Truth Ray

Метка появляется в день его семнадцатилетия. Обнаружив её, он проводит в ванной комнате почти час кряду и дерёт вытатуированное на коже имя жёсткой мочалкой до тех пор, пока текущая к сливу вода не мешается с кровью. На вечеринку по случаю дня рождения Диппер надевает рубашку с длинными рукавами и то и дело одёргивает их, улыбаясь гостям так натянуто и фальшиво, что за вечер Мейбл подходит к нему, кажется, с десяток раз, чтобы спросить, не болен ли он. — Всё в порядке, — говорит Диппер и делает очередной глоток приторно-сладкого рома с колой. — Немного устал, вот и всё. У него в самом деле нет никаких проблем. Ничего страшного не произошло. Мир не перевернулся, и всё осталось на своих местах. Переживать не о чем. Просто буквы на коже, надёжно скрытые от посторонних взглядов, жгут огнём и саднят. Забыть об их существовании невозможно, и Диппер заливает в себя одну порцию дрянного коктейля за другой, каждый раз доливая всё больше рома, пока в его стаканчике не остаётся ни толики газировки. Под конец вечера в голове становится упоительно пусто и звонко, и его кружит так, что приходится держаться за стены, лишь бы не оказаться на полу. И всё, по сути, в порядке. У Диппера нет поводов для беспокойства. Ничего такого, с чем он бы не справился. У него всё будет хорошо. Просто у Диппера на запястье — имя того единственного, кому предназначена вся его жизнь. С кем он должен быть счастлив. Кому должен принадлежать от и до, потому что лишь этот расклад имеет право на существование. Потому что иначе — нельзя. По-другому он попросту не сможет. Никто бы не смог. Нужно быть сумасшедшим, чтобы добровольно отказаться от шанса всей жизни и самой прекрасной, чистой, светлой любви, что только возможна в этом чёртовом мироздании. Диппер думает об этом, и внутренности скручивает приступом тошноты. В конце концов, он должен быть благодарен судьбе — согласно статистике, лишь три с половиной процента людей на всём свете обладают истинной парой. Татуировки вроде той, что объявилась сегодня у него на руке, — огромная редкость. Он самый большой, мать его, везунчик на этом блядском празднике жизни. По меньшей мере отличный повод, чтобы напиться вдрызг. Его руку перехватывают как раз в тот момент, когда он пытается плеснуть себе в стакан ещё выпивки. На удивление горячие пальцы с силой смыкаются вокруг запястья — ровно там, где под одеждой отчеканено, вжившись намертво, ненавистное имя. Билл Сайфер глядит на него, чуть сощурив глаза (в них — душное солнце июля и больная, густая и жаркая лихорадка) и чуть кривит губы, ухмыльнувшись: — Кажется, с тебя уже хватит. Он всё не разжимает хватку, и Дипперу кажется, что от его прикосновения по телу расходится упоительное, успокаивающее тепло. Пластиковый стаканчик выпадает из ослабших пальцев и разбрызгивает по полу остатки рома. Диппер переводит взгляд на руку, что сжимает его запястье. Рукава рубашки у Сайфера закатаны до локтей. На коже, густо подёрнутой золотистым летним загаром, нет ни следа чернил. Никаких татуировок. Никаких имён. Ну, ещё бы. Диппер смотрит на него и думает, что ненавидит — эти тонкие губы и манеру криво улыбаться краешком рта. И глаза с болезненным жаром солнца, и вечно горячие руки, и насмешливый тон. Было бы странно не ненавидеть того, кто на протяжении пяти лет день за днём превращал твою жизнь в сущий ад. В конце концов, Билл Сайфер — даже не человек. Воплощённый сбой системы. Хаос в людском обличье. Не было ни единой причины ожидать другого расклада. — Тебя никто не приглашал, — огрызается Диппер. — Зачем ты здесь? Ему удаётся отдёрнуть руку, и он поправляет рукав со столь очевидной нервозностью, что во взгляде у демона незамедлительно мелькает издёвка. — Пришёл передать свои поздравления, — Билл с напускным безразличием пожимает плечами. — Сегодня большой день, не так ли? Диппер в ответ заходится смехом — полубезумным и хриплым. Большой день, значит. И не поспоришь. Почётный, чтоб его, лист календаря. День, когда вся его жизнь покатилась к чертям собачьим. Он тянется за початой бутылкой и делает крупный глоток прямо из горла. Внутренности неприятно жжёт, и опьянение уже не приносит удовольствия. Дипперу плохо, его штормит и мутит так, что будет чудом, если он переживёт завтрашнее утро. Но он заливает в себя крепкий ром, дешёвый и гадкий на вкус, глоток за глотком, пока Сайфер, не выдержав, не забирает бутылку у него из рук. — Никак убиться решил, Сосна? — интересуется обманчиво ровно, почти что ласково. Сжимает пальцы у Диппера на плечах и склоняется ниже, практически упёршись о его лоб, пышущий пьяным жаром. Диппер вспоминает популярный факт: у тех, кто смотрит на объект своей симпатии, непроизвольно расширяются зрачки. Зрачки Сайфера, по-змеиному узкие, едва различимые, сплошь утопают в пряной солнечной лихорадке. Он улыбается натянуто и пьяно и говорит, едва ли слыша себя самого: — Тебе здесь не рады. Проваливай. Пять лет назад Билл Сайфер едва не уничтожил весь этот мир. А потом, вернувшись, став практически безопасным с точки зрения вселенских масштабов и тем ещё ублюдком в контексте его, Диппера, отдельно взятого существования, принялся целенаправленно разрушать его изнутри. Как оказалось, представления демонов о хорошем времяпрепровождении отличаются занятным разнообразием. Шрамы на внутренней стороне бедра не зажили до сих пор. И чёрт его знает, когда он в последний раз спал без ночных кошмаров. Билл широко, плотоядно скалится в ответ. Эта улыбка на вид такая же душная и больная, как и его взгляд. — Да ладно тебе, Сосенка! Не ломайся. Мне казалось, эту стадию мы давным-давно прошли. Как истинный джентльмен, я не имею никакого морального права бросать тебя в таком состоянии. Он облизывает губы, и их лица оказываются так близко друг к другу, что Диппер ощущает исходящий от Сайфера запах курева и мятной жвачки. Он думает, что в прошлую их встречу язык у Билла отдавал крепким оттенком сигарет. В самые первые секунды. До того, как Сайфер до крови прикусил его нижнюю губу, стремясь подавить сопротивление, и табачный дым смешался с солоноватым и горячим до тошноты привкусом железа. Диппер ненавидит его так сильно, что от этого чувства больно даже дышать. И всё-таки он выдыхает, почти касаясь губами тонкой змеиной улыбки: — Пошёл вон. Сайфер смеётся гортанно и резко и подмигивает ему, удерживая подбородок горячими сильными пальцами. — Хэй, а как насчёт поцелуя в честь дня рождения? Дипперу остаётся только порадоваться, что Мейбл сейчас снаружи, с большей частью прочих гостей. Она ни черта не знает, и лучше бы так было и дальше. Он даже не сопротивляется, когда Сайфер припадает к его губам, сжимая нижнюю челюсть так крепко, что он при всём желании не смог бы разорвать нежелательный контакт. Билл проталкивает язык ему в рот и целует глубоко и жадно. Голодно настолько, что, знай Диппер его чуть хуже, мог бы подумать, что в этом поцелуе есть нечто большее, нежели очередная демонстрация власти. Вот только Диппер знает Билла Сайфера слишком давно, чтобы обманывать себя пустыми ожиданиями. Правда, по крайней мере, делает всё на порядок проще. Он упирается ладонью Биллу в грудь. Пытается оттолкнуть и издаёт несдержанный тихий стон, когда Сайфер, перехватывает его руку, вновь с силой сжимая запястье. Тепло от его касания подкашивает колени. Болезненным отзвуком, дрожью до острых электрических искр щемит за рёбрами. Диппер отшатывается порывисто, упирается поясницей в край стола и, кажется, опрокидывает пару пустых бутылок. Он прячет помеченную руку за спину. Делает это неосознанно, и Билл, улыбнувшись широко и довольно, с немым вопросом вскидывает брови. Диппер повторяет одними губами: — Уходи. Ему кажется, что ещё немного — и он не выдержит. Кинется на Сайфера, врежет по его самодовольной физиономии. Смажет точёные линии скул и издёвку, спрятанную в улыбке. Разобьёт его лицо и собственные костяшки до крови. И плевать, какими будут последствия. Плевать. Он достиг точки невозврата. Терять больше нечего. И Билл вдруг кивает коротко и очень серьёзно: — С днём рождения, малой. Он уходит в свою спальню, не отвечая и не прощаясь. К дьяволу вечеринку. К дьяволу Сайфера, к дьяволу всё. Диппер поднимается по лестнице, не оступившись лишь чудом, и до последнего чувствует направленный в спину тяжёлый и жаркий взгляд. Несколькими минутами спустя, в своей комнате, он не включает свет. Забирается на кровать с ногами, облизывает губы (на языке всё ещё ощущается вкус табака и мяты) и зажимает в зубах край плотного одеяла. Кожа под огнём алеет — это видно даже в темноте — и цветёт уродливыми яркими волдырями. По лицу бесконтрольно текут слёзы. Воздуха не хватает, и одеяло едва ли способно заглушить болезненный стон. Это мучительно до такой степени, что Диппер почти уверен: если бы не выпитое спиртное, он бы уже давно лежал без чувств. Половина имени сгорает с первым щелчком зажигалки. Пляшущий рыжий огонёк растворяет чернильные буквы, скрадывая багровыми очертаниями глубоких ожогов. Утирая слёзы дрожащей ладонью, Диппер крепче стискивает в зубах ткань, глушащую крик, и крутит колёсико снова. Семи с половиной секунд достаточно, чтобы стереть витиеватое, каллиграфически выведенное «Сайфер» на сожжённом до мяса запястье. Сквозь туман в голове Диппер думает, что этого хватит на месяц. Возможно, на полтора. Если задуматься, месяц самопровозглашённой свободы — не самый дурной расклад из возможных. Чуть позже он сделает это снова. И снова. Столько раз, сколько будет необходимо. Оно того стоит. Диппер падает на кровать и, уже не пытаясь сдержать отчаянный, тонкий на одной ноте скулёж, баюкает изувеченную руку и понятия не имеет о том, что всё это время двумя пролётами ниже Билл Сайфер напряжённо вслушивался в его сдавленный полный боли и полузадушенный крик, почти заглушённый грохочущей по дому музыкой. Когда крик затихает, Билл переводит взгляд на своё запястье и, сосредоточившись, шепчет заклинание на мёртвом неземном языке. Его рука вспыхивает жарким лазурным огнём. Это пламя жжёт не меньше обычного, но вместе с тем обновляет магию, скрывающую новоприобретённое клеймо от посторонних глаз. Диппер не знает. Оно и к лучшему. Им обоим не о чем переживать. У них нет поводов для беспокойства. Ничего такого, с чем они бы не справились. Всё будет хорошо.