Суман говорит

На ладони смуглого громилы мерцает диковинная штука из двух шестерёнок и яркого зелёного светлячка внутри. На вид она хрупкая: чуть надави посильнее — тонюсенькие шестерни разломятся и сомнутся, огонёк погаснет и рассыплется ржавыми чешуйками, но Суман почему-то чувствует исходящую от неё угрозу, как от свернувшейся в клубок смертельно ядовитой змеи. Громила — генерал Чёрного Ордена — сказал, что хотел, предложил, что собирался, и теперь ждёт ответа. Ждут ответа и его спутники — искатели, — сидя вокруг наспех накрытого на стол угощения, Гретхен стоит в стороне и перебирает оборки фартука исколотыми от постоянного шитья пальцами. Суман переводит взгляд на свои натруженные руки, лежащие на коленях. Его ладони покрыты мозолями и въевшимися пятнами масла. Суман Дарк — простой рабочий, у него ничего нет, кроме работы, крыши над головой, жены, дочки и их любви — вот и весь его мирок, и Суману совсем нет дела до остального, большого и большего мира. Старое железнодорожное депо, домик с вышитыми занавесками и яркими геранями, Гретхен и Джейми — это есть на самом деле, он не верит в Тысячелетнего Графа, акума, спасение мира. Даже если мир нуждается в спасении, по плечу ли эта ноша ему? Вряд ли. Суман говорит «нет». Они уходят, но на следующий же день возвращаются; позади бессонная ночь, полная слёз Гретхен. Посланники Чёрного Ордена (апостолы… хотя нет, апостолом как раз предлагается стать ему) сообщают как что-то новое, что Джейми Дарк тяжело больна, нужны лекарства, нужен хороший доктор — и на стол, сегодня пустой, ложится узкий листок плотной бумаги с внушительными цифрами и витиеватой подписью внизу. Это первый чек, объясняет усатый искатель, будут ещё — сколько потребуется, Чёрный Орден возьмёт на себя все расходы, для Ватикана это несущественные траты. Ради Джейми Дарк в захолустный городишко из самого Берлина приедет светило немецкой медицины доктор Штефан Кранц: ему написали о болезни девочки, и случай его очень заинтересовал, доктор уже в пути. Он дал телеграмму с одной из станций, вот она — тонкая полоска завивающейся серовато-жёлтой бумаги. Суман смотрит на разложенное на столе богатство — бумажки, каждая из которых стоит больше, чем все деньги мира, потому что всех денег мира он никогда не получит, а это — может получить. В углу презрительно хмыкает смуглый громила-генерал, перекатывая в пальцах блестящую новенькую серебряную марку, остальные искатели неловко переминаются с ноги на ногу: происходящее им не особо по душе, похоже, но они наклоняют головы, как изнурённые трудом рабочие перед хозяином. А Суман щекой чувствует взгляд жены: сегодня Гретхен молчит, Гретхен — добрая жена, покорная воле мужа во всём. Она не промолвит ни слова, даже если он решит позволить их дочери тихо угаснуть в тесной палате городской больницы, пропахшей сырой штукатуркой, йодом, стираными бинтами, порошками и микстурами. Суман говорит «да».