Целое

Иногда люди совершают очень странные поступки, бессмысленные и не выгодные. Именно таким поступком Кодзюро полагал попытки Такенаки Хамбея убедить его перейти в другой клан. Неужели кто-то, находясь в здравом уме, может представить, чтобы он предал Масамунэ? Или у Такенаки слишком бурное воображение, или его лекарства не способствуют нормальной работе мозга. Он мог уважать его как выдающегося стратега, но сейчас чувствовал себя оскорблённым. Единственное, что занимало Кодзюро — всё ли в порядке у Масамунэ? Он не считал себя незаменимым, это было бы слишком эгоистично с его стороны, но проведя подле него столько лет, едва ли мог думать о чём-то другом. Иногда Кодзюро казалось, что он был рядом с Масамунэ всегда, хотя это, разумеется, было совсем не так — присматривать за сыном оябуна было первым его заданием. С тех пор прошло уже достаточно времени, чтобы Масамунэ сам возглавил Датэ-гуми, назначив Кодзюро со-хомбутё. Много чего ещё изменилось с тех пор, кроме одного — что бы ни происходило, в первую очередь он думал о Масамунэ, и во вторую тоже, в третью — о клане, и только в четвёртую вспоминал о себе. Так что похищать его, запирать в подвале и каждый день являться с вопросами — не передумал ли на счёт делового предложения? — было совершенно бессмысленно. Логично было бы убить его, если уж Такенака считал его таким важным звеном, но не тратить на него силы и переводить пищу, впрочем, довольно скудную. — Ты ведь умный человек, Катакура-кун — вздыхал Такенака. — Ты прекрасно понимаешь, что методы Датэ-гуми давным-давно устарели, что твой босс — чокнутый псих, а сам ты ничего не добьёшься, оставаясь с ним. Я предлагаю тебе отличные перспективы! Кодзюро не отвечал. Какой смысл понапрасну сотрясать воздух? Он уже один раз отказался, с тех пор его решение не изменилось, так зачем повторять одно и то же? — Обидно, что такой человек как ты, Катакура-кун, растрачивает себя, служа столь никчёмному господину! У Кодзюро уже зубы ныли от того, насколько сильно он стискивал челюсти. Каждое слово Такенаки хотелось вбить ему в глотку! Тот как будто нарочно злил его, пытался вывести из себя, добиться, чтобы гнев затмил его разум. Кричать и угрожать было бессмысленно — не в том он был положении, чтобы так бездарно тратить силы. Такенаку мало волновала честь, но интересовал бизнес. Кто знает, быть может в будущем якудза сменят оружие на конторские бумаги, не ему решать. У Кодзюро были другие задачи, главная из которых ничуть не изменилась с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать — присматривать за Масамунэ, учить его, служить ему. Такенака мог думать о нём всё, что угодно. Какая разница, если он всё равно ничего не знает и не понимает? Где-то, за пределами подвала, в котором заперли Кодзюро, продолжалась жизнь. После смерти Оды Нобунаги лоскутное одеяло Японии снова расползлось по швам, каждый мечтал урвать себе кусок побольше, не задумываясь о том, хватит ли сил удержать и контролировать новую территорию. Где-то там Датэ Масамунэ отстаивал своё право никому не подчиняться. Когда Такенака швырнул перед Кодзюро обломок меча, тот всё ещё молчал. — Видишь? Масамунэ больше нет, а значит, тебе не зачем сопротивляться! Не будешь же ты хранить верность покойнику? Старинный меч, фамильная гордость и любимая игрушка Масамунэ. Он прекрасно владел и огнестрелом, но если уж доводилось браться за оружие самому, предпочитал именно меч. А теперь перед Кодзюро валялся лишь жалкий обломок — рукоять, цуба и никак не больше двадцати сантиметров выщербленного лезвия. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Там, внутри искалеченного оружия, всё ещё билась, пульсировала сила. Кодзюро скривил губы в улыбке: — Масамунэ-сама не мог умереть. — Неужели ты не понимаешь, Катакура-кун? Без твоего чуткого руководства Дате-гуми будут совершать одну ошибку за другой. Ты заслуживаешь большего, чем прозябать среди толпы голодранцев с Севера. Например, возглавить собственный клан… — Мне это не нужно. Никто, кроме Масамунэ не мог ему приказывать. Никто, кроме Масамунэ не мог возглавить клан. Если Такенака сам говорит про Датэ-гуми, это лишний раз подтверждает, что Масамунэ жив. Принести его сломанное оружие — дешёвая уловка. — Неужели ты глупее, чем я думал? У тебя нет выхода — или ты присоединишься к Хидэёси, или будешь неприкаянно бродить по всей Японии. Прежде Кодзюро уважал Такенаку — абстрактно, холодно и отстранённо. Уважал профессиональные качества человека, которого ни разу не видел лично, зато имел возможность наблюдать результаты его трудов. Личная же встреча не оставила от этого уважения и малейшего следа. Теперь любая мысль об этом человеке поднимала волну гнева и ярости — мало кто мог похвастать тем, что вызвал у Кодзюро столь сильные эмоции. Сломанный клинок ему оставили, должно быть Такенака полагал, что его созерцание настроит Кодзюро на нужный лад. Как бы не так — больше всего ему хотелось взять всё, что осталось от любимого меча Масамунэ и прирезать им Такенаку. А вот потом уже можно было бы и себе вспороть брюхо, а то безобразие сплошное — позволил себе попасть в плен! Но Масамунэ не раз говорил, что жизнь Кодзюро принадлежит ему, и тот не вправе сам решать, что с ней делать. Вряд ли даже теперь ему позволят искупить свою вину. Но уж принести голову Такенаки — меньшее, что он мог бы сделать. Иногда Кодзюро казалось, что Такенака слишком беспечен и чересчур много болтает. Даже сидя в подвале он был в курсе его планов, не всех, разумеется, но… Несколько слов о том, несколько о другом, и вот в голове уже целая карта: раздел территории, стычки, шантаж, «свои» политики и грызня за распил денег с госзаказов. Такенака любил похвалиться своими достижениями, будто ему не хватало признания, а может быть просто возможности поговорить с кем-то способным из пары деталей воссоздать цельную картину. Какая разница? Кодзюро уже давно решил, что убьёт его, нужно всего лишь подождать подходящего случая. Например, вычислить, когда в штаб-квартире останется как можно меньше людей. Это оказалось на удивление несложно — Хидеёси практически не бывал дома — носился по всей стране, пытаясь прибрать к рукам всё, что плохо лежит. Плохо лежало, по его мнению, вообще всё, так что проблемой было бы застать его здесь, а не дождаться отъезда. Такенака же отлучался гораздо реже, но в последнее время он начал действовать резче, рискованней, как будто бы торопился. Спешка в таком серьёзном деле казалась Кодзюро странной, но ему лично была только на руку, потому что в один из дней в штаб-квартире клана Тоётоми осталось разве что несколько человек охраны. Лучшего шанса и быть не могло. Меч Масамунэ в его руках будто бы сам двигался, жаждал напиться крови, насладиться битвой. Кодзюро только и оставалось, что двигаться за ним вслед. Кто сказал, что у оружия нет собственной воли? У этого меча она определённо была, на зависть некоторым людям. Из штаб-квартиры клана Тоётоми Кодзюро сбежал не с пустыми руками, а ещё припрятав за пазухой пару папок со стола Такенаки, надеясь потом, как выдастся свободная минутка, разобраться в его планах детально. В общих чертах ему было всё понятно, даже ясно, куда мчаться, чтобы застать его почти без охраны и нарисовать ему ещё одну улыбку, на шее. Думал, разозлить его сильнее уже нельзя, но ошибался. Пока Кодзюро сидел в подвале и выжидал наиболее подходящий момент для побега, Масамунэ решил взять штурмом вражескую штаб-квартиру. Он совсем не оценил гениальный замысел Такенаки, оставившего его без ближайшего помощника и пылал праведным гневом. А гневающийся глава Датэ-гуми — немного не то, что безопасно для здоровья и благополучия окружающих. Впрочем, это и для него самого порой весьма небезопасно. Так что столкнулись они где-то на полпути между штабом и границами контролируемого Тоётоми района. Масамунэ на любимом байке и Кодзюро на угнанной машине. Самое время для трогательной встречи после долгой разлуки, вот только времени для этого совсем не было — Кодзюро коротко доложил, где сейчас должен быть Хидеёси и чем он там занимается, а так же твёрдо сказал, что сам он отправится сейчас за головой Такенаки, и других вариантов не рассматривает в принципе. Всё, что они могли, обменяться долгими взглядами, облегчённо вздохнуть — живой! — и каждый поехать своей дорогой, потому что дело гораздо важнее чувств. Для них пока не время и не место. Вот только Кодзюро вдавливал в пол педаль газа и рычал от ненависти — любимый синий пиджак Масамунэ сзади был распорот от плеча к бедру. И явно было не с проста, что его так и не зашили — прощаясь сейчас он специально повернулся, чтобы показать спину. Потому что это обязанность Кодзюро — стоять за его спиной, прикрывать его. Масамунэ много раз говорил ему об этом, и теперь, тогда, когда это действительно было важно, Кодзюро не оказалось рядом. Это его вина, его и Такенаки. Обломок меча жёг его сквозь плотную занавеску, в которую Кодзюро замотал его, раз уж ножен не было. Это Такенака ранил Масамунэ? Это тогда он забрал его оружие и принёс похвастаться и лишить надежды? Ненависть бурлила в Кодзюро, желая выйти наружу и напиться крови. Его все считали здравомыслящим человеком, хладнокровным, умным, расчётливым. Но на самом деле, Кодзюро был не таков. Тот, кого называли Правым Глазом Дракона — от того, что у Масамунэ мог видеть только левым — не принадлежал себе. Он был тем, кто уравновешивал его. Спокойным тогда, когда Масамунэ был горяч, выжидал там, где Масамунэ хотел рисковать, Кодзюро смотрел вместо него на то, чего Масамунэ не желал видеть. Но и наоборот — сейчас, когда Масамунэ хладнокровно предпочёл дело чувствам, когда он охвачен весёлым азартом и радостным предвкушением, Кодзюро был переполнен тяжёлой ненавистью. Он собирался убить Такенаку не потому, что это было стратегически верным шагом, а от того, что хотел его смерти, мечтал сделать это именно своими руками. Вдвоём с Масамунэ они были целы, а когда находились порознь, не могли понять, где заканчивается один человек, и начинается другой. Убивать и без того смертельно больного человека — занятие довольно глупое, если не принимать в расчёт, сколько всего Такенака ещё мог бы успеть натворить до того, как загнётся окончательно. Кодзюро не видел много чести в том, чтобы добить умирающего, но это не мешало ему всем сердцем желать это сделать. Впервые за долгое время, он не сдерживался, не тратил время и силы на то, чтобы следить за безопасностью кого-то ещё. Он был тут и меч Масамунэ был тут — они были вдвоём, были целым. Когда обломок меча с чавкающим звуком вошёл в живот Такенаки, а на руки Кодзюро полилась тёплая кровь, он наконец-то успокоился. Гнев улёгся в нём, оставив только боль и вину. Такенака мёртв, но ему самому умереть, искупая вину за ранение Масамунэ, никто не даст. В штаб Датэ-гуми они вернулись практически одновременно, и Кодзюро счёл это добрым знаком. Масамунэ выглядел усталым, помятым, но вроде бы целым и вполне довольным. — Мыться, а потом бухать и всячески праздновать, — заявил он, и устало навалился на плечо Кодзюро. — И тебе тоже не помешало бы, а? Желание вымыться давно уже стало чем-то вроде навязчивой идеи, так что Кодзюро не мог не согласиться, что мысль была хороша. До тех пор, пока Масамунэ не разделся. Вёл он себя как ни в чём ни бывало, уселся спиной к нему намыливать волосы, не прекращая трепаться о том, какой «эпическое сражение» было у него с Хидеёси, а Кодзюро всё никак не мог отвести взгляда от свежего шрама, пересёкшего его спину. — Смотришь, да? — обернулся он через плечо. — Не нравится? — Это моя вина, Масамунэ-сама, — ответил Кодзюро, склонив голову. — Я готов понести любое наказание. Масамунэ встал, прошлёпал к нему по мокрому кафелю и сунул в руки намыленную губку. — Тогда помоги, самому чё-то неудобно. Кодзюро поднял глаза и встретился взглядом с Масамунэ. Тот смотрел на него — один глаз карий, смотрит с пристально, другой — поддёрнут мутной белизной и будто бы видит что-то недоступное прочим. — Я знаю, что ты винишь себя, Кодзюро. Но знай и ты — я виню себя в том, что этому уёбку удалось тебя похитить, — Масамунэ говорил на удивление спокойно. — Каждый день, каждая минута — моя вина. Прежде и подумать не мог, что кто-то из моих людей способен на предательство! — Я убил Такенаку Хамбея, — сказал Кодзюро, стиснув всученную ему губку. На пальцах ещё оставались следы его крови, она запеклась чёрными полосками под отросшими ногтями, и он чувствовал себя как никогда грязным. — Отличная новость! Надеюсь, получил удовольствие от процесса? — Этого недостаточно, я всё равно виноват перед вами. — Как и я — перед тобой. Кончай с мелодрамой, и давай всё-таки мыться. Кодзюро действовал очень осторожно, боясь задеть ещё свежую рану. Судя по всему, она не была глубокой, и заживление шло нормально, но смотреть на спину Масамунэ было больно, куда как больнее, если бы ранили его самого. Он водил губкой от шеи к плечам, аккуратно касался спины. Масамунэ молча сидел весь в пушистой ароматной пене, наверное, задумавшись о чём-то, а потом повернулся, обхватил Кодзюро за талию и уткнулся мокрым лицом в живот. На посеревшей от грязи рубашке тут же расплылось мокрое пятно в обрамлении клочков мыльной пены. — Я скучал, Кодзюро. Знаешь, я почти не помню то время, когда тебя не было рядом, порой мне кажется, что мы были вдвоём всегда. Это другие люди поодиночке, а нас — двое, и это правильно, только так и должно быть. Я не хочу снова оставаться один, слышишь, Кодзюро? Есть цена, которую я не готов платить, потери, с которыми я не смогу смириться. Кодзюро медленно опустился на колени рядом и обнял его в ответ. Наплевав и на грязную одежду, и на то, что пахло от него не самым приятным образом. — Неделю назад Такенака принёс мне обломок вашего меча и сказал, что вы мертвы, но я ему не поверил. Не знаю, каким надо быть глупцом, чтобы считать, что я предам вас, но он почему-то считал, что это поможет. Я не поверил ему, но всё равно испугался. Но, когда я убивал его вашим мечом, мне казалось, что вы рядом, Масамунэ-сама. Ванная комната, может быть, не самое удачное место для секса, зато попытки друг друга хорошенько отмыть, вполне сходят за прелюдию, особенно после долгой разлуки, когда каждое прикосновение кажется наполненным особым смыслом и значимостью. Так что плюхнувшись в бассейн с горячей водой, Масамунэ и минуты спокойно не просидел — довольно потянулся и взобрался на колени к Кодзюро. — Всё, теперь, когда мы стали немножечко более чистыми, самое время снова попотеть! Кодзюро обнял его за талию, провёл ладонями вверх по спине и предпочёл уточнить: — Вы уверены, что вам не будет неприятно? Рана ещё не до конца зажила. Спросить-то он, конечно, спросил, но и сам понимал, что Масамунэ на такую ерунду плевать, да и он сам вряд ли сможет долго сдерживать возбуждение. — И чё? — фыркнул Масамунэ. — Тоже мне повод! И вообще, я что, сам всё должен делать? Целовать Масамунэ прекрасно, его напор и жадность всегда лишали Кодзюро сил и желания сдерживаться. Он провёл руками вниз по спине, обхватил его за ягодицы, сжал их пальцами и потянул на себя и вверх, заставляя слегка приподняться. Вокруг них плескалась горячая вода, чуть зеленоватая и пахнущая травяной настойкой, от ванны поднимался пар, и жар внутри них становился всё сильнее. Кодзюро раздвинул чужие ягодицы, долго гладил пальцами между ними, разминал анус и мысленно сокрушался об отсутствии смазки. Да и если бы была, что от неё толку в воде? Масамунэ сильно вцепился в его плечи, подгоняя и требуя заняться делом. И всё же он предпочитал не торопиться. Не только потому, что беспокоился о должной подготовке, но и от того, что предвкушение грядущего удовольствия было для Кодзюро не менее сладким, чем сам секс. Масамунэ нетерпеливо ёрзал, сжимал зубы на его шее и низко рычал, требуя прекратить дразнить. Кодзюро взял в руку свой член, приставил головку к всё ещё недостаточно растянутому анусу, и Масамунэ тут же резко опустился вниз, сжимая его в себе. Вода плескалась и лилась через край ванной, Кодзюро крепко держал Масамунэ за бёдра, пытаясь хоть немного замедлить взятый им темп, но сложно было хоть на чём-то сосредоточиться, когда они наконец-то стали целым, одним существом, единым, но разделённым и вынужденным существовать параллельно в двух телах. Только погружаясь в сладостную глубину тела Масамунэ, Кодзюро чувствовал, что они оба живы.