***
Ночью Когьёку приходит к нему. Останавливается в дверях спальни и брезгливо оглядывает комнату: — И здесь ты спишь? Джудал кивает. Комната действительно бедновата, но по меркам военного времени и это — непозволительная роскошь. Она проходит к кровати и протягивает руку, заставляя его подняться: — Поможешь? Джудал снимает с неё платье, покусывая шею. Оставляет засос, и она недовольно дёргается. Он успокаивает её, подталкивая к кровати, накрывая ртом грудь, лаская её языком и пальцами. Она тянется к завязкам его широких штанов и, когда он спускает их к коленям, раздвигает ноги уверенно и быстро, точно они вместе уже не первую ночь, и всё это давно пройдено и понято. Ей хорошо с ним, Джудал знает об этом, пусть Когьёку и не кричит его имя, не просит большего. Она прижимается ближе, целует его, прикусывая губу и, вылизывая укушенное место, подаётся ближе и широко открывает глаза... Он просыпается потому, что кто-то трясёт его за руку. Бурчит: — Что надо? Пытается вернуться туда, к Когьёку, к её призывно раздвинутым ногам и рукам, обвившим его шею... — Экстренный совет, — пищит над ухом какая-то малявка. Она снова дёргает его за руку, и он шепчет угрожающе: — Ещё раз, и я тебе руку вырву. Малявка испуганно моргает длинными чёрными ресницами и, кидая «вас ждут», выбегает из палатки. Джудал вздыхает и, почистив одежду, отправляется на совет.***
— Ты не в настроении, — замечает Хакурю, когда они выходят из шатра. На совете было решено отправить фаналисов под предводительством Му в разведку. Потом Коэн и Джафар долго спорили о том, что следует сделать с Синдбадом в случае поимки. В конце совета Алибаба попытался произнести речь, полную пафосных рассуждений о настоящем героизме, но, к счастью, его быстро остановили. — Чему радоваться? — откликается Джудал, мысленно возвращаясь к разговорам в шатре. Их много — воителей, обладателей сосудов джиннов, волшебников — и все они дёргаются, нервничают, не могут договориться. Джудала это забавляет. Он наблюдает за тем, как страдают генералы, потерявшие своего главнокомандующего, как косятся друг на друга Алибаба и Хакурю, когда мимо проходит Моржана... Он чувствует себя зрителем, получившим первое место на особенном спектакле. Они с Хакурю идут по странному военному лагерю, в котором одно наречье смешивается с другим, а второе с третьим. Хакурю собирается что-то ему сказать, когда Джудал замечает косо начерченный красный крест на одной из палаток. — Был у Когьёку? — интересуется он как можно более небрежно. Хакурю кивает: — Да. Сфинтус сказал, что она скоро придёт в себя. Джудал заговаривает о глупости Аладдина и ругает Алибабу, пытаясь понять, разгадал ли Хакурю его незатейливый манёвр.***
Джудал пробирается в медпункт вечером. В палате дежурит смуглый волшебник с белыми волосами. «Из Хелеохапта», — отмечает Джудал и обходит паренька стороной. Кивает головой его змее и заговаривает её на время, чтобы не мешала. Когьёку лежит на постели с открытыми глазами. Она бледная, волосы размётаны по подушке. Когьёку кажется Джудалу тонкой и надломленной, окутавшие её чёрные рух слабеют с каждой секундой. — Когьёку, — зовёт он, но она не поворачивается, а закрывает глаза. Джудал знает: она не нуждается ни в нём, ни в ком-то ещё. Ей нужна только месть и кровь. Её успокоит только смерть. Он выходит из палаты, не пытаясь заговорить с ней снова. Джудал думает о той Когьёку, которую знал раньше, и сравнивает её с девушкой, которую увидел вчера. Тьма Когьёку к лицу, с ней она совершенна, свободна и прекрасна. С ней она завораживает Джудала. Но тьма — это всегда боль, и Джудал знает об этом не понаслышке. Тьма ломает медленно, но верно. Тьма ничего не щадит. Этой ночью Когьёку спокойна и послушна. Она ждёт его в палатке. На ней прозрачная туника, на руках — тяжёлые золотые браслеты. Джудал садится на кровать, и она опускается на колени. Трётся лицом о его пах, приоткрыв полные губы, просит: — Позволь. Он кивает снисходительно и разрешает ей раздеть себя. Когьёку спускает его штаны, с нежностью касается рукой ягодиц. Усаживается поудобнее и осторожно проводит языком по члену, берёт в рот глубоко, и на лице её — благодарность, удовольствие, восторг. Она старательно сосёт, тщательно вылизывает, с наслаждением прислушиваясь к его стонам, массирует яички. Ей хорошо, и она не кривится, когда Джудал наращивает темп, дёргает её за волосы... Его будит надрывное: — Аль-Сармен! Джудал ругается и щипает себя за руку, чтобы окончательно развеять этот сладкий, порочный образ. На поле боя не до фантазий. Он сыпет отменными ругательствами, пока отбивает атаки противника. Сражение, правда, снимает напряжение, и, если подумать, то есть в этом свои плюсы. Поэтому Джудалу вдвойне смешно, когда Алибаба приветливо улыбается ему: — Ты сегодня бился так яростно! — Не стоит благодарности, — хохочет он, представляя, как бы покраснел этот маленький девственник, если бы узнал, почему он так старался. Аладдин присоединяется к Алибабе. Эти двое напоминают Джудалу счастливых молодожёнов, и он обещает себе, что непременно убедит Хакурю в том, что в плане той красноволосой у него конкурентов нет. — Ты сделал правильный выбор, когда присоединился к нам, — обращается к нему Аладдин. — На нашей стороне правда. Аладдин протягивает ему руку, но Джудал, посмеиваясь, уходит прочь. Причём здесь «правда»? Что за бредни? Он выбрал их только потому, что с ними был Хакурю, а теперь ещё и потому, что здесь Когьёку . Она умирает, тьма пожирает её изнутри, и без него эти идиоты позволят ей погибнуть. Они ведь ничего не понимают. Совсем ничего.***
Он приходит к медпункту на рассвете, заглядывает в окно. Когьёку спит. Ей снятся тяжёлые, вязкие сны — Джудал понимает это, когда видит, как дёргаются её руки, когда слышит, как она бессвязно что-то бормочет. Он пытается разобрать, что именно она говорит, о ком вспоминает. И ему кажется, что он выловил имя — «Синдбад». Джудалу хочется дотронуться до Когьёку, разбудить её, выбить из её головы всякое воспоминание об этом человеке. Но он только стоит и смотрит, наблюдает, как катится по её щеке слеза-горошина, и вспоминает, как в коротком, но восхитительном сне Когьёку, насаживаясь на его член, откидывала голову назад и кричала что-то очень пошлое. Джудал уходит в свою палатку, чтобы досмотреть прерванный ради бестолкового похода сон, но всю ночь ворочается с боку на бок. Её слёзы-горошины мучают его, но ведь он не виноват, он не причём, он был занят и не имел права, и... К шатру он приходит раньше всех и на собрании изо всех сил пытается слушать Коэна. Надменного, всезнающего Коэна, который виноват куда больше него. Жаль, что это не помогает.***
На десятый день они побеждают. Синдбада связывают и приводят в лагерь, где Аладдин выясняет, что всё это время им управлял Давид. Он сообщает об этом во всеуслышание, и лагерь взрывается счастливыми криками, облегчёнными вздохами и даже аплодисментами. Ликование становится ещё более громким и раздражающим, когда Аладдин говорит, что знает, как вернуть Синдбада и навсегда изгнать Давида... Впрочем, Джудал не слушает. Он отходит к Хакурю, который стоит у одного из деревьев — бледный, без кровинки в лице. Джудал видит, что ноги у его императора подкашиваются, что он готов упасть на землю, но не может себе этого позволить, ведь люди смотрят. Джудал искренне считает, что на людей можно и наплевать. Как они могут о чём-то судить после того, что Хакурю пришлось сделать? Он сам хорошо помнит, как Арба встала между ними, как отбросила его и накинулась на Хакурю, желая уничтожить, раздавить, смести. Арба в теле его сестры — злобная, мерзко хохочущая, сумасшедшая. И как Хакурю до последнего не хотел убивать её, как сдерживал себя... Но сам Аладдин, великий маги, чёртов мудрец, крикнул ему: «Давай!» И объединив силы, они атаковали её, ослабили. Хакурю отступил на шаг, не желая участвовать в этом убийстве, но не имея возможности покинуть поле боя. И Джудалу было жаль его в тот момент так, как никогда до этого. Арбу-Хакуэй убил Алибаба, но Хакурю видел это. Ни на секунду не закрыл глаза. И, кажется, сейчас Хакурю всё ещё там — на поле боя. Джудал отводит его в свою палатку и заставляет выпить снотворное. — Какой ты заботливый, — пытается отшутиться Хакурю, но выходит плохо. Хакурю нужна помощь. Джудал хорошо видит это, а ещё знает, что он тут бесполезен. Он обещает, что вернётся, и уходит в лес, туда, где его никто не может потревожить. Джудалу нужна тишина и возможность немного побыть наедине с собой. Он усаживается на землю, около старого повалившегося дерева и скоро впадает в сладкую полудрёму. Джудал не удивляется, когда рядом оказывается Когьёку. Он ласкает её лениво, почти нехотя. Она не отвечает на ласки, но позволяет раздеть себя и уложить на живот. Когьёку не дёргается, когда он входит в неё, как будто вовсе не испытывает боли. Эта мысль поражает его. — Почему тебе не больно? — кричит Джудал и трясёт её за плечи. Когьёку не отвечает, безвольно повисая у него на руках. Через несколько секунд, когда всходит полная луна, Джудал видит, что всё тело Когьёку обезображено ранами, из которых уже не сочится кровь. Когьёку мертва, поэтому ей не больно. Джудал резко открывает глаза, осматривается и вздыхает глубже, когда убеждается, что это сон. Он идёт через лагерь к медпункту, и его окружают смерть и отчаяние. Грядущее возвращение Синдбада — великая радость, но она не способна покрыть, уничтожить всё горе, что породила битва. Лагерь стонет протяжно и тоскливо. Джудал чувствует, как кружатся в воздухе чёрные рух, видит их и зовёт к себе, чувствуя радость, перемешанную с отвращением. В палате на этот раз никого нет. Джудал проходит к кровати Когьёку, прислушивается к её дыханию. Когьёку не спит. Он смотрит на неё, как в день своего первого посещения. Джудал перебирает все видения, связанные с ней, моменты наслаждения и восторга, которых никогда не было наяву, но которые так чарующе живы, так привлекательны. Вот она тянется к нему за поцелуем, вот стонет долго и протяжно, когда он проталкивает сразу два пальца, вот обвивает его спину ногами и шепчет его имя… Всё это куда ярче, чем прошлое, болезненное, полное смутного осознания вины. Джудал нетерпеливо качает головой, всякая мысль о вине глупость — он её не признаёт, он её не чувствует. Когьёку сама совершила ошибку. Разве это он заставил её так глупо и нелепо влюбиться в Синдбада и мечтать о нём, и... Джудал прикусывает щёку и, ругнувшись, собирается уйти. Он останавливается, потому что понимает, что впервые за много дней Когьёку смотрит на него, а не в пространство. Она даже пытается что-то сказать, но голос изменяет ей, и она только делает нетерпеливый жест рукой, точно просит его о чём-то. Джудал присаживается на край её постели, склоняется к ней. Когьёку собирается с силами и произносит тихо: — Чего ты хочешь? Его губы кривит усмешка, перед глазами чередой проходят излюбленные картины. Он видит, понимает, что сейчас это возможно. Когьёку сломана и разбита, повержена и безжизненна. Она не будет возражать против любого расклада, и он может... Джудал обдумывает варианты, склоняясь всё ближе и ближе. Он проводит пальцами по её лбу, оглаживает щёку, касается губ. Он изучает её лицо, лепит его, а Когьёку не двигается, не пытается сбросить его руку, точно она ничего не чувствует, точно она... — Поговорить, — выдыхает он и видит, как широко она распахивает глаза, — я хочу поговорить с тобой, старушка.