Широкий коридор, без лишних атрибутов, лишь с сыпящимися сейчас сверху искрами люминесцентных ламп, — как самая что ни на есть арена, свою роль на которой брюнетка осознаёт достаточно точно. Она — мишень, но куда важнее то, что она — единственная преграда, отделяющая угрозу от Рут.       — Когда я говорю, что нужно уходить, я имею в виду — нужно уходить. Вместе. Сейчас. Шоу!       Кажется, ей куда чётче слышно рваное дыхание Рут, чем то, что та ей пытается докричать. Картинка в глазах немного мажется, вместе с прожигающей резко болью в ноге. Цели вдруг обращаются чёрными пятнами, но Шоу так даже проще опрокидывать их на пол, подобно игрушкам в тире.       — Что-то не похожи они на простых гордых пуэрториканцев, что сбывают наркоту партиями, — сквозь зубы замечает она, когда Рут всё-таки выходит вперёд, ожидаемо вооружившись двумя стволами.       Чёрные пятна начинают тогда валиться, точно выстроенные друг за другом фишки домино. Шоу думает, что у Рут на пару с Машиной все шансы прослыть самыми искусными убийцами, однако это — нечто отрицательное и диспритягательное, нечто, что никогда не должно случиться. Шоу не может допустить этого, да и Финч в восторге не будет. За ними всё-таки важная миссия — спонсировать планету Богами, ну а плевать на диссеминацию — явная забота Шоу.       Мысли путаются так не вовремя, и это чёртово состояние «между», когда сознание разверзается, словно тёмный провал, а мир осторожно крадется по самому краю пропасти... Шоу не сразу разбирает, когда именно стихают последние выстрелы, и огромные беспокойные глаза Рут смотрят на неё в секундном замешательстве. Ей даже кажется, что у хакерши дрожат губы, — будто самый настоящий ребёнок в трёх шагах от неё; ребёнок, замочивший и ликвидировавший массу людей.       — Через пять минут здесь будет ещё дюжина, через десять — нас окружат. Ты можешь идти? — голос у Рут словно сорванный, но, может быть, это просто у неё всё ещё свист стоит в ушах.       — Пуля прошла навылет, кость, вроде, не задета, — быстро оценивает ситуацию она, а потом морщится, отчаянно пытаясь игнорировать резкую боль при попытке ступить на ногу. — Ощущение не из приятных, но бывало и хуже.       Бывало и хуже. Бывало в тысячи раз хуже.       — План требует коррекции, и я была бы очень благодарна, если бы Ты поторопилась, — говорит Рут, но вовсе не с Шоу. Её рука уверенно обвивает талию брюнетки, поддерживая, и та вроде бы даже не особо сопротивляется, только угрюмо замечает, что оставлять машину за пару кварталов от цели — не всегда лучшая схема.       — Сосредоточься, Шоу, — просит Рут серьезно, когда выводит её почти на себе через черный ход и сразу же переходит улицу на безопасную, менее освещаемую сторону. — Что именно тебе требуется? Бинты, спирт... Понадобятся швы?       — Эй, успокойся, иначе ещё немного, и превратишься в Финча, — фыркает Шоу уже у машины, порываясь сесть за руль, но тут же натыкаясь на преграду в виде несговорчиво хмурой напарницы. — Царапина меня не убьёт, ясно?       — Царапина — нет, а открытое ранение — вполне может!       Спокойствие Рут явно на грани, женщина это понимает, а потому просто смотрит на неё в упор пару мгновений, а потом глаза закатывает и покорно забирается на заднее сиденье автомобиля. Сил спорить отчего-то совсем мало, сказать бы, их вообще нет. Шоу уверена, самочувствие у неё даже бодрое, но общее ощущение — словно ей миллион лет; она себя чувствует, как человек, который живет, и живет, и не может умереть, и это — его наказание.       — Сними с себя ремень и затяни чуть выше раны, — командует Рут, резким маневром выруливая на трассу, заставляя Шоу непроизвольно дёрнуться и закусить с силой губу, чтобы подавить случайный стон.       — Вообще-то я здесь док, — говорит она, но без особого энтузиазма, и сразу же следует указанию, торопливо закрепляя ремень на бедре, стягивая его до противного хлюпанья ткани, пропитанной кровью. — От машины нужно избавиться, после меня тут не самый презентабельный вид...       — Мы этим займёмся, но не сейчас.       Голос у Рут спокойный, мастерски контролируемый. Она сосредоточенно смотрит вперёд и выравнивает ход автомобиля до того, что кажется, будто никаких светофоров и других препятствующих моментов на их пути вовсе не существует.       Шоу виском касается оконного стекла, сипло выдыхает тяжелый влажный воздух. Жар ощутимо трогает всё её тело, и она понимает, что это чертовски плохой знак. Понимает, не столько как человек с медицинским образованием, сколько как тот, кто достаточно полно и бездумно отождествил себя с героем, а теперь вынужден терпеть фиаско.       Темнота и усталость слепят ей глаза, а езда укачивает не хуже основательной потери крови. Женщина цепляет взглядом ещё несколько минут небо — тот чёрный лоскут странной формы, который виден в окно из её полулежащего положения — и проваливается без сознания.       Рут будит её как будто сразу же, на самом деле почти через полчаса, просит держаться и быть с ней. Шоу что-то мычит в ответ, во рту у неё противный металлический привкус. Ей холодно и жарко одновременно, и всё кажется таким банальным, таким надуманным; но шатенка заверяет — это скоро пройдет и ей станет легче, и пускай пока у неё явные нарушения речи. Шоу в ответ даже закатывает глаза, до дюжи привычно, и замечает, что желание врезать хакерше всё ещё не ушло, а это уже что-то да значит.       — Сейчас мне понадобится твоя помощь, не отключайся, будь так добра, — просит Рут, и Шоу ощущает, как автомобиль мягко сворачивает, проезжая ещё с километр по явному бездорожью, паркуется.       Место — вроде бюджетного мотеля, какие обычно располагаются не слишком далеко за чертой города. Старомодные домики в одну комнату, чем-то неуловимо похожие на пчелиные ульи, разбросаны по периметру. Рут ведёт Шоу как раз к одному из таких, и по пути та предусмотрительно оглядывается. Странный и точно искусственный покой царит вокруг после всего: тишина перебивает темноту, и похоже, что все здешние постояльцы — либо самые добропорядочные американцы, либо уже мертвы. По всем обстоятельствам Шоу склоняется больше ко второму варианту.       — Я думала, нам через семь часов нужно быть в Калифорнии, — замечает она, когда события вечера начинают всплывать в голове лихорадочной центрифугой.       Рут поворачивает к ней лицо. Взгляд у неё взволнованный, а по периферии зрачков-лезвий собираются бликами высокие фонари, что одиноко разбросаны между домами. Рут молчит, и Шоу трудно сейчас понять, почему она так открыто её игнорирует. Как будто брюнетка говорит в пустоту, или в зеркало, или в резиновую стену, и слова отскакивают от женщины и льнут обратно к ней или к бездыханному мертвецу, который напрягает свой мертвый слух, чтобы услышать хоть что-то. Она уже вроде как устала оставаться ни с чем — силиться переводить это молчание на язык знаков, и сама спотыкается, своевременно замечая, как чужая рука надежно удерживает от падения и тонкие пальцы крепче сжимают её окровавленную футболку.       Когда Рут отпирает входную дверь домика ударом ноги, мир вокруг снова начинает проваливаться. Чёрт.

***

      — Шоу, мне нужна твоя помощь, — голос плавно режет вязкое бесчувствие, и она тратит почти все оставшиеся силы, чтобы разлепить тяжёлые веки.       Боль подступает порциями, не вырывая сразу, а лишь медленно скручивая каждый живой нерв. Перед глазами материализуется вентилятор, зависший без движения под грязным потолком, и только позже — Рут, которая помогает ей переместиться из положения лёжа в едва сейчас возможное сидя.       — Мне нужно, чтобы ты проверила, точно ли не задета кость, чтобы не осталось осколков.       Женщина морщится, забирает за ухо мокрые пряди волос, что липнут к губам, и взглядом собирает фигуру рядом с собой: у той все руки в красно-чёрных разводах, а под глазами закладываются глубокие тени — можно подумать, это она потеряла около пол-литра крови.       — Выглядишь паршиво, — не выдерживает Шоу, но саркастические нотки в её голосе не внушают особого доверия. Рут их попросту игнорирует. Снова.       Она тянет ей вскрытую бутылку какого-то дешевого пойла и сдержанно кивает на ногу, как бы напоминая, к чему весь этот драматизм.       Шоу оценивает ситуацию достаточно быстро, будто у неё вовсе не мутно до сих пор в глазах, и немного сиплым голосом тогда спрашивает:       — Мы что, разве где-нибудь останавливались?       Помимо того, что Рут своими силами устроила её на стол и, разорвав брюки, уже даже частично промыла рану, она также откуда-то раздобыла целый аптечный арсенал, разложенный сейчас по правую руку Шоу.       — Машина не всё может предвидеть, Сэм... — женщина запинается, виновато поджимая губы. Голос у неё не то, чтобы сильно дискредитирующий, но и того хватает.       Шоу встречает её хмурым взглядом, повторяется:       — Мы разве где-нибудь останавливались, Рут?       Она клонит голову чуть в бок, щурит подозрительно глаза, и Рут тогда не выдерживает — отчаянно так качает головой.       — Ты знала, — медленно говорит Шоу, — Машина не могла не предупредить тебя о такой опасности.       — Она не сказала, что именно случится, был известен лишь процент вероятности неблагоприятного исхода! — Рут вроде бы защищается, но в тоже время одним только взглядом готова отдать себя под Страшный суд.       У Рут явно не всё в порядке; у Шоу, не будь она даже социопатом, кроме холодной скептичности на лице ничего не прочесть.       — Отлично, мы ведь всегда так работаем, на процент вероятности неблагоприятного исхода, да?       Она раздражённо уводит взгляд; долго не думая, подносит к губам бутылку, жидкость в которой по запаху лишь отдалённо напоминает виски, и большими обжигающими глотками пытается смыть мнимую горечь, обложившую изнутри всё, от горла до желудка. Впрочем, помогает это ровно настолько, насколько девушка не хотела бы сейчас послать Рут; насколько она не хотела бы послать её и её праведного системного Бога ко всем чертям...       Шоу делает ещё пару глотков, а потом тем же напитком дезинфицирует руки и решительно принимается за открытое ранение — сквозную дырку в её бедре, уже принявшуюся чернеть кровоподтёком.       Рут в это время нависает над ней безмолвной тенью, пальцы до хруста заламывает, точно силится их сломать.       — Ты меня раздражаешь. Можешь отойти? — холодно просит Шоу, не поднимая на неё взгляда, отвлекаясь лишь на аптечку, откуда, порывшись с минуту, выуживает пакетик порошка сульфаниламида.       — Конечно, — спокойно говорит хакерша и быстро обходит стол, устраиваясь где-то позади, откуда уже спрашивает: — Тебе понадобится кровь?       Шоу заметно напрягается, даже просыпает антибиотик больше, чем требуется. Она как никто другой понимает — оставаться к Рут спиной, вероятнее всего, — не самое мудрое решение. Опыт у неё с этим уже имеется, да и критичность вечера подсказывает, что пора бы завязывать со слепой верой в достоверность средств безумной психички.       — Могу обойтись. Но несколько часов сна и что-нибудь, что будет походить на мясной стейк, для меня лишними явно не будут, — отвечает она, едва оборачиваясь и одними глазами цепляя фигуру шатенки, которая пристроилась теперь против неё, усевшись на край кухонной столешницы.       Неизгладимый факт — единственное существующее между ними доверие сводится к тому, что можно вместить в рамки так называемой «миссии». Но Шоу бы, пожалуй, и всё остальное между ними к ней свела, да только оттого слишком много противоречий (взять одно её рвение исколесить полстраны за неизвестной целью, лишь бы Рут не нашли потом бездыханной в какой-нибудь дыре, вроде Оклахомы). Желание это непреодолимо, и связать его девушка ни с чем логичным не может. Однако ясно: определённая часть того, что есть между ними, никак уж не сводится к так называемой «миссии».       Сейчас же Шоу возвращается к бинтам, торопится покончить со всем этим как можно быстрее, а взгляд Рут в то время обжигает лопатки не хуже дешевого виски на открытую рану.       — Ты скажешь мне, кто были те меткие ребята, судя по всему, обладающие суперспособностями, раз Машина их не увидела?       Действия женщины отточенные, технически резкие; она закрепляет повязку за рекордные минуты и расстёгивает наконец ремень, служивший всё то время надежным жгутом.       Рут почему-то молчит, пока она скидывает использованный арсенал обратно в аптечку и силится оттереть кровь с ладоней и пальцев. Особого результата не наблюдается, и Шоу бросает эту затею, с подозрением замечая, как Рут покидает своё прежнее место и становится вдруг к ней ближе, как она зачем-то двигает к себе бутылку с остатками алкоголя, а потом с характерным отрешением говорит:       — Это уже не важно, были — здесь ключевое слово.       — Даже работая на Правительство, я владела большей информацией, — справедливо замечает Шоу, после чего разворачивается, насколько позволяет нога, которая при каждом малом движении отзывается резкой болью, и ловко конфискует из рук девушки бутылку. — И если Они после всего пытались меня убить, что же решит сделать Машина?       Уголки губ шатенки вздрагивают в намёке на улыбку, она крестит на груди руки и явно не переживает по поводу упущенного напитка (хотя сложно и вообразить, что её целью было это выпить).       — Она ничего не решит, — хмыкает Рут, наблюдая теперь, как Шоу показательно опустошает отнятую бутылку. — Ты ведь мертва, помнишь? Им вроде как удалось устранить тебя.       — Точно, а то я думаю, с чего же мне так херово сейчас? Я же мертва!       Женщина утвердительно кивает и даже не морщится, вливая в себя остатки бюджетного антисептика — вкус вроде уже не ассоциируется настолько с бензином, да и ожог по горлу многим глушит монотонную боль в бедре.       Рут наблюдает за ней с прищуром, Шоу же находит взглядом старые часы на стене и решительно порывается слезть со стола, предусмотрительно ступая на одну здоровую ногу.       — Сколько у нас есть времени? Я буду в норме через... Чёрт. — Комната вдруг начинает расплываться в глазах, вытягиваясь и путаясь в очертаниях, точно перед брюнеткой безнадежно некачественная фотография в газете: зернистое изображение, тусклые краски. Картинка — вот она, никуда не делась, но она как бы распалась на крошечные частички, между которыми — пустота.       Шоу уверена, что потеря сознания для неё сейчас совсем некстати, да и никаких на то веских причин вроде быть не должно: усталость контролируема, антибиотик щадящий, алкоголь, так вообще, как вода в кровь. Однако равновесие теряется так внезапно, и от неминуемого падения спасают только руки подоспевшей Рут.       Она ловко поддерживает женщину за талию, перенося почти полностью вес на себя, провожает её до кровати и бережно укладывает. Шоу часто моргает, пытается сфокусироваться хотя бы на лице напарницы, но различает лишь улыбку — не одну из тех типичных улыбочек Рут, а другую — щемящую и точно чужую.       — Конечно ты будешь в порядке. Но Сэм, у нас нет столько времени, — трогательным, искренне сожалеющим голосом говорит шатенка.       — Что ты задумала, Рут? — Шоу срывается на шёпот, в руке сжимает воротник её кожаной куртки, не давая от себя отстранится (всё, на что хватает последних сил).       — Тебе нужно отдохнуть, не сопротивляйся, дорогая.       Холодные пальцы Рут мягко ложатся на кулак Шоу, и хватка ослабевает сама собой.       — Я тебя уб...       — И я тебя, — интерпретирует та по своему, — потому и не могу больше так рисковать.       Шоу не видит, только чувствует лёгкое прикосновение к щеке и то, как мокрые пряди волос женщина заправляет ей за ухо. Сон забирает всё прочее, стягивая реальность непроглядной поволокой.       Несмотря на всю свою сообразительность, Шоу понимает: она — полная идиотка.

***

      В прошлый раз, когда Рут провернула с ней подобное, Шоу не то, чтобы отплатила по справедливости, вообще-то даже напротив — она положила начало их куда более тесному сотрудничеству. В этот раз девушка не сомневается — Рут придётся ответить за собственные «методы», и Рут ответит, сколько бы не возносила себя же в ранг святых и не клеила бы приторные гримасы поверх напущенной жесткости (Шоу от этих её улыбочек недалёко диабет заработать).       Однако есть одно «но»: в прошлый раз, когда Рут провернула с ней подобное, у Шоу был шанс поквитаться; в этот раз, учитывая обстоятельства, его может уже не быть.       Это самое «но» изнывает внутри брюнетки той самой щемящей улыбкой хакерши, точно скисшем Шардоне или прогнозом осадков в середине июля. Правда, виной тому вовсе не беспокойство, конечно же, нет. Шоу вроде как не может беспокоиться, и даже прикрытие у неё — далеко не защита от тревоги, которая сильнее и глубже сквозного ранения в бедре.       При всём том, тишина вокруг вязкая, непроницаемая; Шоу режет её шумным дыханием, когда её грубо выдёргивает обратно в реальность, и она резко садится на кровати, вся в бисеринах холодного пота и с ногтями, врезающимися болезненно в ладони. Тишина вокруг — точно безжалостный приговор, а солнце сквозь грязные шторы и спёртый запах пыли забирают сон окончательно, преломляют восприятие и вновь собирают разорванные связи. Вкус железа на губах, ощущение разбитости и пустой мотельный номер — более, чем реальны. Шоу предпочла бы не просыпаться, если бы кто её теперь спросил.       — Рут? — голос предательски хрипит, почти ломается; повторное «Рут» застревает комком в горле, и девушка его заранее сглатывает.       Никакой Рут тут, конечно же, нет. Ни намёка на заносчивость, надменность и раздражительность, — лишь острый гнев, собирающийся самым изощренным образом в мыслях Шоу (с такой прогрессией его очень скоро хватит не на одну, а на нескольких Рут).       — Я её прикончу, — цедит тогда она сквозь зубы и, скорым взглядом осмотрев повязку, которую, судя по кровоподтеку, не плохо бы уже сменить, медленно поднимается с кровати.       Голову немного кружит, но боль в ноге притупившаяся: Шоу догадывается, что это, возможно, один из побочных эффектов от того, чем её накачали. Однако и то, что она вполне может удержаться в вертикальном положении — новость, которая тянет на характерно угрюмое «хоть что-то».       — Я её прикончу, конечно же, если меня не опередят, — напоминает девушка себе вслух, после чего упрямо делает несколько хромых шагов от кровати.       Напряжение в теле болезненное, очень похоже, что оно не отпускало её даже на время сна. Взгляд рассеянный, а на памяти всплывает Калифорния и то, что через семь часов там будет только Рут. Одна. С вероятностью неблагоприятного исхода, оценить который Шоу из этой чёртовой дыры за какие-нибудь пять сотен миль — простите, уж никак не дано.       Сейчас она только выругивается и ищет глазами часы. Комната вокруг — самая обыкновенна и заурядная: типичный скучный интерьер типичного скучного мотеля образца пятидесятых. Толстый мягкий ковер, кошмарные картины в стиле вестерн на стенах и та редкая старомодная мебель, что разбросана по четырём углам, — в общем и целом все это производит гнетущее впечатление. Даже обнаруженные часы — как вкрадчивое оскорбление: равнодушно двигая острые стрелки, они сообщают, что девушка дала Рут фору почти в целые сутки.       У Шоу плечи судорогой сводит; очевидно, что немедленно что-нибудь предпринимать — бесполезно, ведь те самые семь часов до Калифорнии уже как пару раз миновали.       — Даже если меня опередят, я найду её и убью ещё раз, — решает она, своевременно замечая, что разговоры с самой собой, как бы то ни было, а помогают (ей, впрочем, одной шизофрении к полному набору не хватает).       План-Б тут пришёлся бы кстати, да только у Шоу с самого начала этой миссии с планом как таковым не задалось.       Она пытается мыслить рационально, сдерживает себя пока от радикальных мер, где просто бы бросилась немедленно по следам сбежавшей напарницы, и мыслями медленно, но верно обращается к Финчу и Ризу. Что, если бы ей позвонить им? Поведать о Рут, которая выдвинула маршрут через всю страну, так и не сообщив, за чем они собственно едут и для чего «подчищают» тот или иной преступный притон на своём пути; о Рут, которая уже почти у самой цели во славу «беспокойства» накачала её каким-то транквилизаторами и усыпила; о Рут, которую Шоу упустила; той Рут, которая вполне может уже быть мертва.       Нет, идея, определенно, так себе.       Да и хакерша наверняка каждый её ход предвидела наперед — брюнетка в том убеждается, исследовав внимательно номер и обнаружив один только вырванный под корень телефонный кабель, без каких-либо других намёков на возможность связаться с внешним миром.       — Буду убивать её медленно и мучительно, — говорит себе женщина, вытаскивая из-за пояса пистолет и проверяя количество патронов, которых, со всей её тактичной бережливостью, вряд ли хватит, чтобы отправиться на выручку хоть кого-нибудь.       Впрочем, на столе, некогда бывшем в её же крови, обнаруживается не только уже знакомая аптечка, но и пара запасных магазинов, вместе со стопкой чистой одежды и боксом с едой из какой-то местной забегаловки.       Шоу организованностью Рут не впечатлить, она даже мысленно к благодарности не располагает (оно и неудивительно). Неужто бонус в виде стейка на гриле и золотистой картошки может отвлечь от всего этого происходящего дерьма?       Однако между её принципами и едой — ни одной прямой связи. Женщина не утруждает себя даже поисками столовых приборов и думает, что если она сможет хоть что-то в себя впихнуть, значит, всё не так плохо. Жаль только, остывшее мясо не особо вдохновляет, и Шоу сдаётся уже на половине порции: морщится от соленого вкуса минералки и, прихватив с собой аптечку, направляется в душ.       Горячая вода обжигает, смывая запекшуюся кровь, расходится на белом кафеле мутно-алыми разводами. Бинты на ноге промокают мгновенно, брюнетка этого будто не замечает и только поджимает губы; тонкими пальцами цепляет ручку, переключая на холодную, и лицо подставляет под прямые нити воды. В голове у неё — одни вариации того, где сейчас может быть Рут и что сейчас может быть с Рут.       Рут непомерно много в её мыслях, и Шоу злится — ей, по правде, хоть с одной бы справиться.       Где-то между желанием вывернуться наизнанку и наплевать на всё, она находит что-то, что даже походит на план. Шоу решает вообще не думать, потому что в ином случае не может думать ни о чем другом, кроме как о хакерше, которая «неизвестно как, почему и где». Она решает — надо просто терпеть и ждать, уподобиться овощу, которого вообще ничего не заботит, остаться в этом затхлом номере — лишь бы у Рут был ориентир. Право, она не уверена, насколько её хватит... Бездействие — пытка явно не из приятных.       — Ей придётся ответить за каждую минуту, проведённую мною здесь, — своеобразно тешит себя Шоу, когда после душа обрабатывает вновь рану и сменяет повязку.       Потом она одевается, чистит свой кольт, пытается ещё пару раз взяться за еду, но без особого успеха.       Снаружи — никакого шума уличного движения, один только жидкий дневной свет и всё та же скучная картинка с разбросанными по периметру одинаковыми коробками-домами. Куда вообще подевались все люди? Шоу не выходит, только смотрит в окно, слегка отодвигая грязные шторы, и сомнений у неё нет: мотель либо в полном упадке, либо Рут незаконно вторглась в закрытый на какой-нибудь ремонт/продажу объект.       Тут же вспоминается то, что добирались они сюда вчера приличное количество времени, и брюнетка тогда хмурится: всё это, возможно, часть того же не оглашённого плана, стертого для неё даже в самых зыбких границах понимания. Что, если Шоу сейчас и правда настолько далека от цивилизации, что покидать эту комнату попросту нецелесообразно? Что, если Рут и правда в мельчайших подробностях всё учла?       При всей своей маниакальной скептичности, Шоу признаёт, что мысль эта — лучше, чем ничего. На самом деле, это просто подарок.       Она тогда даже прикидывает примерно, скольким временем хакерша должна объявиться, и мерит комнату шагами. Её знобит, и есть всё ещё не хочется. Оказывается, в номере нет даже телевизора, ну а разбирать и собирать пистолет, дабы не свихнуться окончательно, можно только с тройку раз за час. Скука, нервозность и прогрессирующая усталость съедают Шоу исподволь. Время наждачными струпьями забивается под кожу.       Под вечер она снова идёт в душ, стоит теперь уже только под ледяной водой, и капли приятно покалывают смуглую кожу. Наконец, она засыпает: часа через два после заката. Сон беспокойный, прерывистый, рваный — но даже это помогает: убивает время и хоть чуть-чуть приводит в чувство.       Следующее, что резко выдёргивает Шоу в реальность, — не что иное, как звук гудения мотора машины, по её же расчётам, в радиусе меньше километра.       Женщина оказывается у двери мгновенно, плевать, что боль накатывает волной, туманя ненадолго взгляд, стоит ей только пренебречь щадящей резкостью в движениях. Пистолет уже в руках, он автоматически снимается с предохранителя и уходит в одну плоскость с плечом, как и следует, если стрелять придётся без замедления (а Шоу привыкла именно так).       — Вряд ли это туристы, интересующиеся ценами за ночь, — шепчет она, отводя кольтом край занавески и щурясь в тусклую предрассветную мглу за окном.       Мотор глохнет совсем близко, и Шоу тут же отходит, сливается с тенью стены у входной двери. Пульс у неё — ровнее быть не может, только вторящее надеждой предчувствие отзывается спазмом в животе.       Когда открывается дверь, брюнетка не медлит: упирается дулом прямо в висок непрошеного гостя, а рукой грубо сжимает тонкое горло. Безмолвие рушит сдавленный стон, и тело, под натиском Шоу, спиной врезается в дверь, захлопывая её.       С минуту между ними одно только рваное дыхание, и оно битым стеклом забивает обеим поры.       — Это, конечно, очень возбуждает, — бархатно шепчет Рут, — но Самин, не думаешь ли ты, что пора бы как-нибудь разнообразить наши с тобой приветствия?       Шоу бесшумно выдыхает, сводит до боли челюсти и выдаёт себя с потрохами: пальцы на горле женщины поначалу пропускают дрожь, а потом ещё сильнее его сжимают.       — Я сейчас пущу пулю тебе в голову, и, клянусь, большего разнообразия ты не увидишь. Ты вообще больше ничего не увидишь.       — О-оу, — огорчённо тянет шатенка, но голос у неё срывается из-за сдавленного горла, и Шоу тогда совсем немного ослабевает хватку. — Зачем же так? Я могу предложить куда более занятные варианты. Клянусь, тебе понравится не меньше моего, только позволь...       Дыхание Рут не жалит, не обжигает, лишь нежно вяжет двойное обвитие вокруг шеи брюнетки. Глаза её, уже привыкшие к полумраку, различают в нескольких дюймах от себя губы, которые при всём том совсем не улыбаются. Шоу почти готова сдаться. Почти.       — Что было в виски? — спрашивает она, грубо хватая напарницу за запястья и дёргая от двери, толкая её на стул и всё ещё держа на мушке.       Та жмёт плечами, вроде как вопрос — пустяк, а потом щурится против оранжевого света от зажженной Шоу лампы.       — Щепотка триозалама, — говорит она, вновь надевая на лицо надменную улыбочку, и быстрым взглядом обегает женщину, устроившуюся теперь против неё, на краю стола. — Ну ладно, может быть, чуть больше щепотки.       — Снотворное? Не похоже на твои обычные методы.       — В этот раз мне хотелось сделать всё безболезненно, ведь ты выглядела слишком усталой для нашего обычного веселья.       Шоу не сдерживается — закатывает глаза и поджимает презрительно губы. Рут же в то время разминает себе запястья; улыбка у неё все равно выходит усталой, а тени под глазами на пару оттенков прибавили в градиенте. Приглушённое освещение даёт Шоу распознать лишь это и пару ссадин на щеке, не более, и это её однозначно (не)беспокоит.       — Где ты была?       — Навещала тех ни в чем неповинных, ни к чему непричастных людей, ныне трупов.       Рут сменяет улыбку серьезностью, стоит брюнетке только опустить пистолет, положить его в секундном доступе на столешницу и с явным напряжением потянуться рукой к ноющему бедру. Этот её взгляд не остаётся незамеченным, Шоу убирает руку и холодно продолжает:       — Я хочу знать всё. Зачем, как и почему. И ты расскажешь мне.       — Так и предполагалось, — мурлычет Рут, а потом крестит на груди руки и прочищает горло. — Знаешь, ведь мы с тобой предотвратили катастрофу мирового характера.       Шоу наигранно поднимает брови, хакерша же вновь улыбается ей и продолжает:       — Устраняя на своём пути мелкие и незначительные преступные ячейки, мы удерживали тех, кто владел предметом нашей миссии, в так называемом подполье. Проще говоря, с мертвыми посредниками тот самый предмет не мог покинуть штат Калифорния, который и был для нас конечным пунктом назначения.       — Предмет нашей миссии, он связан с... Машиной?       — Он ей угрожал, Сэм. А то, что угрожает Машине, — угрожает всем нам, понимаешь?       Шоу понимает. Пазлы складываются для неё в достаточно примитивной картинке, где единственный смысл — угроза Богу и её устранение, великое по своему существу дело.       — И где сейчас этот самый предмет нашей миссии?       — Точно не знаю, но предположительно где-то на дне Сакраменто, медленно, но верно подвергается коррозии.       Хакерша умолкает, смотрит на Шоу внимательно, играя уголками губ.       Все карты разложены, секреты исчерпаны. Весь багаж злобы искуплен облегчением, словно бы Рут, только объявившись, своим рваным дыханием Шоу капитулировала.       — Ты связывалась с Финчем? — брюнетка рушит воцарившееся между ними молчание как-то отвлеченно, почти сконфуженно.       — Он был немного обеспокоен тем фактом, что тебе пришлось остаться за кулисами на момент финальной сцены нашей миссии, — кивает Рут, — но за очередное спасение мира поблагодарил. Очень галантно с его стороны, не правда ли?       Шоу фыркает, игнорируя драматичное сравнение, и зачем-то отворачивается, принимаясь безыдейно перезаряжать свой кольт.       Рут улыбается глазами, цепляя сосредоточенно сжатые губы напарницы.       Очевидно, что они обе устали и обе не в силах сейчас что-то решать. Само собой разумеющееся и то, что миссия закончена: осталось сесть в машину и вернуться в Нью-Йорк такими же безызвестными героями каждого следующего «завтра». Вот только кроме этого самого «завтра» есть рассвет, который ещё не наступил, и Шоу почему-то сложнее обычного себя отвлечь.       — Знаешь, провести почти пятнадцать часов в дороге без тебя — откровенная мука, — заявляет сейчас Рут, точно чувствуя, как у той начинают сдавать нервы.       Брюнетка же крепит магазинную крышку, щелкает затвором, но всё равно на хакершу не смотрит, только бурчит куда-то в сторону:       — Ну да, а я здесь, в четырёх стенах, отрывалась по полной.       Рут игнорирует пущенное замечание, покидает своё место и подходит совсем близко.       — Зато было время подумать о разном, — говорит она, сокращая расстояние между ними катастрофически, почти на силу принуждая встретиться с ней взглядом.       — О чём же, например?       Шоу не знает, зачем спрашивает. Не знает, почему терпит то, как Рут нависает над ней, перекрывая все отступные пути, как она заставляет её отложить пистолет и пальцами в край стола вцепиться.       — Например о том, в чём заключается искупление для таких, как мы. Для таких, кто таит в себе крупицу невозможности и злобы, отрешенности, грязи, от которой избавиться можно лишь посредством геройства на постоянной основе и, в конечном счёте, смерти.       Рут, в отличие от Шоу, знает «зачем и почему». И когда она склоняется, упираясь руками в столешницу, на краю которой всё ещё сидит женщина, склоняется так, чтобы им быть наравне, чтобы можно было дюймы до губ друг друга рассчитать, — тогда Шоу понимает, что Рут также знает и «как».       — И в чём же оно, по твоему мнению?       — Всё просто, Сэм, — улыбается Рут прямо в её губы, — оно — в нас самих, в друг друге, как одном целом.       Шоу не контролирует ответную улыбку, правда, она у неё всё такая же насмешливая, недоверчивая и одновременно опасливая, точно остриём ножа натянутая. Хакерша знает — улыбка эта прилагается вместе с границами, которые женщина так отчаянно между ними пытается держать.       — А я ведь иногда забываю, что ты сумасшедшая, — замечает совсем тихо она.       Рут облизывает губы, взглядом находит себя в ее почти чёрных глазах и шепчет:       — А я о том, что у тебя нет чувств.       Шоу, может, и хочет послать её именно в этот момент, ударить резко по тормозам, вбить себе в голову, что это — не лучшая идея, ровно как и стоять к психопатке Рут спиной. Однако желание, которому слишком долго не давали свободы, заполоняет всё её тело, и противиться ему просто не хватает сил. Оно растекается жидкой лавой по каждой клетке, сводит до боли живот — до зуда, до жара между ног.       Женщина сама подаётся вперёд, не церемонясь особо, почти врезается в мягкие губы Рут своими. Прихватывает нижнюю зубами, затягивает, посасывая, переключается на верхнюю, откровенно наслаждаясь ощущениями. Острый язык Рут, забирая инициативу, врывается Шоу в рот, проходится по ряду зубов, точно изучая новую территорию. И брюнетка стонет ей в поцелуй, как ни странно, первая, стоит хакерше только вклиниться бедром между её ног. Та, кажется, довольно улыбается своей маленькой победе, и тут же оказывается грубо оттолкнута. Впрочем, от стола в одной половине комнаты до кровати в другой — всего с тройку таких ударов в плечи и одно мягкое падение. Через мгновение Шоу уже восседает на ней, только что морщится от неудобства, создаваемого за счёт боли в ноге.       Рут понимает всё мгновенно: поднимается на локтях и льнёт к женщине поцелуем нежным и глубоким, а в то же время незаметно меняется с ней местами — укладывает на кровать, а сама нависает сверху.       — Немного разнообразия, помнишь? — поясняет она, когда совсем мягко касается своими тонкими пальцами её лица, забирает пряди волос за уши и мерит скулы, чертя вниз и вверх чувствительно линии.       Шоу не противится, только нервно сглатывает и думает, что от Рут пахнет совершенно головокружительно — дорогой, фиалками и, совсем немного, безумием. Она чувствует, как её ладони гуляют по ней — по лицу, ниже, изучают и, натыкаясь на одежду, раздевают. Очень скоро вся защита с неё снята, она открыта и уязвима, но это уже не имеет значения, потому что доверие между ними впервые не сводится лишь к рамкам так называемой миссии.       Она, право, не понимает, как Рут ещё сдерживается, как старается не спешить, проходясь короткими мокрыми поцелуями по её шее, плечам и ключицам. Саму Шоу уже изрядно колотит от нетерпения, она даже пытается проявить инициативу, собираясь пробраться руками под майку шатенки, но тут же получает предупреждение в виде засоса, переходящего в укус, на нежной коже у яремной впадины — там мгновенно темнеет пятнышко, и Рут довольно усмехается, рассматривая его.       Шоу уже догадывается, что над ней откровенно издеваются, да только поделать с этим ничего не может: несдержанно выдыхает и в кулаки сминает простынь, когда хакерша сжимает её грудь руками, подушечками больших пальцев цепляет соски и спускается к левому губами. Она втягивает его в рот, играет языком, с удовольствием отмечает каждый приглушённый стон, слышимый сверху.       — Рут, пожалуйста, — не выдерживает Шоу, думая, что сможет ненавидеть себя за такую слабость и позже.       — Где всё твоё терпение, Самин? — мурлычет Рут, прерывая дорожку поцелуев по дрожащим мышцам ее живота, а потом сжимает руками бока женщины до будущих синяков и опускается ниже, устраиваясь между податливо разведенных ног.       Шоу хочется ругаться, но как назло не получается вспомнить ни одного матерного слова; она пятерней путается в волосах хакерши и ладонью нажимает на затылок — почти принуждающе. Рут, к удивлению, повинуется, смело дотрагивается пальцами и проводит языком вниз.       Тяжелое дыхание женщины тогда вовсе срывается на приглушённые стоны, и Рут точно упивается каждым из этих звуков в отдельности. Она проникает в неё пальцами медленно, томительно и ласкает языком. Чёртова Рут заставляет сдаться окончательно, доказывая, сколько удовольствия может доставить одними пальцами (да и, конечно, у неё есть не только пальцы — она вообще много чего умеет).       Шоу выгибается, путаясь фалангами в чужих мягких волосах, натягивая их до приятной боли у владелицы, и кончает, когда уже невыносимо удерживаться на самом остром пике чувств. Потом она тянет Рут вверх, медленно и крайне пошло кончиком языка очерчивает её губы, будто пробуя саму себя на вкус.       — Знаешь, — начинает она рвано из-за сбитого напрочь дыхания, — традиции ведь тоже хороши.       Хакерша кивает ей и улыбается так, словно её саму уже повело, всё потому что собственное возбуждение от нее никуда не делось, а только выросло вдвойне, если не втройне.       От Шоу её абсолютно ошалелый взгляд не утаивается.       Происходящее дальше можно назвать разве что долгожданным отмщением — той же пыткой или издевательством, потому что Шоу, видя, что Рут уже изнывает от желания, решает вести игру на такой же манер.       Она подминает женщину под себя — раздевает достаточно быстро, лишает всего и отстраняется, изучая внимательно тонкое, длинное тело, бесконечно красивое и желанное. Рут не улыбается, только кусает нетерпеливо нижнюю губу и находит руки Шоу своими, переплетает их пальцы и укладывает себе на грудь. Они целуются почти грубо, буквально ударяясь зубами о зубы, целуются долго и нещадно глубоко, а потом Шоу опускается и принимается вылизывать грудь Рут, делая это так, что та уже подумывает кончить только от этих ласк.       Затем Шоу резко поднимается, увлекая её вслед и разворачивая спиной к себе. Шатенка повинуется беспрекословно, принимает требуемое положение и тут же ощущает кожей, как Шоу к ней прислоняется сзади, как её губы принимаются чертить линии по лопаткам и ниже — прикусывая, оставляя как бы свои метки. Рут стонет в подушку, а потом вдруг коротко и сдавленно смеётся; женщина понимает, что обнаружила ее уязвимое место в соблазнительной ямке на пояснице, и самодовольно улыбается, ещё раз пуская губами по дрожащему телу той волну щекотки.       А в следующее мгновение Рут уже выгибает спину: наслаждение от проникновения внезапное и оттого до безумия острое. Только что ладони Шоу гладят её бедра, а в следующий момент, без предупреждения и предварительной подготовки, два пальца пронзают мягкую плоть, заставляют не просто простонать её имя так, будто желаннее слова на свете нет, а сорваться на настоящий крик.       И Шоу довольна тем, что слышит; сразу двигает пальцами быстро, прижимает рукой хакершу к постели, не давая ей ёрзать. Каждым толчком выбивает из неё стоны, не касаясь клитора, просто имеет её пальцами — резко и глубоко. Рут тогда готова чуть ли не вслух признаться: такого она не испытывала ни с кем и никогда — даже теоретически предположить не могла, что такое испытать возможно. Оргазм оказывается не просто секундной вспышкой, рассыпающейся мириадами атомных частиц, а наступает постепенно, немного болезненно, накрывает с головой, и она тонет, задыхается, царапает ногтями мотельные простыни и сжимает внутри пальцы Шоу, пытаясь продлить наслаждение.       — О, Самин, нам стоит чаще спасать мир вместе, — улыбается она куда-то в шею женщины, когда они обе, вымотанные и удовлетворённые, падают на кровать.       Рут тут же подтягивает к ним одеяло; Шоу позволяет ей чуть ли не свернуться клубком под её боком и сама неконтролируемо касается нежной кожи, кончиками пальцев рисует узоры вдоль предплечья и молчит, путая на слух собственное сердцебиение с учащённым ритмом Рут.       — Лучше заткнись и спи, нам скоро выезжать, — отзывается она, когда дыхание более-менее восстановлено, и предполагается, что уже возможно контролировать голос.       — Торопишься вернуться к бытовым делам в вашей маленькой геройской лиге?       — А есть другие предложения?       Рут ёрзает, щекочет её шею путанными волосами и на свой манер мурлычет:       — А разве ты ещё не поняла, что для тебя они у меня всегда есть?       Шоу закатывает глаза, при том поджимает уголки пухлых губ в улыбке (благо, думает, Рут не видит).       — Окей, а теперь спи.       — Это значит «да»?       — Это значит «я подумаю». Спи.       Хакерша хмыкает, говорит ещё что-то вроде об упрямстве, которого, по её мнению, у Самин больше, чем у пятилетнего ребёнка, а потом засыпает. Внезапно так, неожиданно, что Шоу боится лишний раз дышать, чтобы её не разбудить.       Сама же она ещё долго не может уснуть. Думает о том, что, даже постаравшись, не сможет назвать случившееся — «ошибкой», а сквозь грязные шторы на окне в то время рыжеет рассвет.       Шоу убийственно спокойно, настолько, что вспомнить про боль от сквозного ранения в ноге удастся хорошо, если позже. Мягкие волосы Рут совсем приятно щекочут шею, и она своевременно понимает, что запах дороги, фиалок и, совсем немного, безумия — глубоко теперь у неё под кожей.       И как раз здесь, простите, вся сообразительность Шоу (или её отсутствие) далеко не при чём.