Товарищи по оружию

Херинельдо Маркес иногда задумывался о том, как же так сложилось, что он настолько близко знаком с таким удивительным человеком как полковник Аурелиано Буэндия. Дань давней дружбе или узы либеральной партии? Последняя словно служила лишь невидимыми путами, связывающими их вместе. Легкая формальность, которую никто не хотел разрушать. — Да здравствует либеральная партия! Казалось, эти слова уже потеряли смысл. Но смысл их повторять оставался у каждого мятежного солдата. У каждого, кто верил в правое дело полковника Аурелиано Буэндии. У каждого, кто верил в, казалось бы, уже несуществующее торжество свободы. Многие уже даже не знали, за что сражаются. Но вера, подобно вечному сиянию двух светил над Макондо, не иссякала. Видел ли кто-то, кроме Херинельдо Маркеса, что сам полковник, медленно растворяясь в жесткости и бессмысленности войны, сам уже не верит в то, что когда-то казалось ему важным? Наверное, нет. Поредевшая семья, теперь уже тоже казавшаяся Аурелиано простой формальностью, искала в нем что-то. Испуганный взгляд Амаранты, раздраженный вздох матери. Искала причины таких разительных перемен. Молчал лишь Херинельдо. Он первым ощутил пустоту войны и знал, что его друг почувствует ее еще сильнее. Маркес знал, что полковник Аурелиано Буэндия устал. Устал от войны, которую и не думал бросать. Он ощущал это, когда их телеграфные разговоры уходили в мирное русло. Разговаривать о войне уже было больно. Аурелиано не хотел заводить ни с кем крепкой дружбы. Но так уж получилось. В разговорах с Херинельдо он терялся, неумолимо отдалялся от неутихающей войны. Точки и тире смешивались. Ему казалось, он слышит уставший голос своего друга, а не безжалостные отстукивания ключом. Эти простые человеческие беседы незаметно тушили в полковнике Аурелиано Буэндии страсть к войне. Разговаривая с военным комендантом, он думал о Макондо. Образ родного города неизменно ассоциировался с угасающими миндальными деревьями. В видимых отношениях с Амарантой Херинельдо находил себя каждый день. Эта странная женщина была для него словно последней реальной нитью, связывающей его с семьей Буэндия. Он не мог и не хотел ее разрывать. Будучи военным комендантом города, тем не менее считал необходимым оставлять пистолет в гостиной и входить к ней безоружным. Они дарили друг другу часы умиротворенного молчания и волнительных размышлений. Не страсть — тихая преданность с одной стороны и привязанность с другой. Амаранта не давала надежды — она ею была. Война сломала его, но не запятнала его разум и душу. Амаранту трогала его невероятная, подавляющая нежность, невыразительная бережность. Она думала, что он достоин самого лучшего — а она отнюдь не безгрешна. Каждый раз, когда он признавался ей в любви, Амаранта корила себя за то, что может причинить ему боль. В своем тихом отчаянии Херинельдо Маркес и не подозревал, как глубоко тронул чувства этой неприступной женщины. — Я не выйду замуж ни за кого, — сказала она. — Уже не говоря о тебе. Ты любишь Аурелиано и хочешь жениться на мне, потому что не можешь жениться на нем. Херинельдо не хотел спорить с Амарантой. Не хотел ложью нарушать их взаимопонимание. Амаранта хорошо знала, что Херинельдо навечно привязан к семье Буэндия. Но не к ней. Очередная телеграфная беседа. И опустошающее чувство безысходности от невозможности изменить все к лучшему. Херинельдо, чувствуя, что тонет в одиночестве, с полным безразличием смотрел на то, как холодные капли стекают с листов миндальных деревьев. Чувствуя себя одиноким, он не знал, что огрубевший от войны полковник сейчас хотел бы увидеть эти иссохшие напоминания о его юности. — Аурелиано, — уныло отстукал он, — в Макондо идет дождь. Аппарат надолго затих. И вдруг прорвался потоком безжалостных точек и тире полковника Аурелиано Буэндии. — Не распускай сопли, Херинельдо, — чеканили точки и тире. — В августе всегда идет дождь. Аурелиано знал, что его резкий и безразличный ответ не скроет главного от друга — полковник скучает и ему больно это ощущать. Он мог отвечать товарищу по оружию что угодно. Потому что знал, что тот, так или иначе, видит его насквозь. Когда Аурелиано Буэндия отдал приказ расстрелять Херинельдо Маркеса, тот ничуть не удивился. Воспринял это с должным равнодушием и спокойствием. Лишь Аурелиано не мог найти себе места. Когда Урсула с ненавистью, но спокойно произносила: «Я знаю, что ты расстреляешь Херинальдо», полковник с презрением к самому себе понимал, что не сможет этого сделать. Никогда. И сам не понимал, зачем пугает смертью того, кто этого не боится. Лишь когда пришел в темницу к другу, понял, что сам себе устроил испытание на равнодушие, которое с позором провалил. Сквозь ранящее презрение ощущать непоколебимую преданность — больно. Аурелиано мысленно дает себе слово больше не мучать единственных в этом мире людей, которые до сих пор по-настоящему верны ему. Тех, кто заставляют его видеть в этом опустошенном мире хоть что-то светлое. На рассвете, изнуренный тяжкими бессонными часами, за час до казни он появился в комнате, где лежала колода для пыток. «Комедия окончена, друг, — услышал полковник Херинельдо Маркес. — Вали отсюда, пока москиты тебя не сожрали». Полковник Херинельдо Маркес не мог скрыть своего презрения. — Нет, Аурелиано, — отвечал он. — Лучше умереть, чем видеть, как ты делаешься подонком. — И не увидишь, — сказал полковник Аурелиано Буэндия. — Натягивай сапоги и пойдем кончать с этой гнусной войной. Сказав это, он не знал, что легче начать войну, чем ее кончить.