Стой за моим плечом

- Азиз, ты же знаешь, что мои драгоценные кадын прибудут завтра? Конечно, он знает! А как же иначе? Дворец трясет как в лихорадке уже несколько недель – все готовятся. Сирхан с пристрастием проверяет посты и инструктирует новобранцев. Последние евнухи со стонами и причитаниями покидают ставшие им домом стены – к приезду шехзаде во дворце не должно быть этих подозрительных недомужчин. Хануф гоняет своих подопечных, как ага янычар – наложницы должны быть готовы к прибытию важных персон. Они разучивают музыкальные композиции, чтобы кадын не скучали вечерами, уста убирают покои и закупают любимые яства, Хануф уже трижды проинструктировала поваров насчет блюд, которые надлежит подавать кадын, и лично перепробовала десятки вариантов щербетов, выбирая самые удачные. Среди уста тоже переполох – кадын как правило обладают большой властью в гареме и каждая молоденькая джарийе втайне мечтает попасть в штат к одной из них, быть замеченной, стать доверенной уста и таким образом устроиться у вершины, где есть все – и уважение остальных уста, и пристойное жалование, и удобные комнаты. Кадын не было слишком долго, а я знатно перетряс сераль, потому женщинам придется выбирать себе новых служанок, ведь тех, что они возили в загородный дворец слишком мало для роскошной столичной жизни. Все суетятся и сбиваются с ног, я наблюдаю за этим со стороны, не вмешиваясь. Безумие обходит лишь мужской сераль, так как их это все весьма мало касается; там правят Фарук и Азиз. Меня беспокоит реакция фаворита – воин словно не замечает приготовлений, но стал сосредоточен и молчалив. Даже, кажется, немного холоден. Или это мне чудится? Я все ожидал от него вопроса. Или, может, претензии. Но так и не дождался, потому решил заговорить на эту тему сам. В ответ на мою реплику Азиз бросает на меня задумчивый взгляд и отрешенно кивает. - Я соскучился по сыновьям, - сам не знаю почему, меня тянет оправдаться, будто я в чем-то виновен, - не по этим женщинам. Не стану их посещать ночами… просто дети так быстро растут… - Сулейман, ты их совсем не любил? – внезапно спрашивает Азиз, его взгляд по-прежнему отрешенно-задумчив. - Кадын? - Да. Даже по имени никогда не назовешь. Не понимаю. - Чего ты не понимаешь? Просто выбрал поумнее, да посмазливей. Повезло – сыновей обе принесли. А любить… нет. Как-то вообще не до того было. Сначала чуть братец не придушил по доброте душевной, потом была Золотая клетка – я в этих клятых покоях почти год просидел. Знаешь, что это? - Только слухи. Расскажи! – Азиз заинтересованно подается вперед и я, после небольшой заминки, начинаю рассказывать, все больше погружаясь в воспоминания. - Моя мать была красива. Даже в своем возрасте. А брат – сын отца, но не моей матери, конечно же, охоч до зрелых, опытных женщин. После смерти султана мне и братьям была уготована быстрая смерть от удушения, но мама была хитра, решительна и очень любила меня. Ей удалось уговорить брата сохранить жизнь ее единственному чаду. Однако, оставить меня на свободе было бы безумием, и тогда мой братец решил заточить меня в покоях. Да так, чтобы я, не имея и малейшей связи с внешнем миром, не смог возглавить мятеж. Днем и ночью меня сторожили глухие и немые стражи. Им прокололи что-то внутри ушей – они потеряли способность слышать, и разрезали язык – бедняги могли только хрипеть. Обслуживали меня многочисленные, но такие же увечные уста. Знаешь, я даже начал разговаривать сам с собой, просто потому, что желал слышать человеческий голос. Раз в семь дней ко мне приводили наложниц. Я был заключен в своих покоях, как в темнице – даже прогулки по саду запрещались, никто не разговаривал со мной, а наложницы были настолько глупы, что не могли поведать ничего толкового. Если честно, то дни мои были окрашены постоянным страхом за собственную жизнь, ибо я не ведал о том, что творится за стенами моих роскошных покоев, не мог даже перемолвиться словом с матерью и все время ожидал, что молчаливые стражи, получив какой-то одним им понятный знак извне, превратятся в моих убийц. Пожалуй, эти переживания изменили меня. Мой брат, как ты знаешь, погиб от лютой болезни. Она же поразила многих жен и не пощадила даже младенцев. Я остался единственным наследником. И я не хочу для своих сыновей того же, что пришлось пережить мне. Именно поэтому у меня всего двое сыновей. Один взойдет на трон, а второй будет править в отдаленной провинции. И никаких больше Золотых клеток. А кадын… Просто так было нужно, чтобы не прервался род. Я постарался брать на ложе женщин с широкими бедрами и крепкими телами, таких, которые легко выносят и родят. Но сердце мое в их присутствии не пело. Азиз кивнул. Мы помолчали. Я размышлял – действительно, отчего самые прекрасные девы нашей страны оставили меня равнодушным? Почему сердце не трепетало и не трепещет сейчас при взгляде на их белые, гладкие тела? Отчего не волнуют меня ни гиацинтоподобные волосы, ни большие влажные глаза? Почему мягкие движения и жаждущие взгляды вызывают лишь мимолетное раздражение, не больше? Кто знает… я во всяком случае не ведал тайн собственного сердца. - Знаешь, Азиз, - продолжил я прерванный разговор, - дети довольно милые. Ты когда-нибудь держал в руках младенца? - Нет, - Азиз качает головой, его глаза внимательно меня изучают, словно пытаются прозреть сквозь кожу и плоть, постичь саму суть, составляющую мое существо. - Незабываемое чувство, когда маленькое существо сопит на твоих руках, кряхтит, сжимает кулачки, и ты понимаешь, что в этом создании – часть тебя. Я с нетерпением ждал, когда сыновья хоть немного подрастут, думаю, что сейчас самое время отлучить их от матерей. - Но ни одному из них нет семи! – удивляется Азиз, его глаза тревожно блестят. - Знаю. Соображения таковы: наши отношения с кадын… не особенно теплы. Разгневанные пренебрежением и ссылкой, обе наверняка попытаются настроить мальчиков против жестокого отца. Дети же так доверчивы. - И кого же султан выбрал в наставники для своих сыновей? - Увидишь. В покои обеих кадын, Сирхан позаботился о том, чтобы это произошло одновременно, зашел десяток янычар. Оторопевших уста и побелевших кадын быстро оттеснили к стене. Расторопные слуги, пришедшие с янычарами, стремительно подхватили на руки шехзаде и вынесли их из комнат. Когда растерянные кадын отошли от потрясения и поняли, что их львят отняли, то обе были в ярости. Каждая по-своему. Однако действовали женщины на удивление похоже. Обе попытались сначала просто отговорить меня, обволакивая сладкими речами, но на меня их слова не имели воздействия, тогда кадын надели прекраснейшие, самые дорогие одежды, украсились каменьями и попробовали заманить меня на ложе, но вновь потерпели неудачу. Их горькие слезы также не изменили моего решения. Мне было жаль их, это правда. Но себя я жалею больше. Как ни крути - у этих дам еще вполне могут появиться дети, о чем в скорейшем времени я намереваюсь позаботиться, а я, скорее всего, не решусь огорчить Азиза. Да и погибать от руки собственного сына, по-моему, весьма обидно, и я не собираюсь это допустить. Обиженных мной женщин я привычно поручил Ияду. Янычар выполнил свое обещание, вернув мне сыновей в целости и сохранности и, чтобы все и далее шло гладко, я решил вывести женщин из состава гарема и выдать их за кого-нибудь из вельмож. Кого-нибудь помоложе, чтобы новые дети не заставили себя ждать, а там глядишь – и успокоятся. Надеюсь. Диргам и Лейс, мои сыновья, глядели на меня мрачно. Недавно им объявили, что они будут жить в отдельных от матерей покоях и навещать родительниц лишь изредка. Эту неприятную обязанность я поручил одному из слуг, так как хотел, чтобы неприятную весть принес кто-то совершенно посторонний, кто-то, кого сыновья больше не увидят. Слуга был тщательно проинструктирован о том, как и что говорить, я наблюдал за сыновьями, скрытый в занавешенной нише. И навестил их только вечером, после того, как немного утихли слезы и крики. Сыновья встретили меня с почтением – им объяснили, что я очень важный человек, но никакой радости я, конечно, не увидел. Знал, что так будет, ведь для малышей я просто малознакомый бородатый мужчина. Когда они были крохами, я часто навещал их. Мне нравились их крохотные пальчики и гладкие беззубые личики. Да и потом захаживал – скорчившись водил важно шагающих карапузов по дорожкам сада, срывал для них нежные цветы, тут же сминаемые в маленьких ладошках. По малолетству они наверняка меня уже забыли. Теперь мне предстоит заново завоевать их любовь. Маленькие мордашки сыновей осунулись от горя и, чтобы отвлечь малышей от переживаний, я почти весь день катался с ними на лодочках в недавно законченном водоеме. По моему приказу туда выпустили красивых разноцветных рыб, те охотно позволяли рассматривать свои гладкие яркие тела, подплывая совсем близко к нашим лодочкам, Лейсу даже удалось дотронуться до скользкой чешуи, опасно перегнувшись через край. Впрочем, за безопасность шехзаде я был спокоен – вода была прозрачней слезы, а вдоль бортика водоема стояла шеренга уста. Слуги внимательно следили за фигурками малышей, им было приказано не спускать с них глаз. В лодочках кроме меня, Азиза и сыновей находилось еще несколько юношей из сераля, я выбрал тех, кто хорошо плавает. Пусть глубина бассейна и не была большой, но ведь и ребенок значительно ниже взрослого, так что я предусмотрел возможное падение. Наконец, мальчикам наскучила забава, они закапризничали, и я приказал причаливать. Нас тут же окружили усты. Диргам замочил рукава, Лейс тоже, и расторопные усты быстро вытерли малышей и переодели их во все новое. Потом пришла очередь прохладительных напитков, мелко порезанного мяса, сыра и сладостей. Вечером сыновья, измученные днем, полным впечатлений, долго не желали отправляться ко сну, но в конце концов мне удалось их уговорить, пообещав, что кто-нибудь из наложников им сыграет и споет или, может, даже поведает интересную историю. В итоге мы с Азизом, поддавшись на уговоры детей, которые из каприза не желали нас отпускать, устроились на диванчике. Черноокий смуглый наложник тихо перебирал струны и под их перезвон напевно рассказывал то ли сказку, то ли легенду своего народа. Под его ровный приятный голос я задремал и проснулся только глубокой ночью. Дети уже спали, свернулся на ковре утомленный наложник, спал Азиз. Два невольника бдили у стены, сидя на пятках, у дверей вытянулись янычары, охраняя покой султана. Я решил, что возвращаться в собственные покои не имеет смысла, и заворочался, располагаясь удобнее. К утру еле разогнулся, проклиная себя за лень и непредусмотрительность. Все-таки на диванчике спать было не слишком удобно. Азиз тоже морщился – наверное у него все затекло. Думаю, надо несколько изменить обстановку, с учетом нашего с Азизом удобства. Я подозвал усту и повелел принести в комнату наследников несколько матрасов на случай подобный сегодняшнему. Так, чтобы их можно было быстро застелить и устроиться со всеми удобствами. Мои слуги чуть не потеряли своего господина, но наконец я все-таки смог переодеться во все новое. Верхний кафтан и несколько перстней отдал смуглому невольнику – в конце концов он, можно сказать, провел со мной ночь. - Еще попоешь? – Диргам, едва проснувшись, тут же слетел с ложа и уже обнимал невольника руками, заглядывая в его глаза требовательно и нетерпеливо. - Вечером. Он придет вечером и еще поиграет, - ответил я вместо невольника. Сын тут же закричал и затопал ногами – гневливый и капризный. Это его кадын так разбаловала или нрав дает о себе знать? Посмотрим, можно ли это исправить. Пока же я долго объяснял, что невольнику требуется поесть и, возможно, немного передохнуть… сын кричал и не желал ничего слушать. У меня возникло стойкое ощущение, что я разговариваю с глухой стеной и моих слов просто не воспринимают. - Ладно. Он сыграет, - сдался я, - но недолго. А потом у меня есть для вас сюрприз. После завтрака наследников пришлось снова переодевать. А потом по моему знаку в комнату зашли два юных невольника, на плечах которых сидело по прехорошенькой ручной обезьянке. Животные были обряжены в одинаковые короткие вышитые серебром жилеточки и маленькие шапочки. Я оставил радостно галдящих сыновей с их подарками, а сам отправился на растерзание к Садику. Секретарь встретил меня непривычно-стеклянным взглядом. Я сначала не обратил на его вид внимания, но потом приметил нервическую неловкость движений, несвойственную рассеянность и какой-то ищущий, внимательный взгляд. Словно он пытается понять, в хорошем ли я настроении. В его глазах светился тот же напряженный вопрос, что зрел я в очах сотен просителей. В этот раз мне любопытно – что же такое случилось, отчего несгибаемый, неподверженный страстям Садик столь нервозен? О чем он хочет попросить? Может, все достаточно банально и секретарь всего лишь желает выкупить кого-то из гарема? Или получить несколько дней отдыха? Или задумал выпросить несколько десятков акче в прибавку к жалованию? Не верю! Только не Садик! Садик не так осторожен и подозрителен, как Сирхан, но я все равно боюсь спугнуть его прямым вопросом, потому, приказав подать легкие закуски и щербет, усаживаю его за столик в малой зале, которая имеет общую дверь с рабочим кабинетом. - Пусть это будет для тебя сахаром! – произношу я традиционное пожелание, Садик отвечает положенное: «И вам того же!», но не ест, задумчиво замирает с кусочком брынзы в руках. Очевидно, что мысли его витают далеко. Я завожу разговор о сыновьях, говорю что-то о зверинце и недавно появившемся слоновьем павильоне. Садик вежливо кивает, кидая на меня осторожные взгляды. Наш неспешный разговор прерывает стремительно вошедший Сирхан. Он быстро кланяется и без колебаний подходит, усаживаясь рядом со мной. Садик вздрагивает и бледнеет от подобного нарушения этикета, но моя правая рука прекрасно знает – ему это позволено. Сирхан иноземец и, несмотря на долгие годы, прожитые в нашей благословенной стране, многие вещи так и остались для него непостижимыми. Например, он презирает мудрую неспешность. Его движения и мысли быстры, он совершенно не выносит ожидания. Вежливость и хорошие манеры также освоены им весьма поверхностно, но я прощаю эти мелкие недостатки, ибо они с лихвой искупаются его верностью и исполнительностью. Мне даже нравится то, как смело он себя держит. Как соратник, не как раб. Формально любой житель дворца – раб султана, но я прекрасно понимаю, что человек, заправляющий всеми воинами, охраняющими внутренние покои – важная фигура. Но дело даже не в этом – Сирхан нравится мне своим хладнокровием и внимательностью. Недавно я поручил ему тайно присматривать за иностранными послами и, так же тайно, проверять умонастроения на местах, создав для этого, естественно, особую службу. Сирхан с воодушевлением взялся за дело и медленно, но верно создает сеть тайных агентов, собирающих информацию по всей стране. Пока что я весьма доволен его работой, поэтому наедине – Садик и охрана не в счет – ему позволено очень многое. Бывший палач, ныне же глава всех войск, не отвечая на мой вопросительный взгляд, невозмутимо оглядывает яства и закидывает себе в рот пару понравившихся кусочков. Садик сжимает кулаки, бледнея уже до синевы, и мне начинает казаться, что причиной его волнения является не поругание всяческих правил приличия, учиненное наглым Сирханом, а нечто иное. - Садик, ты ничего не хочешь сказать своему государю? – спрашиваю я у секретаря, тот распрямляет спину, медлит пару мгновений, потом поднимается и, глядя куда-то в сторону, произносит: - Муавия не виноват. Это все я. - Интригующе, - констатирую я и поворачиваюсь к продолжающему сосредоточенно жевать Сирхану. Темные глаза палача пристально изучают секретаря, даже мне немного жутко от того холодного интереса, что излучает этот страшный мужчина. Будь я на месте Садика, наверное, уже чувств бы лишился – у меня слишком живое воображение. - Сирхан? – я поторапливаю мужчину с объяснениями. - Муавия напал на иноземного купца, - тут же сообщает Сирхан, я недоверчиво хмыкаю – янычар славится своим спокойствием и жизнелюбием. У меня великолепная память, я помню имена каждого из находящихся во дворце воинов и даже знаю многое об их личных качествах и чертах характера; стоит мне разок увидеть человека – накрепко запоминаю его лицо. Естественно, об этой особенности я не распространяюсь. Кроме того, есть у меня еще одна чудинка. Азиз и Сирхан, конечно, уже поняли, что я не только замечаю окружающих меня людей, но и склонен принимать близко к сердцу перипетии жизней тех, кто умудрился выделиться среди общей массы. Думаю, именно поэтому Сирхан лично зашел ко мне, чтобы доложить о незначительном происшествии. - И почему же, Садик, ты считаешь, что в проступке воина виновен ты? – с интересом вопрошаю я. По мере ответа заалевшего словно роза секретаря мое удивление возрастает многократно – оказывается я, сам того не зная, поспособствовал зарождению чувств между ним и янычаром. А к купцу Муавия попросту приревновал. Услышав сбивчивую речь Садика, Сирхан хмыкает и берет слово. Из его речей выходит, что иноземный купец приехал в наш город не столько торговать, сколько собирать сведения, и интерес его к Садику был деловым – он рассчитывал получать от него сообщения. - Нет! – Садик растерян, и испуган. - Он ни словечка о том не говорил! Ни намека! - Просто не успел, - Сирхан зло улыбается, - ревнивый глупец сорвал мне все планы – прознав про ваши встречи, кинулся выяснять отношения. - А что ты планировал? – спрашиваю я, отвлекая разозленного Сирхана от своего бедного секретаря. - Ну, можно было бы передавать ему иногда через Садика что-то интересное, но, конечно, только то, что выгодно нам. - А ты хитрец! – усмехаюсь я. - Да, идейка была неплоха. Только идиот Муавия переломал купцу все кости и теперь он вряд ли подойдет к столь опасному источнику информации, как наш Садик. - Невелика печаль, - я кошусь на бледного Садика и небрежно взмахиваю рукой, указывая ему на диванчик, секретарь медленно садится, не отрывая от меня взгляда, - используешь в своих играх того несчастного, которого купец попытается очаровать следующим! Пусть лучше кто-нибудь из мальчишек, кто занят не так сильно, побегает вечерами с записками. А Садик мне самому нужен. - Да я бы его потом вывел из игры, знаю, что нужен, - Сирхан тяжело вздыхает, - ну, Муавия, сын шакала! Теперь ждать придется. Пока купец поправится, пока отважится с кем-то дело вести… - А все же, Садик, ты с этим купчиком-то… словом – рассчитывал на какие-то пикантные встречи? Садик издает носом странный звук, его глаза расширяются в удивлении, а сам он торопливо выплевывает слова, путаясь и мешаясь – если изъять все шероховатости и заминки, то картина выходила следующая – с купцом Садик познакомился случайно. На рынке у раззявы срезали кошель, понял он это только когда пришло время расплачиваться, и тут доброжелательный и обходительный мужчина спас растерянного Садика от унижения, заплатив за покупки. Садик поблагодарил, клятвенно пообещал вернуть долг и на следующий день отправился занести монеты. Купец встретил его ласково, предложил щербет, потом молчаливые слуги принесли закуски, и Садик сам не заметил, как провел в обществе приятного собеседника время чуть ли не до вечера. Купец между делом попросил Садика показать ему, приезжему, местные красоты, Садик не нашел возможным отказать, так они совершили несколько прогулок по городу и окрестностям, а потом вмешался Муавия и Садику только после его ужасного поступка пришло в голову то, как все эти невинные встречи выглядели со стороны. - Сирхан, так я не понял – этот твой шпион, он соблазнял Садика или нет? - Он очаровывал Садика. И надеялся договориться. Мне кажется, что о вкусах вашего секретаря он осведомлен не был, иначе бы поостерегся. Что, кстати, радует. Значит, соглядатаев во дворце у него нет или почти нет. Так как не приметить обжимающихся Садика и Муавия мог только слепец. Садик, уже было вернувший лицу свой обычный цвет, при последних словах Сирхана краснеет столь ярко, что мне даже его жалко. Что ж, теперь мне по крайней мере ясно, о чем с самого утра желает попросить Садик – горячий Муавия после своей несдержанной выходки был заключен под стражу и секретарь жаждет заплатить за ревнивца штраф. Была у меня мысль немного поломаться просто для собственного развлечения, но я рассудил, что от страдающего Садика никакой пользы – перенервничав, он начинает хуже работать, я же уже привык к безукоризненно составленным документам. Поэтому я милостиво разрешаю Садику внести в казну минимальную сумму, подписываю быстро составленный секретарем документ и церемонно передаю его в руки Сирхана. Тот, покривившись, двумя пальцами берет у меня листок и бормочет что-то про палки, которые некоторым неумным только на пользу пойдут. - Сильно в этом сомневаюсь, Сирхан! Палки еще никому здоровья не прибавляли! – я смеюсь, Садик благодарно улыбается моим словам, его пальцы подрагивают. Взмахом руки я отпускаю секретаря, повелев возвращаться не раньше завтрашнего утра. Садик упрямо вздергивает подбородок и прямит спину, я вижу, что он готов начать спор, привычное раздражение вскипает темной волной – несносный секретарь все время противоречит. Чтобы пресечь его возражения я важно поднимаю палец: - И, Садик, я надеюсь уже завтра получить копию официально заключенного договора. Все-таки ты важная фигура во дворце, так что в чем-то Муавия прав – нехорошо человека морочить. Раз уж он твой фаворит, оформи все как следует. Садик перестает думать о секретарских делах, он снова бледнеет – полагаю, теперь его помыслы занимает лишь Муавия и его реакция. Надеюсь, янычар будет разумен и не повредит моего секретаря. Хотя… пускать на самотек такое, пожалуй, не стоит. Едва Садик стремительно выходит из кабинета, я подзываю усту и даю указание – разговор Муавия и Садика не должен проходить в одиночестве. Сирхан яростно пережевывает брынзу, в глазах у него застыло неодобрение. - Что смотришь? – с некоторым раздражением спрашиваю я. - Не пойму - что великому султану за дело… к чему следить за Садиком? - Волнуюсь. Муавия наверняка разозлен, он, оказывается, ревнивец! - И буян! - Да, и буян. Как бы не приложил беднягу Садика. - Ну, приложит. И что? - Как что? Это же Садик! Да пока я второго такого же умницу найду! И найду ли… Сирхан, ты не мог бы намекнуть Муавию, что янычар у султана много, а секретарей толковых – по пальцам перечесть можно? Да, и пусть его отпускают из казарм на ночь. - Не положено. - Я сказал, значит, положено. Он теперь, вроде как, семьей обзавелся… - Что, кстати, не положено, Муавия еще на службе! - упрямо продолжает гнуть свою линию Сирхан, я гневно поджимаю губы и рассержено смотрю в его наглые черные глаза. - Как прикажет великолепный султан, - Сирхан кивает, якобы исправившись, но в уголках твердого рта прячется еле сдерживаемая ехидная улыбка, я делаю вид, что не замечаю и начинаю расспрашивать о Наджи. Сирхан с удовольствием рассказывает о своем фаворите и, между делом, сообщает, что танцовщик готов порадовать меня новым танцем. - А может он станцевать для шехзаде? - Для шехзаде? – Сирхан глядит с сомнением, ведь танцы Наджи чувственны и волнующи, ребенок вряд ли оценит. - Да. Не так, как он обычно это делает. Что-нибудь, что понравится двум малышам. - Я не знаю. А великий султан не думал о том, чтобы пригласить бродячих артистов? Малыши любят представления. - Думал. Не хочется приводить во дворец сомнительных людей. - Я могу организовать все. Если устроить представление в саду, женщины тоже посмотрят. Я киваю: не сомневаюсь – Сирхан сделает все правильно. В покои заходит Азиз, приветливо кивает Сирхану и торопит меня – дети уже ждут. Оставшуюся часть дня я провожу с сыновьями – веду их в зверинец, они долго рассматривают животных, и я рассказываю детям все, что могу вспомнить о повадках зверей. Затем мы с Азизом принимаем вместе с малышами пищу, маленьких непосед переодевают и уже знакомый невольник заводит новую сказку. В этот раз мне удается дослушать до конца и не заснуть. Уставший невольник, который не только рассказывал сказку, но успел еще и поиграть с мальчиками, и побегать с ними немного, и даже станцевал что-то очень простое и безыскусное – так, без музыки, притопывая пяткой и тихо мыча, с благодарностью ложится на матрас, а мы с Азизом тихо удаляемся, чтобы впервые за сегодняшний день уединиться. Неугомонные, шумные наследники весьма утомили меня, и я признателен расторопным слугам, сноровисто приготовившим покои ко сну. - Кажется, они начали привыкать ко мне, - говорю я Азизу, тот задумчиво кивает. - И сколько времени ты планируешь их… приучать к себе? – интересуется воин. - Это не совсем приучение. Понимаешь, - я медлю, чтобы лучше облечь мысль в слова, - понимаешь, Азиз, я много думал. Особенно пока сидел в Золотой клетке. Например, отчего отец побаивался и меня, и остальных сыновей, а мать сделала все, чтобы спасти сына и никогда не сомневалась в том, что, придя к власти, я возвышу ее? Почему, ведь он – отец, столп семьи, и именно его милостью я жил беззаботно и безбедно? Знаешь, в кафесе делать особо нечего, и я размышлял целыми днями, пытаясь проникнуть в суть, чтобы в дальнейшем не бояться собственных детей, чтобы они не убивали друг друга. Мне кажется, кроме очевидных вещей, дело еще в том, что мать отлично меня знала. Она воспитала меня, понимала меня, как никто и оттого была уверена – я испытываю к ней любовь и уважение. Исходя из этих дум, я пришел к решению – уделять сыновьям времени не меньше, чем уделяла мне в свое время мать. Тогда они вырастут под моим присмотром и все пойдет как должно. - Разумно! – Азиз кивает и начинает раздеваться догола. Азиз, как и многие среди слуг и воинов – иноземец. Его забрали у родителей, с отрочества воспитывали и готовили к службе государю. Он с удовольствием читает Коран, перенял многие обычаи и даже суеверия, но спать предпочитает обнаженным. Это немного смущало меня первое время – не привык к совершенно голому телу, но я ведь первый начал, когда заставил его снять покровы одежды и, надо сказать – увиденное не перестало мне нравиться. Столько лун пробежали, подобно воде, казалось бы – и к безумной красоте можно привыкнуть, перестать ее замечать… но нет - абрис спины, крепкие руки, твердые ладони волнуют мою кровь, притягивают взгляд. Я ловлю себя на том, что с жадностью наблюдаю за оголяющимся воином, мне не терпится прикоснуться к этому горячему телу. Азиз перехватывает мой взгляд, его лицо освещает легкая улыбка – кажется, он наконец позволил себе поверить в то, что ближайшие десятилетия проведет за моей спиной. Я любуюсь своим воином, забыв о детях, Танзиле, Сирхане и Садике, и о многочисленных подданных, сейчас меня не трогают проблемы грядущего дня – вечер и ночь только для нас двоих. Каждый рассвет приносит новые заботы, и я готов погружаться и вникать в проблемы и просьбы, но когда тьма падает на землю, я выкидываю все лишнее из головы – это время Азиза. Одежда наконец уложена на сундук, и воин с завлекающей улыбкой поворачивается ко мне: - Не желает ли великий султан вкусить неземных наслаждений? - Желает! – поспешно подтверждаю я, твердые натруженные ладони сжимают меня в объятиях, и мне хочется, чтобы этот миг длился вечно.