~
Лиам нигде не пересекается с Зейном, не ходит на вечеринки с Гарри, не встречает его случайно на улице, ничего из этого. Кстати, о Гарри: они расстались, потому что Стайлс не тупой и понял, что Пейн целовал другого, да и в придачу к этому, своего соулмейта. — Но я не буду с ним, не буду, Гарри, — говорил шатен, перебирая пальцами кудрявые волосы Стайлса. — Но и со мной ты счастливым не будешь, Ли, прости, — последнее, что сказал Гарри, поцеловав Пейна в уголок губ. После этих слов Лиам окончательно остается один, а все, кто у него есть, — это цветы возле подоконника, бутылка вина в шкафу и соседская кошка, которая иногда приходит за едой, потому что её хозяева — парочка алкоголиков, и Лиам в душе не ебёт, зачем они завели кошку, чтобы она поскорее сдохла? В общем, Лиам кормит её и называет ласково Дани. Ему нравится, а она отзывается, значит, и она в восторге. В ночь четверга Лиам сидит и зубрит материал в универ, потому что скоро зачеты, а он только и делал, что пинал хуи, но учиться ему явно не дают, потому что сначала кто-то звонит, а потом и тарабанит в дверь. Когда Пейн открывает дверь, то его с ног сбивает нахохленный брюнет, который врывается в его уютный уголок, в его личное святилище. Будто падший ангел пришёл навестить светлого ангела, у которого всё ещё есть крылья, и переманить на свою сторону. — Вы что, расстались? — резко спрашивает пакистанец. — Ты заблудился? — Я спрашиваю: вы расстались? — брюнет наступает на Лиама и толкает к украшенной стене с плакатами. — Какая разница? — Лиам хочет, чтобы Зейн ушел. Ушел поскорее. — Хочу обнимать тебя... пожалуйста, — а вот это весьма неожиданно. Малик крепко обнимает Лиама, утыкаясь носом ему в плечо. — Мне больно, — тихо-тихо сообщает шатен. — Прости, я... — Нет, у меня просто болит всё внутри, ведь именно ты мой человек, а я... Мы не можем любить друг друга, Зейн, — бормочет Пейн, пытаясь сдержать слезы. Чёрт, Лиам стал слишком эмоциональным и плаксивым, и это пиздец как бесит и раздражает. — Ли, я знаю, — шепчет Малик, подходя ближе и утыкаясь носом в изгиб его шеи, щекоча теплым дыханием кожу. — Тогда что ты здесь делаешь? — прерывистое дыхание парня сбивается, и он пытается выдыхать реже, чтобы подкатывающие волны истерики не сбили его с ног, топя в своей глубине. — Я от тебя покрываюсь родинками, потому что ты - мое Солнце, — голос Зейна подводит его, и он спотыкается на каждом слове, потому что сейчас он предлагает своему солумейту сыграть в русскую рулетку. Никому из них неизвестно, в чьей голове окажется свинцовая пуля, но и по одному они не могут — словно ты точишь свои кости тупым лезвием, надеясь сдохнуть через несколько лет. — Ты - моё Солнце, — повторяет Лиам, прижимаясь губами к бьющейся венке на шее Малика, оставляя сухой поцелуй и темнеющую родинку, предвестницу их скорой гибели. Лиам проводит пальцем по родинке на шее цвета черного шоколада и горько улыбается, качая головой. Он ерошит рукой угольные волосы Малика, обнимая его и говоря что-то о том, подаст ли он ему руку, когда тот упадет? — Агония в теле разгорается слишком быстро, — говорит Лиам, продолжая прижиматься своим телом о тело брюнета. — Станцуем вместе? — спрашивает Зейн, игнорируя слова Пейна. Лиам отходит от Малика и включает радио на столе, а там играет его любимая песня Tomorrows Tulips под названием 'Check Me Out', и он завлекает брюнета в этот странный и очень неумелый танец. Пейн говорит о том, что плохой танцор, но Зейн только улыбается ему и сам ведет, поднося кисти Лиама к своей щеке, но не касаясь их губами. Лиам больше не улыбается слишком горько или слишком измученно, он улыбается искренне и с долей искорок в глазах. Зейна заклинивает тогда, когда он, смотря на кареглазого парня, видит свою мать. Мать в образе Лиама и себя в образе своего отца, и это режет его изнутри, протыкая шпагой, которой обычно фехтуют. Зейн чувствует острую боль в голове и в животе, и он понимает, к чему это всё приведёт, понимает, что разрушит Лиама и его жизнь. Он даже не знает его. Не знает увлечений, где тот учится и кто его родители, и есть ли они вообще. Пришло время Зейна давать заднюю. Он отшатывается от теплого тела, сбивая спиной стул на пол и кривясь от громкого шума, который тот производит. Лиам смотрит на него, приоткрыв рот, и, кажется, замечает что-то в его глазах, протягивая руки и обхватывая тонкие запястья пальцами. — Нет, Зейн, — его голос твердый, и он пытается вдохнуть поселившуюся уверенность в парня с темно-карими глазами, наполненными слезами. — Ты знаешь, как больно умирать, Лиам? Мама кричала так сильно, что мне приходилось зажимать уши плачущим сестрам, — брюнет похож на умалишенного, впиваясь пальцами в кожу лица, словно пытаясь содрать её со своих костей. — Последний поцелуй добавил каплю в переполненную чашу, и её сердце просто остановилось, — Пейн сжимает пальцы, чувствуя пульс под своими пальцами. Лиаму больно от того, каким разбитым выглядит его солумейт, будто он уже потерял дарованную судьбой связь с ним. Он готов бросить всё, но дрожащая полная губа Зейна сдерживает внутри него отчаянный крик, потому что это, блять, несправедливо. Он хочет быть с ним, хочет целовать его золотистую кожу, просыпаясь посреди ночи. Он хочет быть с ним так долго, пока его сердце не пропустит удар, спотыкаясь и окончательно затихая. — Ты готов рискнуть, я тоже, — шепчет Лиам, соединяя свои губы с губами Зейна, высасывая из него воздух и даря свой, потому что если умирать, то только вместе, сжимая друг друга в объятиях.~
Месяц прошел болезненно для обоих парней, они ничего не могли друг с другом поделать и не могли жить без того, чтобы не касаться друг друга. Каждый вечер Зейн приходил к Лиаму, принося бутылку полусладкого, и под какую-то веселую комедию они кончали его и обнимались. Они не целовались, они старались лишь плавно и очень медленно касаться кистей рук. Они чувствовали друг друга от прикосновений кожа к коже. Сначала эти касания и прикосновения расслабляли и исцеляли изрезанную насквозь душу, но позже всё стало хуже. Зейну было мало одних только касаний. Всегда мало. — Можно я прикоснусь к нему? — спрашивал Малик, проводя рукой по бугорку в штанах Пейна. — Разреши мне. Лиам только утвердительно кивал и следующее, что он чувствовал, — это длинные пальцы, обхватывающие его твердый и толстый член. Зейн довел его до конца очень быстро. Гарри был последним, с кем Лиам спал и вообще имел что-либо интимное. Они влюбляются друг в друга так же медленно, как Лиам привыкает к губам, касающихся его кожи, покрывающих её смертельными поцелуями. И Пейн понимает, что ради таких моментов готов умереть в самых страшных муках, потому что это что-то неземное, волшебное, когда пульс учащается, а дрожь пробирает тело от прикосновений. Зейн пытается сдержать себя, в последний момент отстраняясь от парня и прикусывая свои чертовы губы так сильно, что во рту присутствует вкус крови. Лиам видит его сомнения и слизывает кровь в уголках, прижимаясь к пакистанцу непозволительно близко. Они собираются умереть одновременно друг с другом, купаясь в агонии и закусывая губы друг друга, тут же слизывая металлический привкус. Зейн целует Лиама, а тот отвечает ему тем же, кажется, совершенно не опасаясь того, что они не доживут даже до Рождества, и некому будет кормить его кошку, что доверчиво жмется гибким телом к Малику. Зейн не боится умирать, потому что его отец узнал о том, что сын нашел соулмейта и дрожащими губами сказал, что ждет их на семейный ужин. Если они и умрут, то только вместе, только держась за руки и только от силы собственной любви. Они оба, чёрт возьми, прыгают в кипящее жерло обжигающей пустоты, обвариваясь собственными чувствами. Обжигающей любовью. Лиам снимает с себя футболку, разглядывая в зеркале свое тело, которое покрыто в некоторых местах скоплениями молочных и черных родинок. Он проводит по ним пальцами, и, по правде говоря, это больно. Это нереально больно. Лиам уже знает, что его конец придет совсем скоро. — Эта рубашка классная, как и ты, малыш, — говорит появившийся в дверном проеме Зейн, рассматривая белоснежную рубашку в руках Пейна. — Я умру, знаешь, — начинает Пейн, но Малик прерывает его речи, подходя ближе, помогая надеть тому злосчастную рубашку. — Я люблю тебя, — безнадега в голосе, но зря. — Я знаю, — отвечает брюнет, застегивая пуговки на белоснежной ткани. — Я тоже, Лиам. Я тоже. — Скажи, — просит кареглазый, накрывая своей рукой светло-молочную. — Я люблю… люблю тебя, Лиам Джеймс Пейн. И Лиам сам наступает, он инициатор, он первый, не Зейн. Он целует его, продвигаясь от губ к ключицам, на которых ещё нет скопления смертельных родинок. Зато почти всё тело Лиама уже усеяно этими самыми родинками из-за любимых губ. — Мы умрем в тишине и спокойствии, лежа на бетоне, — говорит Зейн на ушко Лиаму, — вместе. Вместе, Лиам. — Вместе, — повторяет Пейн, как зачарованный.~
Март заканчивается невероятно быстро, давая время новому месяцу апрелю, в котором Лиаму ставят диагноз – дурацкая злокачественная опухоль, в которой виноваты родинки на его теле. Лиам хочет содрать их со своей когда-то молочной и бледной кожи, но не может. Он первый, снова он, не Зейн. Кажется, всегда и во всем был только Лиам, а не Зейн. Лиаму плохо, он будто конфета в красивой обертке, которую испортили. Он любит, но эта любовь разъедает его сердце, как хлорка, которую передержали, разъедает кожу. Зейн поджимает губы, отстраняется всякий раз, когда Лиам прижимается к нему, но податливо прижимается, если Пейн целует его, потому что оставаться одному — больно. Зейн не хочет смотреть, как умирает Лиам, а потом мучиться долгие годы из-за того, что количество поцелуев на его теле меньше, чем тех, которые он оставил на коже Лиама. — Не уходи без меня, — шепчет как-то Малик посреди ночи, ворочаясь в постели и отталкивая от себя сон из-за страха потерять своего соулмейта. — Только с тобой, — обещает парень и целует его несколько сотен раз, ведь Зейн не должен оставаться в одиночку. Малик осознает, какую боль причиняет каждая отметина, когда Лиам захлебывается кашлем, потому что его легкие поражены, и кровь густой каплей стекает по подбородку. Его тело – одна пульсирующая опухоль, бомба замедленного действия, и они оба понимают это, принимают. — Мне так больно, — хрип вырывается изо рта Пейна, когда он скручивается на их кровати, глотая кровь и морщась от пронзительного воя ветра за окном. Зейн пытается облегчить его страдания, но уже через несколько часов, когда небо окрашивается в теплый оттенок, а солнце брызжет светом в закрытое окно, Лиам начинает кричать в подушку, зажимая зубами ткань, окрашивая её в красный. — Не могу больше, — его стон как лезвие по сердцу. — Я люблю тебя. Ты был таким сильным, Ли. Я так люблю тебя, — словно заведенный повторяет брюнет и целует его пальцы, аккуратно всасывая их по костяшки, чувствуя, как дергается тело от резкой боли, забивающейся в каждую клетку. Когда брюнет выпускает пальцы изо рта, стирая тонкую ниточку слюны, сердце Лиама уже не бьется, а стоны поселяются только в голове Зейна, обещая напоминать об этом моменте каждую минуту его существования. Лиам ушел и оставил Зейна с пустым сердцем и разодранным горлом от постоянных криков.