Художники жизни

Недавно я застала подругу за интересным занятием: Таська отчитывала своего сына за то, что он разрисовал стены всех домов на Янтарной улице. Среди жителей нашлись настолько добропорядочные и бдительные, что написали жалобу в полицию, и с бедной Таськи стрясли штраф за вандализм, учиненный десятилетним ребенком. – Меня Аля научила! – оправдывалось дите, шмыгая носом. Подруга зло глянула на меня: – Вечно ты детей всяким гадостям учишь. Обычно я возражала, что это не гадости, а волшебство и искусство, но в тот момент усердно начала вспоминать трактовку философии порисулек на стенах. По части надписей и рисунков я всегда была фетишистом. Умилялась при виде трогательных, пусть и корявых, букв на асфальте, остроумных высказываний и цитат, а уж если слова были обращены непосредственно ко мне, хоть бы и «Вишневская – дура», радовалась, как взаправдашняя дура. Написали же ведь, не обделили вниманием! – Тась, я поняла. Ты помнишь Нинку? *** – Нарисуйте мне жизнь. Дело было, когда я закончила десятый класс; лето в тот год притворялось осенью. Город спал под кромкой глубоких луж дни напролет, ветер мел по тротуарам пустоту, а дети рисовали на бумаге солнце и клеили на окна – наверное, поэтому мы еще жили. Город казался продрогшим и как никогда чужим, смотрел грустными глазами из отражений и ждал, пока кто-то протянет ему руку. – Нарисуйте мне жизнь. Я расслышала только на второй раз, удивленно повернула голову – это вы мне? Мальчишка кивнул. Хотя – какой мальчишка? Дяденька старше меня лет на десять! Высокий, серьезный, в черном пальто и с папкой с документами под мышкой. А вот глаза – мальчишки: живые, озорные, искренне верящие, что все – раз! – и изменится, и смотрят на меня так, будто я тот прекрасный свободный джинн, что этому поспособствует. Ага. Конечно. Самой бы все кто – раз! – и изменил. Мужчина кашлянул и, спрятав руки в карманы, сел на скамейку; поежился – видно, очень замерз. С минуту помолчал, глядя на серое здание по ту сторону дороги, потом взглянул на меня: – Нарисуете? – Вы о чем вообще? – Будьте милосердны, хотя бы подыграйте мне. Дом, работа, дом, работа – все так посерело… даже город, и тот уныл. Примерить бы другую жизнь хоть на денек! – Примеряйте сколько угодно, – отозвалась я, подвинувшись на край лавочки. Вообще-то, мне запрещали говорить с незнакомцами. – Только я не художник, чтобы что-то рисовать. – Жалко. – Жалко, что я не художник? – Да нет, жалко, что вы меня не понимаете. – Мужчина встал и тут же нахохлился, как воробей. – Смотрел за вами, смотрел, думал – вроде она, вроде подходит, а оказалось – ошибся. Вы никогда не рисовали жизнь? Кажется, у меня промокли сапоги. Или уши без шапки замерзли. А дома, наверное, нужно покормить кота. Хотя почему я должна объяснять причину своего ухода? Ну, пристал на улице какой-то романтичный дядька, в лужах картины неба решил посмотреть, пожелала удачи и ушла. Так бы и сделала. Но почему-то спросила: – Как это? – Смотри. – Мужчина снова сел, теперь почти вплотную ко мне. – Видишь дом напротив? Стену с табличкой: «Янтарная, 12»? Почти все стены домов этой улицы имеют в составе вещество, идентичное веществу в плащах свободных джиннов. На них можно рисовать жизнь, какой ты хочешь ее увидеть, красками, баллончиками, мелками – неважно, главное – сюжет. Всегда сбывается, жалко, мало кто пробует. Теперь поняла? Я кивнула. Недоверчиво пригляделась, даже принюхалась – вроде трезвый. – Вы писатель, что ли? – Нет. Инженер-механик. Значит, током где-то шарахнуло… – Нарисуете? – снова спросил мужчина. – А чего вас собственно не устраивает? – не поняла я и прикусила язык. Сейчас этот творческого ума страдалец затянет нудную историю: жена у него сварливая, борщи варить не умеет, начальник требовательный и на зарплату жадный, коты дома не кормлены, погода на улице – только чихать и кашлять. Вместо этого инженер-механик лишь пожал плечами: – А хрен его знает, – честно сказал он. – Не то что-то в жизни творится. Может, вам знакомо такое чувство? Кофе по утрам вроде тот же – той же марки, из той же кружки – а вкус какой-то неправильный. И не поймешь, почему. Работа вроде та же, спокойная, хорошая, всегда ее любил, а сейчас – не то. Даже крыша моего дома – вот почему она серая? Не красная, не зеленая, не синяя… почему у всех домов крыши серые? В городе и так достаточно сырости и тумана… Знаете, я помню художника, который рисовал море. Растрепанный рыжий мальчишка с сигаретой в зубах, по утрам он выходил на балкон в драных джинсах и расстегнутой клетчатой рубашке, сгонял с карниза солнечных зайцев, закуривал и смотрел на сонный город. В окантовках серых крыш плескалось море, живое и шумное, взаправдашнее, как счастливый вещий сон за пять минут до будильника. Художник смотрел на него и улыбался, а солнечные зайцы возвращались на карниз, ожидая новых рисунков. Море исчезало по звонку будильника, оставляя на крышах отпечатки облаков. «Главный по Реальности разгневается, если увидит его днем, – объяснял мальчишка, когда я выходил на соседний балкон. – Но это на самом деле не страшно, жизнь такая штука, что если захочешь увидеть на крыше море – оно там обязательно появится, хоть вечером, хоть утром, так что в жизни вообще ничего не страшно, я, кстати, кофе снова упустил, вечная моя проблема, пойду прогуляюсь по улочкам и загляну в какое-нибудь кафе. Может, найду такого же, как я, художника, сложно одному в последнее время приходится». Я передумала кормить кота, менять сапоги и надевать шапку, достала из кармана горсть леденцов и протянула инженеру-механику: – А что с ним потом случилось? – Уехал. Забрал будильник, кисти и краски, спрятал солнечного зайца в капюшон и ушел рано утром, на прощание помахав городу и морю рукой. Главный по Реальности все же нашел на него управу. – А другие художники? Много их было? А сейчас остались? Почему вы решили, что я так же умею? У меня по ИЗО-то в начальной школе тройка была. – Для волшебства желание нужно, а не умение. Я ошибиться не мог, мне везет на художников. Сам жизнь рисовать не умею, но с вами дружу, оно само собой получается. Мы ведь с вами уже друзья. Мы проговорили до сумерек. Прощаясь, я пообещала нарисовать инженеру-механику жизнь с хорошим кофе и красными крышами; придя домой, позвонила Нинке. Она училась на третьем курсе института и, как взрослый, здравомыслящий человек, мою идею попасть под статью за вандализм не оценила: – Алевтина, он тебя загипнотизировал, что ли? Ты смотри: пальто, портфельчик – может, он секту собирает. Какая Янтарная? Он тебе свидания в темном переулке случайно не назначал? Это уже не вандализм, это статья более весомая. Только не говори мне, что веришь в добрых дядь-волшебников, с которыми даже безответственные мамаши общаться запрещают. – Нина! Ну пожалуйста, ну пошли! Знаю, что глупо звучит. Но мне самой эти серые крыши уже осточертели. Неужели тебе сложно? И вообще, не захочешь, так я одна пойду! И моя геройская смерть останется на твоей совести! С этими словами я бросила трубку, зная, что Нинка будет на месте в условленное время. Стену для волшебства выбирали по считалочке; вооружившись баллончиками с краской, отводили душу. Первое время Нинка возмущалась, но потом вошла во вкус, даже намалевала себе мужчину мечты – глупость, конечно, а вдруг? Я с усмешкой размышляла, кто такой этот ГлавРеальность и не надает ли он мне по шапке, а если надает, то как. Рисовали красные и желтые крыши, пятнистых котов в аляповатых ошейниках, цветущие сады с соседней улицы, огромный пароход и местную речушку величиной с море. …много лет прошло с тех пор, но я до сих пор помню то романтично начавшееся утро, когда меня подняли в шесть утра и отправили выкидывать мусор. Тишину сонного города нарушал лишь грохот рабочих, которые крыли крыши одноэтажных домов соседней улицы красной черепицей. В еще влажном воздухе плыл сладкий запах садовых цветов, где-то вдалеке гудел пароход. С инженером-механиком я не встречалась больше ни разу, но точно знала, что по утрам он пьет вкусный кофе и гладит пушистого кота с белым пятном на ухе – не зря же я его дольше всех прорисовывала. Нинка окончила институт и уехала во Францию, вышла замуж за мужчину мечты, родила двоих детей – и с ней я тоже больше не встречалась. Сначала писали друг дружке письма, но потом забросили. А крыши на соседней улице до сих пор кроют красной черепицей. *** Конфликт был исчерпан, я клятвенно пообещала заплатить штраф – только получу стипендию. Смеялась всю дорогу до дома: ну и дядька, инженер-механик, художники жизни – это ж надо такое придумать… так увлеклась размышлениями, что не заметила, как свернула на Янтарную улицу, остановилась у стены, которая выглядела вызывающе пустой. Вспомнила, что в сумке завалялась коробка цветных мелков, с мастер-класса по рисованию для детей начальной школы. Не долго думая, нарисовала белый самолет, чертящий синие полосы в розовых облаках, чуть ниже намалевала подобие Эйфелевой башни и здание аэропорта, отойдя на пару шагов, полюбовалась на свою работу, сунула мелки в сумку и ушла домой, обозвав себя счастливым инфантильным идиотом. Утром мне позвонила Нинка, торжественно объявив, что прилетает к нам на весь отпуск.