Расстреляли Рассветами

Ты бросаешь цветы на могилу, закутавшись в неге; Я лечу, как солдатики, в счастье с гнилого моста.

Я привык к этому месту. Не сказать, что оно вызывает во мне бурлящий трепет, но уже не раздражает. Хотя по началу, как только я здесь появился, это учреждение вызывало во мне тревогу, страх и, конечно же раздражение. Раздражение было ко всему и всем. К обычному цветку, который стоял на подоконнике, так нагло раскинув свои зелёные, а в некоторых местах пожелтевшие листья, к медсестре, которая услужливо перебинтовывала меня, даже к кошке, которая любила спать именно в моей палате. Я всегда гнал её отсюда. Как только была возможность хоть немного приподняться и схватить с тумбочки газету или ещё что-то тяжелее, я кидался этим в неё, а она послушно убегала. Каждый день начинался одинаково. Меня будили не заботливые медсёстры, а слишком яркое рассветное солнце. Каждый день оно кричало о том, что начался новый день. День открытый для подвигов и поступков. Для достижения чего-либо. Солнце смеялось надо мной, говоря об этом. Смеялось над тем, что я не мог ничего начать. Даже встать с этой проклятой кровати! Звать сестёр и требовать закрыть окна шторками, которые не сильно-то и помогали, я не пытался. Не видел в этом смысла. Завтра снов всё повториться. А однажды, медсестра задержалась. Мы разговаривали. Я даже не могу сейчас сказать о чём. Это был пустой разговор, но как же было хорошо в тот момент. Далее это стало повторяться. Очень и очень часто. Мы сблизились настолько, насколько это вообще можно. Я знал о ней всё. А она обо мне почти ничего. Частичная потеря памяти. Только мне кажется, доктор сделал ошибку. Полная амнезия. Я кое-как помнил лишь своё имя. Её звали… Хотя не важно. Стало неважным после пожара, который выжег всю больницу. Ничего не пощадил. Никого. Даже та кошка и тот цветок, что раздражали меня больше всего — погибли в огне. Но она… Её в тот день не было в этом месте. Я благодарил бога, что так вышло. Казалось, нельзя чему-то так радоваться. А нет, можно. Вторая волна радости вспыхнула в груди, когда я увидел её в саду. Она пришла. Но из-за выгоревших стен и выбитых окон меня нельзя было увидеть. Они надёжно прятали всех нас. Её подруг, врача, даже кошку. Мы смотрели на неё, такую хрупкую и… живую. Она клала цветы на наши могилы. Каждый день. Постепенно, спустя несколько месяцев, слёзы её высохли, она больше не рвала свои нервы, просто бросала цветы, пару минут смотрела на больницу, я специально подстраивался так, чтобы её взгляд падал на меня, а потом уходила. Интересным было то, что со смертью я смог всё вспомнить. Своих товарищей, которые воевали со мной, девушку, которая скорее всего потеряла всякую надежду и мать. Помнил и пожар. Нас подожгли. Я слышал голоса во дворе, но это не вызвало подозрений. А после… Именно в мою палату первым залетел горючий коктейль. Я не испугался. Только кошка дёрнулась. После был пронизывающий холод и темнота. Первым вопросом было… А не в аду ли я? А может рай? Тот самый рай, до которого всем так далеко? Так продолжалось некоторое время. До тех пор, пока я не открыл глаза. Всё вокруг было другим. Обгоревшим и разрушенным. Где-то чуть поодаль от меня стояли несколько медсестёр. Они тоже ничего не могли понять. Я встал. А только спустя пару мгновений понял, что и правда встал. И мог даже идти. Хотя до этого несколько месяцев лежал на больничной койке, словно труп. До этого я не задумывался, как буду жить, если не придётся умирать. Точнее, один раз пришлось, но второго такого не будет. Поддаваясь размышлениям, от неизвестности хотелось выть. Но что это исправит?.. Одно было хорошо… Мог ходить. Только за порог больницы не мог ступить. Не мог докричаться до неё. Подойти и обнять тоже не мог. Но даже любоваться ею… было щедрым подарком. А когда она уходила… Время неслось слишком быстро. Наступала ночь и я видел луну. Золотую луну. Она лукаво выглядывала из-за облаков и пыталась мне словно что-то сказать. Но я не слушал. Я думал о той, которая каждый день приходила к нам и дарила малую часть внимания. Пока она помнит — мы живы.