Кабан

Когда они переехали в маленькую солнечную квартирку на краю города, вымощенного кривым серым булыжником, их радость не знала границ. Здесь все было по-другому: достойная, хорошая работа, приветливые соседи, милые аккуратные цветы на подоконниках. Маленький мальчик с ясными, доверчивыми глазами быстро нашел друзей. Они рассказывали столько занимательных историй, сколько не сыскать было в старой умирающей деревушке, что незадолго до того еще служила мальчику домом. Он, в свою очередь, заставлял ребят ежиться от страха и сырости излюбленных сельских поверий о болотах и туманах, дремучих мшистых лесах и чудовищах. По вечерам они забирались тайком от родителей на теплые крыши низеньких домов, пропахшие глиной и солнцем, и смотрели в темное небо. Они считали со смехом звезды, сбивали друг друга и невпопад вспоминали названия искрящихся узоров. Какое-то волшебство таилось в словах из старых пыльных книг с чердака, казалось, такого же старого библиотекаря, и дети произносили их, а перед глазами звезды чертили жаркие сухие легенды древних миров. Тогда мальчик с ясными глазами вглядывался жадно в мерцающее небо и уверял друзей, что там, в деревне, звезд в сотни сотен раз больше – а ведь это больше всего на свете! – а они смеялись и звали его хвастуном. Ночью, в теплой постели, каждый думал о небе, что таит в себе еще больше мифов с пыльного чердака. Мальчишка вставал с солнцем, умывался и бежал в город. Он исследовал все новые улочки и тупики, гладил ласковых кошек и обдирал кусты дикого винограда, тесно сплетенного с заборами. Он бежал по дороге, раскинув в стороны руки, будто большой беркут, что крадет ягнят. И мальчик чувствовал себя птицей, огромной и несокрушимой, он слышал ветер в ушах и одежде, он чувствовал скорость. Кровь стучала в висках и пела свободу. Сердце ухнуло вниз на миг, а ноги остановились сами, и едва ли мальчишка удержал бы равновесие, если б не налетел на кого-то. Громадная яркая площадь в один миг оказалась прямо перед носом. Люди шумели, разговаривали, спешили куда-то, спорили, отчаянно жестикулируя. Лавки открывались, гремя деревянными вывесками с глубокими трещинами. Мальчишка забрел в самое сердце города. Он смотрел во все глаза на черную колокольню, впивающуюся в небо, переводил взгляд с прилавка на прилавок и не мог понять, как это он до сих пор не выходил на блестящие истоптанные камни главной улицы. Мальчик медленно обходил площадь, и прохожие косились на него с неодобрением – лучше бы делом занялся, нечего глазеть! – но какие дела, когда часовня упирается прямо в небо, а колокола звенят так густо и важно? И мальчишка так засмотрелся на ходу, что новое потрясение ткнуло его клыком прямо в плечо. На этот раз он просто вынужден был вскрикнуть и подскочить на месте, потому что огромные кабаны на площадях это уже слишком. Большая фигура кабана гордо восседала на желудях, обнесенная небольшим заборчиком со сверкающими фигурками рептилий и насекомых. Из его пасти выливалась струйка воды. Мальчик огляделся стыдливо и наткнулся взглядом на упитанную высокую женщину с хитрой улыбочкой. Она смотрела на него сверху вниз с выражением такого превосходства, что могла бы посоперничать даже со злосчастным кабаном. Женщина наклонилась и тихо, с хрипотцой рассмеялась мальчишке в лицо: – Что, никогда не видел этого бронзового чудища? Мальчик поежился и отступил на шаг. – Да ты не бойся, он у нас вроде местной достопримечательности, – женщина достала из сумочки маленький аккуратный кошелек из кожи какой-то рептилии. – Вот, видишь монетку? Он робко кивнул. – Надо закинуть ее прямо в пасть, – и она проделала сказанное с ловкостью акробатки, выполняющей свой трюк еще с детства, но каждый раз собирающей деньги и овации с непривычных посетителей. Внутри что-то тонко зазвенело и плюхнуло. Мальчик заглянул в зев бронзового чудовища. Вода то струилась ручьем, то стекала по капле откуда-то из его нутра. Позже он узнал, что это ключевая вода бежит, пульсируя звенящими потоками. Он порылся в карманах и выудил единственную монетку. Мальчишка собирался потратить ее в кондитерской одной доброй тетушки, но раз Кабану надо... – Если чудище примет дар, ты будешь очень счастлив… – женщина театрально задумалась, – долгое время. Если же нет... – и она улыбнулась зловеще, а мальчишка нервно сглотнул. – Но если я и так счастлив? – Не говори глупостей! Ты же еще ни разу не одарил нашего Кабана, а он точно знает, что такое счастье. Мальчик посмотрел на теплую блестящую монетку в руках. Что ж, если это счастье будет больше хрустящих вафель с мороженым... Он подошел так близко, как только смог, коснулся монеткой рыла Кабана, прицелился и бросил. И зажмурился. Внутри что-то зазвенело, ударилось, и монета выкатилась из пасти, упала, исчезла между прутьев решетки водостока. Мальчик с ясными доверчивыми глазами глянул вверх – на женщину. Та наигранно вздохнула: – Не повезло, малыш. Может, в следующий раз? И ушла. В тот день мальчишка не смеялся, как обычно было, с друзьями, не съел хрустящих горячих вафель. Он притаился и напряженно ждал чего-то. Вечером небо затянулось тучами, а когда солнце село, начался ливень. Небо полыхало сначала на горизонте, а потом жуткая, слепящая гроза завыла над городом. Там, в старой полуразвалившейся деревне, в такое ненастье вся семья пригревалась у очага, кто-то шевелил кочергой дрова, а те потрескивали, убаюкивая. В городе что-то изменилось, что-то непоправимое ворвалось в их дом, и по вечерам в нем все окна светились тусклым оранжевым светом. Мальчишка спускался за стаканом теплого молока, а его громкое "доброй ночи" оставалось без ответа. И тогда, ненастным темным вечером, когда даже луну нельзя разглядеть сквозь белесые тучи – что и говорить о спокойных звездах – он почувствовал себя действительно несчастным. Это ощущение нахлынуло на него, как проклятый дождь, и словно било по душе холодными большими каплями. Отец рассказывал, что в горах дождь холоднее, чем там, в деревне, а капли огромные, намного больше тех, что видел мальчишка. Вот такой же горный дождь терзал его теперь так сильно, как бывает только в детстве. И мальчик вспомнил о Кабане, о каплях ключевой воды, падающих у него из пасти, и понял, почему все так изменилось; по крайней мере, решил, что понял. Действительно, что, если он и не знал, что такое счастье? Ему, кажется, даже не приходилось задумываться об этом раньше. Он жил так, как нужно было, да и, вообще говоря, жил он так, как хотел, а когда это «правильно», «надо» совпадает с собственными желаниями, страдать и не очень-то приходится. Но теперь, с переездом, что-то изменилось и неумолимо продолжало меняться и перестраиваться со скрипом и хрустом, перетирая некоторые детали в пыль, разрывая старый клей. Никогда мальчишка не боялся обновлений и перемен, но теперь, когда гроза шумит и кидается ветками, давит ледяной водой спелые виноградины, теперь он почувствовал, чего всем не хватает, и точно понял, к кому за этим нужно обращаться. Медная фигура Кабана стойко звенела под дождем. Со следующего дня перемены опутали своими лозами мальчика с ясными, доверчивыми глазами и стали непоправимо врастать в его жизнь. Он каждый день приходил к холодному грузному Кабану, каждый день брал по монетке из своих сбережений (пусть самой маленькой, но все же монетке), и каждый день бросал. Мало кто заметил эти превращения, быть может, он и не слишком-то изменился, однако он стал больше времени проводить на площади, наблюдая за медно-рыжей фигурой; даже когда мальчишка шел совсем в другое место, его так и тянуло взглянуть хоть одним глазком на Кабана. Кто знает, что тянуло его туда? Возможно, это была обыкновенная навязчивая мысль, как случается у детей в его возрасте, а может, он в самом деле верил, что поможет всем стать счастливее. Как бы то ни было, это металлическое животное прочно поселилось в его жизни, и в редкий день мальчишка не показывался на площади. В скором времени он пошел в школу, и еще скорее ее закончил. Учился юноша не хорошо и не плохо, как многие другие, и многое он пережил, но неизменно было одно: во всех делах полагался он на Кабана, однако и во всех неудачах тот был виновен. Каждое утро он бегал на площадь, чтобы успеть кинуть монетку до школы – а вдруг в этот раз повезет, и все сразу изменится? – и в каждом опоздании был виноват Кабан. После уроков юноша сразу возвращался домой, чтобы сделать задание или помочь родителям, и всякий раз он проходил мимо металлического зверя; он смотрел на рыжую фигуру то со злобой, то с досадой, а порой с лукавой ухмылкой: уж завтра я точно тебя приручу! Но завтра повторялось то же самое. Временами ему надоедало, и он решал больше не заниматься ерундой, но потом он возвращался с новым запалом, с новой надеждой и мечтами. В конце концов, у каждого должна быть какая-то чудесная надежда. Быть может, то была лишь сказка от пожилой женщины, хотя примета ходила по всему городу, и многие толковали о том, как бы «посноровистей кормить вепря». Как бы то ни было, даже несмотря на то, что юноша признал эти идеи нескладными и бестолковыми, привычка сильнее человека. Скоро Кабан стал его неплохим приятелем и советчиком, и молодой человек с ясными глазами приходил к медной скульптуре, здоровался устало и осторожно кидал монетку в пасть. Каждый раз ее вымывало родниковой водой, и человек вздыхал, кивал привычно и уходил, понимая, что сегодня будет еще один обычный неудачный день, как и все остальные дни уже долгие годы подряд. Едва ли жизнь его была намного хуже любой другой жизни, но «Кабан лучше знает», да и выдающейся, отличной жизнью ее тоже нельзя было назвать. А это ли нужно человеку? Нынче не время о таком думать. Так потихоньку и подошел к концу век господина со светлым, доверчивым взглядом. Хорошим он был человеком, воспитанным и добрым, к тому же, всегда угощал соседских мальчишек книгами со своего чердака – что же еще нужно людям? И век этот был не слишком плохим, правда, не таким счастливым, каким мог бы быть, но ничего не поделаешь. В этот вечер на площади собралось много народу, торжество шло уже второй день, а люди даже не думали успокаиваться. Господин со светлыми глазами и самодельной папироской прогуливался по улице, наслаждаясь гомоном толпы и запахами празднества; он медленно подходил к Кабану. Кто-то нацепил на уши зверя шляпу и громко смеялся, кто-то подошел и погладил прохладное рыло. За эти годы местная достопримечательность стала известнее, некоторые даже приезжали сюда только затем, чтобы взглянуть на медного вепря; поговаривали, ключевая вода в этой местности особенная, оттого и весь шум. Господин постоял немного рядом со старой металлической фигурой, медленно достал бумажник, зажав папиросу в зубах, и взял небольшую монетку. Она была того же цвета, что и Кабан, и отражала уличные огни своей блестящей розоватой поверхностью. Мужчина привычно забросил монетку в раскрытую пасть и развернулся, неторопливо направляясь домой. Позади раздался мягкий звон и… никакого всплеска воды. Кто-то за спиной одобрительно закричал. Господин остановился и слушал какое-то время смех и возгласы людей, сидевших около Кабана; кажется, они обсуждали его бросок, а после – свиные ребрышки из заведения на углу улицы. Он не смотрел, куда упала монета, но был готов поклясться, что она не соскользнула в сток вместе со струйками воды. Все еще раздумывая о случившемся, он нетвердой походкой направился домой, и с теми же мыслями лег в постель. В этот вечер господин заснул с безмятежностью маленького мальчика со светлой, доверчивой душой. На площади его больше не видели.