Куколка

На складе всегда было пыльно и немного душно. Поначалу Франциска это удивляло — в хранилищах редких и по большей части старых как сам мир вещей обычно поддерживали строго определенную температуру и влажность воздуха. В целом так и было, но почему-то конкретно в этом хранилище кондиционированный воздух казался затхлым, высушенным и обескровленным древними вещицами, что вытягивали из него всякий дух современности. О нет, здесь жила древность. Она была как величавая статная старуха с капризным нравом. Впрочем, Франциска она любила. Собственно, сюда никто, кроме него, и не заходил. Здесь была свалка. Свалка ценных и никому не нужных вещей, консервы времени и эпох, окаменелости чьей-то жизни, оборвавшейся много веков назад. Иногда французу казалось, что он и сам ходячая окаменелость, прикрывающаяся яркой оберткой старая рухлядь. Он давно потерял вкус к жизни — бесцветные улыбки, элегантные наряды, которые начисто убивали его образ музейного червя, изредка (с каждым разом все реже и реже) любовницы и любовники, которые не задерживались в его жизни дольше, чем на одну ночь. Люди не вызывали интереса. Они все были пустыми в своей разношерстности и глупой болтовне, в то время как молчаливые и суровые истуканы, вырезанные из камня, видевшие крах не одной империи, говорили с ним на своем древнем языке. Так пролетела пара лет жизни (на самом деле, уже почти десяток с тех пор, как Франциск стал работать в музее), и он осознал, что из людей, с которыми он может провести время субботним вечером, остались разве что его ассистент Мэтью Уильямс и одна подруга-любовница, Лаура, очаровательная бельгийка, в которой Бонфуа особенно ценил умение вовремя уйти. Не сказать чтобы такое положение дел не устраивало, и Франциск махнул рукой на социальные связи. Его ждало хранилище. Тусклый бледно-желтый свет почти не раздражал уставшие глаза, но Франциск все равно немного поморщился. Сейчас он едва ли напоминал себя прежнего — кремовый костюм сменился графитного оттенка водолазкой, длинноватые пряди забраны в неаккуратный хвостик на затылке, а вместо линз — очки в тонкой оправе. Пожалуй, сейчас он был похож на музейного червя, с усмешкой подумал Франциск. Он определенно был хорошим работником, если бы не один маленький недостаток, его личный скелетик в шкафу — Бонфуа частенько забирал некоторые музейные вещицы себе. Дома у него уже можно было открывать филиал музея в миниатюре. Впрочем, пока никто не спохватился, и Франц не чувствовал себя виноватым. Он даже не продавал их, как делали многие его нечистые на руку коллеги. Нет, все было куда поэтичнее. Он собирал эти вещицы себе из чистой любви к истории и искусству, спасал от забвения и затхлого воздуха, от чужого равнодушия, не давал им рассыпаться в труху. Он любил их и бережно смахивал пыль специальной метелочкой каждый божий день. Это напоминало ритуал — словно жадный король или скупой рыцарь, Франциск перебирал свои сокровища, нежно и долго рассматривал игры бликов света на старых черепках и древних статуэтках языческих божков. И вот сегодня он решил пополнить свою коллекцию еще одним приобретением. Каким именно, он и сам не знал. Его вело предчувствие, которое отлично развито у опытных коллекционеров и оценщиков, — он за версту чуял любую стоящую внимания вещь среди горы хлама и ширпотреба. Пока он раздумывал, стоит ли брать с собой поблекший папирусный свиток или предпочтительнее выбрать медную статуэтку девушки с луком (возможно, Артемида?), взгляд его невольно упал на какой-то грубо сколоченный деревянный ящик. Он лежал на самой нижней полке стеллажа и выглядел, откровенно говоря, не слишком обнадеживающе, но предчувствие уже защекотало, завибрировало где-то внутри, и француз немного дрожащими от нетерпения руками потянулся к нему. Светлое волокнистое дерево, так грубо вытесанное, что легко можно было занозить руки, и толстые гвозди, вбитые как будто наспех, немного криво. Бонфуа поморщился. На удивление, ящик был сделан добротно, так как, чтобы открыть его, понадобились инструменты. Крышка поддалась неохотно, будто делая одолжение, и Франциск, потеряв терпение, дернул со всей силы и практически сразу был оглушен запахом цветов. Ящик был полон засушенных цветов. Пожухшие лепестки скользили сквозь пальцы, легкие и ломкие, как крылья мотыльков, и оставляли подобие трухи на коже. Запах, сильный и пряный, отдающий чем-то восточным, забился в ноздри, кажется, даже глаза заслезились. Лепестки были самые разные, но розовых было больше всего. Этот благоухающий водопад вывалился из ящика к ногам Бонфуа, но вместе с ним выплыло что-то еще. Франциск заинтересовано подался вперед, пытаясь разглядеть получше нежданную находку. Это была кукла. Чем-то похожа на фарфоровую, изящная и хрупкая, с белым твердым телом и стеклянными бутылочно-зелеными глазами. Ее волосы сияли ярче, чем египетское золото из сокровищниц фараона. Под пальцами пряди ощущались жидким шелком. Судя по всему, это была кукла какого-нибудь языческого божества. У Бонфуа даже дыхание перехватило от такого воплощенного совершенства. Он бережно прижал к себе фигурку, чуть ли не укачивая ее как младенца. Неожиданно у мужчины немного закружилась голова, запах цветов стал почти невыносимым и, кажется, забился комком в глотку, не давая вдохнуть, а хлипкое тело куколки тяжелым камнем тянуло вниз, но наваждение рассеялось так же внезапно, как и появилось, и Франциск изумленно моргнул, ощущая себя человеком, которого кто-то грубо выдернул из сладостного сна. Он аккуратно укутал куклу в шелковый отрез ткани и спрятал ее в своем маленьком чемоданчике, где обычно хранил рабочие инструменты в виде разных кистей и складных луп и какие-то якобы нужные бумаги. Впервые он ушел со склада, переполняемый желанием скорей оказаться дома, подальше от чужих глаз. *** Дом встретил его темнотой и прохладой. Франциск, обычно аккуратный с вещами, в этот раз просто закинул пальто и шарф в шкаф, чемоданчик же поставил на письменный стол и с благоговейным трепетом извлек шелковый сверток. Кукла, казалось, смотрела на него неодобрительно. Бонфуа издал истеричный смешок. Ему правда только что показалось, что кукла могла неодобрительно смотреть на него? Он долго вглядывался в застывшие черты своего новоприобретенного сокровища, но никаких изменений не обнаружил. Он освободил место на полке специально для него. Да, теперь это была не просто кукла. Он дал ей имя — Артур. Может, оно и не совсем подходило этому маленькому языческому божеству в пестрых и богато расшитых одежках, так как даже на вкус Франциска оно звучало очень… по-английски. Но, глядя в блестящие изумрудами глаза, он все повторял про себя «Артур, Артур, Артур…» и с каждым разом все больше убеждался, что это имя идеально. Засыпая, он смотрел на бледное и прекрасное лицо. *** С тех пор как в жизни Франциска появился Артур, все пошло как-то наперекосяк. Мужчина стал бледным и дерганым, его раздражала каждая минута, проведенная вдали от дома. Вдали от Артура. Вот и сейчас Бонфуа явно пребывал в дурном настроении, и его ассистент то и дело бросал на него встревоженные взгляды из-под стекол очков. За прошедшую неделю француз изменился почти до неузнаваемости — он сидел ссутулившись, под глазами залегли глубокие тени, губы, обычно дарившие всем направо и налево кокетливые улыбки, теперь то ли печально, то ли саркастично кривились. Светлые волосы словно поблекли, приобрели сероватый оттенок. Наконец Мэтью не выдержал давящего молчания и глухого постукивания пластмассовой дешевой ручки, которую Франциск неосознанно сжимал в тонких пальцах. — У вас все в порядке? — под холодным взглядом голубых глаз канадец немного стушевался. — Просто вы выглядите нездоровым. — Да-да, все в порядке, Матье, — отмахнулся Франциск, по привычке изменив его имя на французский манер. Мэтью только покачал головой, он уже начинал всерьез беспокоиться за доктора Бонфуа. *** Франциск пришел домой, буквально пылая от охватившего его гнева. Люди… ну почему они такие навязчивые и глупые? Последнее время его раздражало все, вспышки гнева чередовались с приступами апатии, и единственной радостью была долгожданная встреча с Артуром в конце дня. Заходящее солнце кроваво-красными бликами раскрасило его белую фарфоровую кожу, а темно-зеленые глаза мерцали болотными огоньками. Франциск в один момент осознал, как убого смотрятся все его предыдущие «сокровища» рядом с Артуром. Так, безделицы, бездарные и жалкие попытки воплотить в жизнь истинную красоту. Какой смысл был во всех них, когда у него было само совершенство в руках? Маленькая кукла восседала на полке с видом короля, снисходительно взирающего на подданных. Бонфуа схватил картонную коробку, принесенную из кладовки, и безжалостно швырнул туда медную статуэтку девушки-охотницы. Туда же отправились окаменелости и ракушки, жалобно звякнула расписная ваза и обиженно забренчали китайские монеты, перевязанные алой нитью. Все, что он бережно собирал на протяжении почти десяти лет, было небрежно смахнуто с полок, вычеркнуто из жизни и отправлено куда-то в дальний угол его уже порядком пыльного жилища. У Артура не было конкурентов. *** Лаура пришла к нему внезапно. Она порхала как птичка, легонько стуча острыми каблучками по мраморному полу. В целом квартира Франциска выглядела довольно богато, но запущенно. Девушка сморщила носик, стряхивая с бархатных гардин пыль, что серым облачком взмыла в воздух. Франциск не обрадовался ей. Это странное чувство тревожного зуда, оно не покидало мужчину, и он, сосредоточившись на нем, отвечал невпопад. У любимого некогда вина был кислый вкус, а объятья Лауры стали неприятны. Она такая живая, мягкая, теплая. Что-то весело щебетала, а в спину ему упирался горящий холодным малахитовым огнем взгляд Артура. Лаура лишняя здесь. Он хотел, чтоб она ушла. Мысли отрывистые, несвязные. В голове будто свернулся клубок ежей, и боль пронзила виски, а от голоса девушки она, казалось, усиливалась. Он терпел ровно до тех пор, пока эта глупая женщина не схватила Артура. Ее тонкие наманикюренные пальчики сжали фарфоровую ручку, и Лаура заливисто рассмеялась. — Не думала, что ты любишь куклы. А где твоя коллекция, что, продал ее, Франц? Все эти сокровища? Ради этой куклы? Да это же сущая безделушка! Я тебе кучу таких привезу из Нового Орлеана, я, кстати, собралась писать статью… Франциск сжал зубы так, что на скулах заиграли желваки. Как. Она. Посмела. Даже он не прикасался к Артуру лишний раз, боясь разгневать свое прекрасное божество. Он позволял себе только любоваться бледной холодностью его черт, пшеничным золотом волос и темными глазами, полными колдовских огней. Он преклонялся перед ним и чувствовал где-то внутри, нет, он знал, Артур принимал его подношения. И тем не менее он и не смел… а она… Девушка сдавленно вскрикнула, когда та самая статуэтка охотницы-Артемиды с влажным хрустом пробила ей череп. Сквозь светлые волосы, пропитавшиеся кровью, он увидел ее мозги, которые были похожи на влажное блестящее месиво из перегнивших лепестков. Через две недели Франциск думал о том, что из него получился неплохой садовод. Весь пол засыпан толстым слоем земли, кое-где стоят огромные горшки. Мясистая зелень и пышные бутоны повсюду. Из Лауры получилось весьма неплохое удобрение. Тонко очерченные губы Артура чуть заметно растянулись в улыбке. Франциск улыбнулся вместе с ним. *** Когда Франциск с осторожностью родителя и нежностью возлюбленного переодел Артура в новый, сшитый специально на заказ наряд, то почувствовал, как твердая белая кожа прогибается под пальцами. Она еще не так мягка, как человеческая, но совсем не похожа на застывший фарфор. Длинные, будто присыпанные золотым порошком ресницы чуть дрожали, в глубине черных зрачков Франциск видел свое отражение. В эту ночь ему снился прекрасный юноша и далекие жаркие страны. Ритмичная музыка из хлопков загорелых ладоней и ритма барабанов, аромат сжигаемых благовоний и полусгнившие цветы, окутывавшие его своим смрадом. В шелковом коконе простыней сплетались два тела: одно — его, более мускулистое и сильное, другое — тонкое, изящное, совершенно белое и безволосое, с неестественно змеиной гибкостью, скользкое от ароматных масел. В золотых прядях, пахнущих сандалом, он то и дело ощущал какие-то мелкие частички — то ли лепестки, то ли частички облезшей кожи. А кожа действительно сползала. Он ласкал его тонкое тело и чувствовал, как под пальцами, шелушась, слезала кожа. Под ней плоть розоватая, нежная, как у младенца, и пахнувшая свежими цветами. Франциск поцеловал его в плечо, в закрытые сухие веки и золотые ресницы и жадно схватил ртом воздух, который стал густым, как кисель. Он, подходя к грани душного, невозможно-болезненного удовольствия, ощущал, как сердце неприятно тянуло, словно ему на грудь легло что-то тяжелое, но там лишь маленькая головка Артура. Засыпая, ему думалось, что он уже не чувствовал своих пальцев. Они онемели и с неохотой гнулись, как ржавая проволока. *** Франциск решил взять работу на дом. По-хорошему, у него сейчас не было особой нужды появляться в музее. Все, что нужно для работы, он имел под рукой — ноутбук, свой (не совсем) ясный ум и, конечно, Артура для вдохновения. В его присутствии на Франциска будто снисходило что-то… Что-то такое волнительное, темное и душное, пахнувшее травами и сухими лепестками. Именно такими в последнее время стали его сны. Кондиционер мужчина выключил совсем, зато принес цветы. Много цветов. Они стояли повсюду — в дорогих вазах богемского хрусталя и в пластиковых ведрах. Большие сочно-хищные бутоны алых роз и маленькие букетики незабудок. Квартира Бонфуа все больше напоминала не цветник даже, а теплицу. Воздух, тяжелый и влажный, едва позволял дышать. Кое-какие цветы уже начали загнивать, распространяя тошнотворно-сладкий запах, но Франциск не выкидывал их, только приносил новые. Артур все так же торжественно восседал, только уже не на полке, а на большой подушке, обтянутой атласной наволочкой. Француз теперь даже во сне не хотел выпускать своего божка из рук. С каждым днем покинуть дом (и Артура!) становилось все тяжелее. Бонфуа сильно похудел. Он констатировал это как-то равнодушно. Просто однажды заметил, что рубашка на нем почти болталась, а брюки держались на честном слове и кожаном ремне. Он плелся в цветочный магазин (раньше он частенько появлялся там, брал букеты для свиданий со своими многочисленными мимолетными пассиями). Девушка-продавец вежливо приветствовала его, хотя смотрела немного подозрительно. Она его не узнала. Уходя, Франциск бросил взгляд на свое отражение в стеклянной двери — там изможденный мужчина с тусклыми глазами и сальными светлыми прядями, в которых, казалось, мелькнула седина. Руки оттянули тяжелые колючие стебли чайных роз. *** Артур осторожно ступал по влажной земле. По стенам давно раскинула свои щупальца плесень. Дорогие ажурные обои падали со стен кусками. Запотевшее стекло показало лишь размытую картинку вечернего города, такую эфемерно-сюрреалистичную, что Лондон больше походил на какой-то город будущего со своими неясными очертаниями высоких темных башен и мерцающих льдистых огней. Юноша аккуратно открыл двери огромного комода из цельного деревянного массива. Он ласково погладил дверцу, прислушиваясь — ждал отклика, и услышал отголосок жизни даже в этом своем мертвом ребенке. Ничего, еще немного и он вдохнет в него жизнь. А вот маленькая пожухлая герань в синем керамическом горшке разрослась как диковинное тропическое растение — такими неестественно огромными казались ее листья и цветы. В дверь настойчиво позвонили. Артур поморщился от резкого неприятного звука и, легонько шлепая босыми перепачканными землей ступнями, подошел к двери и заглянул в глазок. Там стоял молодой парень в очках и неловко топтался на месте. Артур, так же стараясь ступать бесшумно, отошел в глубь квартиры. Там, оплетенный стеблями и побегами, спал Франциск. Кое-где виднелось, что растения проросли сквозь него, а во влажной земле копошились личинки. Прямо над головой мужчины распустила свои смертоносные объятья пока еще относительно маленькая росянка. Пока что. Артур задумчиво смотрел на того, кто пробудил его от многовекового сна. Заслужил ли он чести быть его спутником? Пожалуй, да. В конце концов, кто-то же должен и опылять его. Проснувшись, Бонфуа почувствовал себя очень странно. Ему казалось, что сознание его раздроблено, будто в голове сразу несколько голосов, он словно везде… Через минуту он с ужасом понял, что может ощущать зеленые щупальца побегов, расползшиеся по комнате. Чувствовать их, так, как чувствуют часть своего тела. Фигурка загородила ему свет, и Франциск, моргнув, узнал Артура, только теперь он совсем не был похож на фарфоровое изваяние. Его тело облачили, как в доспехи, в черный костюм, а травянисто-зеленая рубашка оттеняла влажно блестящие глаза. Он улыбнулся и погладил его по щеке, и Франциску захотелось потянуться навстречу, но он намертво врос в многочисленные стебли, а ноги проросли корнями сквозь толстый слой земли на полу. — Тише, ты повредишь нашу теплицу, — заурчал Артур, и его тонкие белые пальцы зачерпнули влажную черную землю. — Не хватает удобрений. Я позабочусь об этом, а ты позаботься о наших детях, им нужно объяснить, как правильно расти. Франциск только кивнул, так как все, что он может ощущать, это то, как переплетаются его корни и всех их многочисленных детей. На секунду мелькнула паническая мысль, что Артур уйдет, оставит их, но раскрывшаяся рядом росянка словно мысленно погладила его, и Франциск почувствовал в нем благодарность и любовь ребенка и заботливо обвил ее стеблем, помогая поддерживать тяжелое соцветие. Артур вернется. *** Сегодня в музее так жарко, что даже кондиционер не спасал. Мэтью обмахивался свежим выпуском National Geographic, еще пахнущим типографской краской. Доктор Бонфуа заперся у себя и никого не желал видеть. Это странно и немного обидно — Уильямс всегда считал его другом в какой-то степени. Впрочем, в ученых кругах поговаривали, что он там у себя пишет гениальную работу. Может, так оно и было, черт разберет этих гениев. О том, что на место доктора Бонфуа назначили новенького, Мэтью узнал только в обед, причем столкнувшись с ним лицом к лицу. Он заметил его, когда в душный воздух вплелись ароматы сотен цветов и влажной сырой земли — у Мэтью превосходное обоняние. Перед ним стоял молодой блондин в черном костюме, выгодно подчеркивающем его фигуру. Зеленые глаза мерцали и словно пульсировали, и канадцу пришлось чуть встряхнуться, чтобы выдавить наконец подобие приветствия. — Здравствуйте э-э-э… Доктор?.. — Артур. Просто Артур, — мягко ответил ему мужчина. В нем было что-то напрягающее, неправильное, но Мэтью не может вычленить тревожную мысль среди сотни других. Ему душно и жарко, запах цветов невыносимо-сладок, от него кружилась голова, и он обнаружил себя на улице вместе с Артуром. Они шли прямо к дому доктора Бонфуа. У Артура неожиданно крепкая хватка, а губы растянуты в холодной улыбке. — Вы любите цветы, Мэтью?..