This lonely night

Тик-так… тик-так… Я поднимаю глаза. Уже перевалило за одиннадцать часов вечера. Что же, в последнее время мы часто стали работать внеурочно, я уже привык. Да, собственно говоря, мне и торопиться некуда, дома-то никто не ждёт. Откидываюсь на спинку кресла и, потягиваясь, краем глаза смотрю на коллег. Кёнсу сосредоточенно печатает, как всегда сдвинув брови. Бедный парень, зрение у него не очень хорошее, но почему-то он не носит очки, а постоянно хмурится, чтобы лучше видеть, из-за чего временами он выглядит немного пугающе. Ну, иногда не немного. Чонин делает вид, что ищет какую-то информацию, однако мне со своего места видно, что он по-тихому раскладывает пасьянс на компьютере. Чондэ быстро набирает сообщение на телефоне. Его пальцы двигаются так быстро, что я даже немного завидую. Надо будет попросить его, чтобы и меня научил. А вот самый младший из нашего коллектива, Сехун, мирно посапывает, положив голову на стол. Ха, наверное, опять до поздней ночи зависал в клубе, клея девочек своими танцульками. Зевнув и не потрудившись прикрыть рот, я пару раз кликаю мышью и выключаю компьютер. Пожалуй, с меня сегодня хватит графиков и статистик. – Хорошо поработали, – встаю со своего места и киваю головой коллегам. Все, кроме Сехуна, всё ещё дремавшего, вразнобой благодарят за проделанную работу. Мой портфель уже почти собран, когда я вспоминаю, что хотел написать заявление об отпуске. – Чунмён у себя? Чонин трёт переносицу, силясь вспомнить, когда в последний раз видел нашего босса. Ему на выручку приходит Чондэ: – Должен быть там. Он как пришёл с собрания директоров… – Точнее, прилетел разъярённый, – хихикнул Чонин. – …так и не выходил из кабинета, – спокойно заканчивает свой отчёт Чондэ. Помолчав пару секунд, он добавляет. – Ты к нему лучше не ходи сегодня, мелкий прав, Чунмён не в настроении. – Кто это тут мелкий? – тут же громко выражает своё недовольство Чонин, но, встретившись взглядом с Кёнсу, понижает голос на пару тонов. – Сонбэ, почему вы всегда так со мной? Но тот лишь посмеивается в ответ, а я вспоминаю один случай и пародирую Чонина: – Пожалуйста, хён, включи свет, я ничего не вижу. Там что-то шевелится, хён… Хён? Хён?! Где ты?! Мы заливаемся смехом, даже Кёнсу улыбается, потому что он тоже тогда был с нами на аттракционе «Дом страха». – Что происходит? – сонно бурчит Сехун. На его щеке красуется отпечаток циферблата его наручных часов, на которых он, судя по всему, спал. – Доброе утро, спящая красавица, мы расходимся по домам, – сообщает Чондэ, наводя порядок на рабочем месте. – Это я вовремя проснулся. Подождите, через пять минут я буду готов. – Нет-нет, подожди. Чунмён сказал, что ты не можешь уйти, пока не разберёшься с этими документами, этим контрактом и желательно во-о-он с той кучей бумаг. Сехун недоверчиво смотрит на Чондэ, но последний принимает такой невинный вид, что ему трудно не поверить. Поэтому младшенький встаёт и немного неуверенно бредёт в дальний угол кабинета, чтобы забрать свою предполагаемую работу. – Пошли, ребята, пока он не догадался, – подгоняет всех Чондэ. Он уже наготове, полностью одетый и готовый в любой момент стартануть. Но если Чонин всегда с радостью поддерживает проделки мистера Кима, то этого не скажешь про Кёнсу. – Неправильно как-то получается, – признаётся он. – А если он и вправду будет работать всю ночь? Да и те документы, Чунмён ничего не говорил про них. – Хватит быть чересчур серьёзным, – стонет Чондэ. – Ты всегда такой скучный! Давай уже хватай свои вещички, и пойдём вчетвером выпьем соджу, м? Как вам идея? – Пожалуй, я пойду, – пытаюсь отступить я. Дело в том, что когда я выпью, то совершенно не могу контролировать то, что говорю, поэтому зачастую мои напарники по выпивке узнают маленькие подробности моей жизни, о которых мне следовало бы молчать. Будет неловко, если и мои коллеги узнают, что… – Подожди, подожди, куда это ты? Мы же хотим сходить отдохнуть после работы. Пошли, сколько мы вместе работаем, ты ещё ни разу с нами не пил. А это сближает коллектив. Но ни пламенные уговоры Чондэ, ни скулящий Чонин, ни просящий о помощи взгляд Кёнсу не помогли, и я, откланявшись, ушёл. Ах да, простите, я не представился. Меня зовут Бён Бэкхён. Я родился в Кёнгидо, но после окончания школы переехал в Сеул, закончил здесь университет и сейчас работаю в юридической конторе. Во мне нет ничего неординарного; всё, начиная от внешности и заканчивая чувством юмора (точнее, его отсутствием), во мне обычное и непримечательное. Таких, как я, в Сеуле тысячи. Но есть у меня один секрет. Об этом не кричат направо и налево, об этом не болтают с коллегами за бутылкой соджу. Не то чтобы я стеснялся этого, но не все люди поймут, если им признаешься. У меня есть особенный человек. И зовут его Ву Ифань. Он ворвался в мою жизнь, как ураган. Он перевернул всё с ног на голову. Он изменил моё мироощущение. Он стал для меня такой же необходимостью, как воздух, еда, солнце. Ву Ифань. Одного имени достаточно, чтобы я потерял контроль над собой. Он идеален, понимаете? Каждая морщинка на лице, каждый шрам, каждый жест, каждый взгляд – всё совершенно. В нём нет изъянов. Он словно бог, спустившийся на эту землю, чтобы безвозмездно дарить людям возможность видеть его и восхищаться им. Не могу понять, чем я заслужил это счастье. Спас ли я кого-то в прошлой жизни, что мне преподнесли такой дар в этой? Знаю только, что на деле это Ифань, кто стал спасителем. У меня тогда были трудные времена. Я только-только окончил университет, работу найти не мог, денег едва хватало на существование. В один прекрасный день, идя с очередного собеседования, я заметил рекламу выставки картин в галерее. Пришлось, конечно, остаться без обеда, но я приобрёл билет. Не то чтобы я был любителем живописи, скорее наоборот, но, подозреваю, здесь свою роль сыграло что-то мистическое, заставившее меня всё-таки пойти туда. Ценитель из меня никакой, признаюсь, поэтому конструктивной критики ждать от меня не приходилось. И я шёл по коридору, вертя головой и стараясь не пропустить ничего, отпускал оценочные комментарии. Одна картина привлекла моё внимание больше других. Выполненная в нежных зеленовато-голубых оттенках, она изображала, как теперь знаю, ткань, лёгкую и струящуюся. Но я не мог понять, что же там изображено. И подходил ближе, и отходил на пару шагов, и под одним углом смотрел, и под другим… Разве что на голове не стоял. В конце концов мне надоело это занятие и я в сердцах не очень лестно отозвался об авторе и его творении. Громко и от души. Сзади меня послышался глуповатый, немного смущённый смех. Меня словно водой окатили. Эти звуки, пусть и странные, вызвали во мне необычайный отклик. По спине побежали мурашки, отчего я повёл плечами, силясь прогнать их. На лбу выступил пот, из холода меня бросило в жар. Хотел вытереть лоб, но рука дрожала так сильно, что я отказался от этой идеи и, встряхнув головой, чтобы немного прийти в себя, повернулся. Нарушителем душевного спокойствия оказался красивый парень, чуть старше меня. Его статная фигура, довольно высокий рост, изящные руки никак не могли, в моём понимании, принадлежать тому же человеку, который пару секунд назад глупо хихикал. Но на его лице до сих пор была лёгкая улыбка, а возле глаз виднелись солнечные морщинки. Должно быть, вся палитра моих эмоций и мыслей читалась по моему выражению лица, потому что парень вновь издал смешок, вместе с которым моё сердце рухнуло вниз, а в ушах зазвенело. «Что за чертовщина происходит со мной?» – единственная мысль, крутившаяся тогда в моей опустевшей голове. Хотя подсознательно я уже понял, в чём дело, и успел капитулировать, но когда новый знакомый протянул мне свою широкую ладонь со словами: «Здравствуйте, меня зовут Ву Ифань, и я тот самый художник, которого вы наградили красочными эпитетами, достойными запикивания на национальном телевидении», я окончательно осознал, что теперь в моей жизни появился человек, который будет не только освещать мне путь в будущее своим блеском, но и отогревать моё покрытое ледяной корочкой сердце глуповатым смехом, идущим из его тёплой души. Я выхожу из здания нашего офиса бреду вниз по улице в сторону автобусной остановки. Может, и правда стоит выпить сегодня? На часах стрелки неумолимо движутся к полуночи, и я задумываюсь. Вдруг мой товарищ уже спит? Но тут же отгоняю эту мысль. Чтобы Чанёль лёг так рано? Да никогда. Наверняка рубится в приставку и жуёт какую-нибудь гадость вроде чипсов. – Привет, Бэк, – Чанёль довольно быстро поднимает трубку, и я рад этому. – Как дела? Что-то случилось? Тут же успокаиваю друга: – Нет-нет, всё в порядке. Я звонил, чтобы спросить… – начинаю мяться я, опять разуверившись в правильности задуманного. – Не хочешь сходить в нашу забегаловку и пропустить по стаканчику? – Хм, дай-ка подумать. Ночь на дворе, я не выиграл на последнем уровне игры из-за звонка друга, который приглашает выпить, а завтра мне вставать раньше, чем обычно, чтобы защитить проект, разрабатываемый мной целых два года. Я уж было раскис, поняв, к чему клонит Чанёль. – Перспектива малообещающая, но я, чёрт подери, согласен! – по ту сторону трубки слышится возня, скрип, шорох, кряхтения. Видимо, он, даже не скинув звонок, начал сборы в путь. – Встретимся на нашем месте, – кричу я наугад в трубку и убираю телефон. Ну что же, планы на вечер у меня теперь есть. Вперёд, к их осуществлению! И на следующем светофоре я перехожу на другую сторону и отправляюсь в совершенно противоположном моему дому направлении. Чанёль был рад видеть меня не меньше, чем я. – Как давно мы с тобой вот так не сидели. То ты работаешь, то занимаешься личными делами, – тянет мой друг и многозначительно смотрит на меня, положив голову на сложенные руки в ожидании нашего заказа. Забегаловка, в которую мы часто заглядывали, будучи ещё студентами, располагается в тихом месте, достаточно далеко от проезжей части, но и не в дебрях города. Кроме нас двоих здесь сидит парочка, которая больше внимания уделяет друг другу, чем еде перед ними, и мужчина, заливающий своё безутешное горе (или большую радость, кто знает) огромным количеством соджу. Разглядев всех посетителей, я перевожу взгляд на Чанёля. Этот ребёнок – а назвать его иначе я не могу, пусть он и младше меня всего на полгода – был моим другом с первых дней моего приезда сюда. Встретились мы с ним сначала во время подачи документов в университет, а затем – за одной партой на вступительных экзаменах. Он болтал без умолку. Помню, тогда я удивился, как человек может извлекать столько звуков за одну минуту. А ещё тому, насколько его голос, глубокий и чувственный, контрастировал с по-детски оттопыренными ушами, открытой улыбкой и порой необъяснимо странным, но крайне милым поведением. Есть в Чанёле что-то располагающее к себе, что-то знакомое и заставляющее верить ему, потому что после того, как мы вышли из аудитории, где писали экзамен, то я уже рассказывал ему какую-то историю и не чувствовал себя принуждённо или скованно. А после нескольких совместных празднований, когда я выдал ему все свои секреты, а Чанёль, будучи таким пьяным, что не мог пойти к себе домой, оставался у меня и, ввиду отсутствия в моей комнате в общежитии дополнительных спальных мест, спал со мной на кровати и постоянно лез обниматься, мы окончательно сблизились. Ему одному я рассказал про Ифаня, веря, что он поймёт меня правильно и не отвернётся. И я оказался прав. Конечно, сначала Чанёль был шокирован, потом испугался, что я положу глаз на него, но, в конце концов, успокоился и выслушал меня. С тех пор не только я слушал его яркие рассказы про неудавшиеся свидания или про симпатичную коллегу, «которая смотрит таким взглядом, будто готова прямо сейчас завалить на рабочий стол и лишить девственности» (я лишь хмыкал на его последние слова), но и Чанёль был в курсе наших с Ифанем отношений, был готов выслушать меня, если что-то приятное случалось, и поддерживал, если мы ссорились. Спиртное пошло хорошо. Через час на нашем столе стоит четыре пустых бутылки соджу и одна начатая. Закуски идут не так успешно, но я уделяю им достаточно внимания, чтобы ещё оставаться в здравом уме и не пьянеть, как мой друг. Язык Чанёля заплетается, когда он задает вопрос, и я с трудом понимаю, что он хочет спросить: – У тебя что-то случилось, так ведь? Ты не пошёл бы пить со мной среди ночи, если бы Фань был дома. Вздыхаю и залпом опустошаю рюмку. – Он уехал. В Китае выставка. Через месяц вернётся, – коротко объясню я. – В чём тогда проблема? Почему у тебя на лице вселенская грусть? – замечает Чанёль, уставившись на меня. – Скучаю по нему. Ушастый начинает громко смеяться, а моё лицо покрывается румянцем. Чёрт возьми, я уже не мальчишка, но краска до сих пор заливает моё лицо, если я смущён. Неизвестно, сколько бы смеялся Чанёль, если бы он не икнул и не подавился. Спешу ему на помощь, хлопаю по спине и, убедившись, что он в норме, возвращаюсь на своё место. Друг вытирает слёзы, выступившие то ли от смеха, то ли от кашля, и возвращается к нашему прерванному разговору. – Значит, скучаешь? Я киваю. – Но месяц – ничто по сравнению с тем, насколько вы можете разлучиться. Представь, будет у Ифаня выставка в Америке, он поедет туда, покажет свои картины в Нью-Йорке, его заметят и пригласят в тур по Штатам, будет он ездить из города в город, то одно то другое – вот тебе и год прошёл, а то и больше… – Хватит, Чан, – прерываю поток мыслей друга. Брр, даже думать не хочу о таком раскладе. – Я понял тебя, спасибо. Но ты не уловил главную идею. Ты смотришь на всё со своей точки зрения, но ты вряд ли полностью понимаешь особенности наших с Фанем отношений. Но почему же? – Почему? – повторяет за мной Чанёль. Он, словно послушный ученик, сидит, склонив голову немного набок, и внимательно слушает мою пламенную речь. – Да всё просто. Ты не знаешь или, быть может, не видишь значимость мелочей, присущих только ему. А для меня они – всё. Для меня они делают его образ таким, каким я полюбил его. Каждая деталь создаёт общую картину – такую же уникальную, как каждая из его написанных работ. Теперь ясно? Затуманенные глаза друга дают мне зелёный свет, и я, охваченный порывом и необычайно взволнованный, попадаю под влияние алкоголя и начинаю своё длинное объяснительное повествование. Жизнь с Ифанем – дело приятное, этого отрицать я не стану. Пусть на первый взгляд он может показаться холодным (чего, как ни странно, не случилось со мной), человек он очень заботливый и внимательный. Например, когда мы только начали жить с ним вместе, у меня оставалась привычка не завтракать по утрам. Я поднимался, умывался, одевался и выходил из дому, перехватывая что-нибудь поесть в магазинах по пути. Ну, экономия времени и прочее. Но всё изменилось. Фань, не ограниченный графиком работы, мог бы спокойно спать с утра ровно столько, сколько он считал нужным. Но нет, он теперь поднимается на пятнадцать минут раньше моего будильника и готовит мне незамысловатый завтрак, после чего идёт будить меня. Ох, эти его пальцы, которыми он быстро проводит вдоль линии моей шеи!.. Эти губы, оставляющие на ключице влажный поцелуй!.. Засранец знает моё слабое место и нагло пользуется этим. Однако с утра это не очень уместно, потому что после такого чувственного пробуждения мне сразу хочется большего. Поэтому, ещё сонный, я тянусь к Ифаню, протянув руки и выставив губы для более серьёзного поцелуя. А он начинает глупо посмеиваться: ему, видите ли, мой вид кажется забавным. Я только завожусь сильнее от его хихиканий. Вы спросите: что же такого особенного в его смехе, что и в первую нашу с ним встречу я потерял голову, и даже сейчас волнение охватывает от макушки до пяток? Нет, конкретно ответить вам я и сам не смогу. Это выше понимания, это на уровне чувств, эмоций, ощущений. Представьте себе следующее. Вы долго находились в душном кабинете, с кучей народа. Вам было тесно, жарко, не хватало кислорода. Тут появилась возможность выйти на улицу. Вы спешите к выходу, открываете дверь… и почти задыхаетесь от счастья. С первым глубоким вдохом свежий воздух заполняет большую часть объёма ваших лёгких, со вторым вдохом оставшаяся часть тоже уступает напору чистого кислорода. Вы чувствуете себя прекрасно, за спиной вырастают крылья, а душная комната остаётся далеко позади, в воспоминаниях, в другой жизни. Но эйфория не может длиться вечность, потому что вы быстро привыкаете к новому состоянию, воздух более не кажется освежающим и целительным. И вы разочарованы, возможно, рассерженны, что вам не дали ещё времени, чтобы насладиться прелестью жизни. Приходится возвращаться обратно, в закрытый тесный кабинет, к безжалостным людям, прелому воздуху, запаху пота, собственной ничтожности. Представили? Так вот, то, что чувствую я, лишь наполовину совпадает с нарисованной только что картиной. Смех Фаня воистину как глоток свежего воздуха для меня. Потому что он выгоняет абсолютно всё плохое из мыслей и заполняет пространство вместо этого собой. А я только рад поддаться, только рад подчиниться, ведь нет более сладостного плена, чем этот. И когда, до краёв наполненный его искренним смехом, я окончательно попадаю под его влияние, то уже никак не контролирую себя. Слова сказать мне могу, язык немеет, не в силах я и звука вымолвить. Под кожей пробегает тонкой струёй огонь, лёгкий жар охватывает всё тело, а руки начинают мелко дрожать. Дыхание сбивается, хочется вдохнуть больше, словно ты выброшенная на берег рыба, которая вот-вот задохнётся, но тут и зрение подводит, перед глазами плывут круги, чёрные пятна закрывают обзор, и непрерывный звон в ушах, как эхо затихающего смеха, безжалостно окружает. Тут внезапно кровь отливает от лица, и я чувствую, как бледнеет, почти зеленеет кожа. Огонь, уже проникший в вены и смешавшийся с кровью, меняет свою концепцию и в мгновение ока превращается в ледяные потоки горной воды. Это освежающее ощущение приводит меня в чувство, потому что вызвано оно тем, что Ифань больше не смеётся и теперь просто тёплым взглядом смотрит на меня, в душе, возможно, посмеиваясь над моей реакцией. (Иногда мне кажется, что он догадывается об эффекте, который производит на меня его смех, но когда он вот так честно и прямо смотрит мне в глаза, то я прогоняю подобные мысли прочь.) Лёгкий бодрящий момент всегда оставляет меня удовлетворённым: не успев ощутить разочарования от столь скорой концовки, я осознаю, что получил и так много. И в этом – главное моё отличие от ваших земных переживаний. Вы злитесь, когда, по вашему мнению, получаете мало, а я ценю и берегу то, что приобретаю. Я останавливаюсь на несколько секунд, чтобы перевести дыхание, и смотрю на Чанёля. На секунду у меня мелькает шальная мысль, что он даже протрезвел от моих странных разговоров (да, пусть я и делаюсь с ним историями про Ифаня, но таких признаний он явно не мог ожидать), но это оказывается не так, потому что в следующее мгновение он громко икает и бессвязно начинает извиняться перед посетителями. Вся соль в том, что кроме нас в забегаловке никого уже не осталось. Поэтому я усаживаю буйного друга на место и продолжаю свой монолог. Наши вечера не менее ценны для меня. Оба уставшие после тяжёлого рабочего дня, мы отказываемся от полноценного ужина, ограничиваясь какими-нибудь бутербродами или чем-либо другим быстрым в приготовлении. Обычно мы не ложимся спать сразу; да и это было бы странно, потому что мы не виделись много часов подряд, каждому есть что рассказать, да и просто побыть вместе, полежать рядом и насладиться близостью тоже очень важно. Вот сначала всё так и выглядит невинно. Растянувшись на диване, включаем телевизор и продолжаем просмотр дорамы, которую транслируют аккурат в наше время. Не скажу, что Фань так уж внимательно смотрит сериал, хотя его приличный лексикон корейского языка позволил бы ему с головой окунуться в сюжет любимой мною драмы. Но нет. Вместо этого он отвлекает меня. Умышленно ли или неосознанно – не знаю, но сконцентрироваться на том, что происходит на экране, я не могу. Сначала он тянется ко мне и своими красивыми пальцами теребит мои волосы, то ероша их, то снова приглаживая. Я недовольно фыркаю, сбрасываю руку и отползаю подальше, возвращаясь к просмотру сериала. Пару минут сидим спокойно, но Фаню становится скучно. Он, как кот, потягивается и ложится мне на колени. Не сопротивляюсь, но его рука оказывается на моей ноге. От прикосновения пробегает ток, и я напрягаюсь. Ифань, поглаживая внутреннюю сторону моего бедра, поворачивается ко мне лицом и наблюдает за реакцией на его действия. Когда притворяться, что меня это не волнует, смысла больше нет, я предпринимаю последнюю попытку остановить неизбежное, но на полуслове меня затыкают поцелуем. Откровенным и пошлым. Рука Фаня ловко ложится на моё чувствительное место, и через секунду я издаю протяжный стон прямо ему в губы. Наши тела оказываются тесно прижатыми друг к другу, и я чувствую, как податливо изгибается его спина в ответ на мои прикосновения к оголённому участку кожи. Дыхания не хватает, и мы отстраняемся. Пухлые губы тут же принимаются исследовать мою шею, а я стискиваю его сильные плечи, оставляя красноватые полоски от давно не стриженных ногтей, и окончательно отбрасываю стеснение. Домашняя одежда летит в сторону. Поцелуи спускаются ниже. Нескромные звуки становятся громче. Рассудок затуманивается, уступая место тактильным ощущениям. Температура в комнате поднимается до невероятного уровня. Ещё чуть-чуть… Чуть-чуть… И… Не знаю, на каком этапе я перестал говорить вслух и с головой окунулся в воспоминания. Но натянутая ткань моих брюк лаконично сообщает мне, что зашёл в своих мыслях я далеко. Слишком далеко. Чанёль, уткнувшись лбом в поверхность стола, тихонько похрапывает. Что же, это даже к лучшему. Надеюсь, он вырубился до того, как я приступил к пикантной части. Я оплачиваю счёт и, наперевес с длинноногой ношей, отправляюсь ловить такси. Водитель поначалу не хочет везти моего приятеля, испуганный перспективой затаскивать последнего в квартиру, однако за дополнительную плату он с радостью сообщает, что не просто донесёт Чанёля, но и положит того в кровать и укроет одеялом. По рукам. Сам не беру такси, а отправляюсь пешком; идти недалеко, вместо того, чтобы тратить деньги, лучше прогуляюсь и немного протрезвею. Надеваю наушники и наугад включаю песню. Gary ft. Gaeko – Lonely Night. Надо же, подходящая под моё настроение и ситуацию. Невольно начинаю подпевать себе под нос.

Этой одинокой ночью я совершенно одинок, Эта ночь заставляет меня переживать вещи особенно трудно. Я люблю тебя, я нуждаюсь в тебе, Только в тебе я нуждаюсь.

Я тяжело вздыхаю. Тоска стальными когтями обхватила моё сердце и не отпускает. Час уже не то чтобы поздний, скорее утренний. Ифань, наверное, уже спит… Но чёрт подери, мне так хочется поговорить с ним. Нет, даже не поговорить, хотя бы просто услышать его голос. Только это поможет мне успокоиться и расслабиться, уверившись, что у него всё хорошо. Присаживаюсь на ближайшую скамейку и выключаю музыку. Ну, была не была. Гудок. Второй. Третий. – Алло? – голос заспанный, я тут же узнаю его. – Привет, – выдыхаю я в трубку телефона и улыбаюсь. Жизнь налаживается. – Бэк, что-то случилось? – слышится возня: наверное, Фань переполошился. Смеюсь. Шум прекращается. – Что такое? Бэк? Ты пьян, что ли? Вместо ответа начинаю петь песню Гэри.

Этой пьяной ночью я абсолютно один, Этой ночью я безумно скучаю по всему. Я люблю тебя, я нуждаюсь в тебе, Только в тебе я нуждаюсь.

Ифань тихонько посмеивается. Как же я хочу услышать его смех вживую!.. Когда он начинает говорить, то голос его немного дрожит. – Я тоже скучаю по тебе. Знаешь, здесь вроде и родина моя, и все дела. Но тебя нет, Бэк. В номере чисто, никто носки не разбрасывает, никто не ест в моей кровати, – он останавливается на секунду. – После выставок не хожу на вечеринки, сразу иду к себе. Спать ложусь вовремя, потому что никто не мешает мне своей болтовнёй и странными танцам на ночь глядя. Кушаю хорошо и вкусно, ведь мой повар – который готовить не очень любит, а если и готовит, то его эксперименты зачастую не лучше голодного вечера – остался в Корее. Я молча слушаю его рассказ. Раньше он мне не говорил, как проходят его командировки. – В общем, всё довольно скучно, как ты видишь, – неожиданно заявляет Фань. – Ты же не думал, что я без тебя тут отрываюсь по полной и веду активный образ жизни? – Была такая мысль, но я её старательно отметал, потому что она не очень приятная, – признаюсь я. – Я ведь верю тебе. Я могу поклясться, что практически услышал, как он улыбается, хотя ни звука не было произнесено. А нам не нужны ни слова, ни другие средства выражения мыслей, чтобы понимать друг друга. – Тебе, наверное, спать надо. – Да, было бы неплохо поспать хоть несколько часов, – соглашается он. – Я скоро вернусь, слышишь? Бэк? Потерпи пару недель. Что бы ни было, я всегда мысленно с тобой, понимаешь? – Угу, – бурчу я, стараясь не заплакать. Господи, я ведь уже не подросток, но с Фанем я ощущаю себя мальчишкой, которого он оберегает и защищает. И это мне, честно говоря, очень даже нравится. Иногда. – А сейчас иди домой, прими тёплый душ и спать, иначе завтра не проснёшься, – инструкции потоком льются из динамика моего телефона, и я наслаждаюсь звучащим голосом, впитывая его, запоминая, потому что ещё не скоро услышу его непосредственно рядом с собой. – Спокойной ночи, Бэк. – Удачи тебе завтра. Не забывай обо мне, хорошо? – вопрос вырывается помимо моей воли, я не успеваю остановить себя. Но Ифань смеётся в ответ, отчего я чувствую, как тепло его души заполняет меня и успокаивает лучше всяких слов. – Конечно. Я люблю тебя. – А я тебя. Мы одновременно сбрасываем вызов. Теперь всё становится лучше. Шум машин больше не нервирует, мигающий фонарь не вызывает раздражения, а ночь уже не кажется такой мрачной. Почему? Потому что я знаю, что Ифань любит меня. Потому что он беспокоится и заботится обо мне. Потому что его смех как всегда придаёт мне сил. Потому что ещё на один день я приближаюсь к его возвращению домой.