***
Ямагучи пятнадцать, и он каждый раз смотрит на эти звезды. Ямагучи снова любит звезды, но не на своём теле, а на кисти Тсукишимы. Когда Тадаши помогает делать Тсукки тейп, он специально старается оставить побольше звездочек открытыми, потому что они ему до жути нравятся. И Ямагучи уже это не пугает, Ямагучи просто принял это и смирился, как с частью себя. Поэтому Ямагучи рассеян, не собран и вообще не настроен работать. Сугавара хмурит брови, когда Тадаши третий раз подряд промахивается по мячу, а вся команда будто чувствует его напряжение и какую-то внутреннюю неловкость. Поэтому Дайчи просит того присесть на скамью и передохнуть. Ямагучи не любит свои звёзды, потому что из-за них он чувствует себя неловко, неправильно, совершенно не так, как должны чувствовать себя люди с важной татуировкой на себе, потому что они только странно сдавливают ребра и мешают сосредоточиться. Ямагучи не любит свои звёзды, но он без ума от рук Тсукишимы с этими звездами. Он без ума от того, как Тсукишима блокирует нападения этими руками, как его правая рука со звездами взмывает вверх для подачи, и Ямагучи кричит «Молодец, Тсукки!» каждый раз, чтобы только тот повторил. Ямагучи не знает, плохо это или хорошо, он просто чувствует, что ничего не может с этим поделать, поэтому начинает понемногу лелеять свои звезды под рёбрами. Ямагучи пятнадцать, когда он начинает присматриваться и прислушиваться к другим. Ну правда, у кого он спросит? Но теперь он знает, какие татуировки у ребят в команде, и это такое странное чувство, когда он осознаёт, что, возможно, некоторым из них так же сложно, как и ему. Тсуккишима почесывает созвездие на руке с безразличным видом, а Ямагучи слушает ребят из команды и рассматривает их татуировки. У Танаки это — ярко-розовый цветок на задней стороне шеи (Танака его не любит, но Сугавара называет татуировку красивой, и настрой Рю немного подымается); у Кагеямы это небольшая корона на спине — из-за неё Тсукки называет Кагеяму королём, и это тому совсем не нравится; а у Хинаты две татуировки — его родной одуванчик на шее и совершенно случайно всем продемонстрированная корона на лодыжке, о которой Хината, кажется, узнает самым последним. — Ну, а что, — смущенно лепечет тот, а Кагеяма бьёт его по затылку. — Я же не могу это контролировать. Ямагучи тоже не может это контролировать. В этот день они с Тсукишимой идут домой тихо, но не потому, что им неловко; неловкость будто осталась там, в зале, а сейчас между ними были только мысли, и оба они погрузились в себя под мерное стрекотание цикад.***
— Ты можешь сегодня прийти ко мне, — предлагает Ямагучи, потому что им обоим не хочется в такую жару сидеть в душном школьном кабинете, где если чего и хочется, так это только не заниматься здесь больше и поскорее уйти домой. Тсукишима кивает и принимается за чтение. Ямагучи — тоже, но больше делает вид, потому что предпочитает тайком смотреть на Тсукишиму. Это гораздо интереснее изучения времени present perfect, которое все равно ему не даётся. Не хочется думать сейчас ни об английском, ни о грядущей контрольной. Ходить домой молча стало их негласной традицией. Тсукишима вмещал в эту тягучую тишину все своё спокойствие, а Ямагучи — тепло. Им обоим оно было необходимо. Возможно, окружающим их ребятам казалось, что им вместе скучно, что они надоедают друг другу, что им просто не о чем поговорить, но на такую фразу Тсукишима с Ямагучи просто бы переглянулись с усмешкой, потому что нет, им вполне себе достаточно. Им комфортно и хорошо. Когда они заходят в освещенную оранжевыми лучами солнца прихожую Ямагучи, желание что-то делать пропадает окончательно, а это значит, что они в очередной раз потратят выходные на разные фильмы и ничегонеделанье. Они хотели уже тихо подняться на второй этаж, но ступенька предательски скрипит под ногой Тсукишимы, и в прихожую выходит мать Ямагучи — эта женщина, как всегда казалось Тадаши, обожает Тсукишиму больше собственного сына. Потому что «Ты на него хорошо влияешь, Кей», «Он светится, когда вы общаетесь». А ещё у него под рёбрами твоя татуировка. И Ямагучи вдруг становится так тепло, что все внутри разгорается под светом этих звёзд. Но. Как бы ни хотелось этим двоим пойти уже скорее наверх, мать Тадаши была непреклонна и таки заставила их вместе с ней выпить чая с вкуснейшим вишневым пирогом. И на Тадаши вдруг посыпались давнешние воспоминания о том времени, когда они были совсем ещё малыми, бегали наперегонки по этой лестнице, валялись на лужайке и спорили, кто дольше сможет смотреть на солнце, а потом бежали на кухню пить чай с пирогом. И Ямагучи улыбается, смотря на то, как изменился с тех пор Тсукишима и как ни капли не изменилась мать. А потом они поднимаются наверх и заваливаются на кровать, включают на ноутбуке какую-то глупую комедию, и просто ведут себя как подростки: на время забывают и о заботах в школе, и о волейболе, и о том, о чем они обычно вместе молчат. Кончается один фильм, а за ним второй, а потом они просто лежат на не такой уж и широкой кровати Ямагучи, смотрят в потолок и слушают музыку, гадая, не слишком ли громко они её включили и надо ли бояться гнева родителя. Тсукишима не выглядит обремененным чем-то, а Ямагучи просто наслаждается минутами их возвращения в детство. Между ними расстояние в одиннадцать сантиметров, между указательным пальцем Ямагучи и мизинцем Тсукишимы — три, и он еле сдерживается. Тадаши тихонько и почти с благодарностью незаметно касается своих созвездий под рёбрами.***
И первая мысль на утро — чудовищно жарко. Уснули они под утро, кое-как поместившись по диагонали. Поэтому было тесно. Настолько тесно, что Ямагучи и Тсукишиму разделяет только подушка, которую Тадаши бросил между ними в последний момент. Желтый свет столбом высвещает зависший в комнате горячий воздух, и Ямагучи думает, что надо было им задернуть эти шторы. Тогда бы не было так жарко. Тогда бы свет не падал на чуть приоткрытые, сухие и горячие губы Тсукишимы Кея, который лежал перед ним. Тогда бы его, возможно, изнутри не переполняло что-то сладкое и тягучее, так и норовящее вылиться через край, тогда бы сердце не билось так быстро от одной только мысли об этих чертовых губах и о Тсукишиме. Это сводило Ямагучи с ума, но он все так же лежал напротив Тсукишимы и ловил этот момент нежности, пока он есть, пока он может. Пока Тсуккишима не смотрит с насмешкой, или с иронией. Пока тот не занят чем-то совершенно не важным, как домашка по физике, Ямагучи может просто давать эту нежность, даже не надеясь на ответ. Ямагучи приоткрывает губы, потому что через нос уже дышать невозможно, и воздух вокруг будто густеет, а у самого Тадаши уже все щеки, наверное, полыхают. Тсукишима открывает глаза: — Ты чего? — Жарко. Ямагучи встаёт резко, будто прерванный. Хотя понимает, что не должен был пялиться на лучшего друга с утра пораньше. И хотя понимает, что не должен всего этого чувствовать, он чувствует тепло где-то под рёбрами от одного только взгляда на полусонного, тихого и домашнего Тсукишиму. Тадаши жарко. Он подворачивает футболку, подвязывает ее, потому что она слишком длинная, большая — мешает. Он опирается о стену и ещё пару секунд ловит образ Тсукишимы — именно таким, какой он сейчас — и затуманенно улыбается. Воздух тягучий и сладкий, как сливки, как мёд в глазах Тсукишимы, который улыбается, осматривая Ямагучи с ног до головы. Потому что Тсукишима не слепой. Он все видит и понимает — на самом деле, всегда понимал — и сейчас отчётливо видит десяток-с-половиной звёзд у Тадаши под ребрами. И улыбается, потому что ему эти звезды, перемешанные с веснушками, идут гораздо больше, чем самому Кею, будто это не он родился с ними. Потому что Тсуккишиме не надо было видеть звёзд под ребрами Ямагучи, чтобы все понимать. Ямагучи тоже все понимает. Тепло внутри внезапно сменяется липким холодом, потому что он и вправду забыл об этих звездах, потому что — Тадаши было не важно, есть эти звезды или нет, когда он рядом с Кеем; и потому что это должно было быть не так, потому что это признание произошло слишком рано, и Тадаши к нему категорически не готов. Потому что Тсукишима, сейчас, наверное, скажет что-то вроде «мы же друзья, так?» или «окей» или «мне все равно». Поэтому Ямагучи изо всех сил натягивает футболку и пятится. Пятится, и слышит смех Тсукишимы, помятого и заспанного, который уже сел на кровати. Когда тот подходит к Ямагучи почти вплотную и он чувствует его жаркое дыхание на себе, у Ямагучи даже пальцы на ногах сводит, и, кажется, внутренние органы отказывают по одному. Ямагучи случайно облизывает свои губы, а Тсукишима невесомо прижимается своими сухими губами к его и кладет руку на плечо. И эти простые касания вызывают такой взрыв внутри Ямагучи, и тот вмещает все то, несказанное и вымолчанное, в их первый поцелуй. — Она у меня лет с семи, — говорит Тсукишима, когда они оба, загнанно дышащие и красные, то ли от жары, то ли друг от друга, стоят посреди комнаты и рассматривают подаренные татуировки. Лилии Ямагучи выведены у Тсукишимы на бедре, и тому думается, что, наверное, сложно было скрывать их во время постоянных переодеваний после тренировок. Либо же Ямагучи был ослеплен нуждой скрывать свои звезды слишком сильно, чтобы замечать все вокруг. А ещё ему думалось, что Тсукишиме ужасно шли эти лилии, но вслух он сказал только: — Тоже. — Что «тоже»? — Я тоже, ну, с детства. И, кажется, сейчас все именно так, как и должно быть.***
А на следующий день звезды под ребрами Ямагучи окрасились в теплый медовый цвет.