*******************
Четырнадцатый признак, отличающий Будду от простого смертного, гласит: «Кожа Великого Учителя цветом уподобляется золоту. Блеск Просветлённого не слепит взора, он мягок и приятен, и лучи его проникают в сердца страждущих учеников». Интересное дело. Стало быть, золотистое тело иметь приятно и почётно, а золотистые волосы — так сразу зазорно и постыдно? Впрочем, общество, живущее двойными стандартами, — такая обыденная очевидность, что озвучивать её попросту стыдно. Редкий человек отважится заявить, будто знания о шарообразной форме Земли явилось ему намедни в светозарном сиянии небесного откровения. Вот и Цукуё ни разу не помышляла покрыть свою голову венцом авторства идеи о всеобщем лицемерии. Красноносый оленёнок Рудольф — вот она кто. Так повелось ещё с детского сада, когда юные цветы жизни хором дразнили вызолоченную шапку одуванчика, резко выбивавшуюся из общей тёмной гаммы. Наивная жестокость нежного возраста, происходившая не из злобы, но из неумения отличить плохое от хорошего, почему-то не считалась тревожным звонком, намекавшим на прорехи в воспитании ребёнка. И родители, и учителя оставляли всё как есть, надеясь на такой удобный и практичный «авось». Но чудеса редко случаются с теми, кто не добивается их долгим и упорным трудом, а потому насмешки скоро превращались в привычку взрослой и вполне осознанной жизни. Впрочем, Цукуё обладала не тем характером, чтобы сжиматься в комок и тихо плакать где-нибудь в уголке, сокрушаясь над злодейкой-судьбой. Вместо сладкой патоки обожания и конфетных восторгов жизнь щедро отвешивала девочке оплеухи, чей вкус напоминал горький огурец нигаури. Вот только о пользе сахара талмуд не напишешь, в то время как нигаури ещё в Древнем Китае считался священным овощем, дарующим мудрость и долголетие. Чем не повод задуматься? Цукуё и не помнила, когда это её задевали чужие кривотолки. Замкнутость и необщительность не были следствием дурного обращения, но являлись естественным состоянием её натуры. Не каждому же слыть душой компании и страстным искателем новых знакомств. Иной человек не мыслит себя без чужого внимания и славы, с удовольствием принимая разноцветные нарциссы из рук почитателей, чтобы составить из них дивные композиции. Однако попробуй преподнести тот же букет натуре другого душевного склада, и вместо благодарности получишь лишь забористые чихи и слёзные мольбы не сживать бедного аллергика со свету. Цукуё привыкла прятать эмоции, держать себя с холодной отстранённостью и хмуриться даже в те редкие минуты, когда хотелось улыбаться. Мало приятного в том, что любой мог разгадать заветные мысли и чувства, едва глянув на лицо. А уж глядели на неё часто: в детстве — с изумлением, быстро сменявшимся хохотом, в школе — с настороженным интересом юного натуралиста, что тычет в ядовитую лягушку палкой в смутной надежде расшевелить. Ну а в нынешнюю пору университетской жизни ей доставались взгляды, полные простодушного недоумения, в кое повергла японцев периода Мэйдзи первая завезённая с континента овца. Казалось бы, что за дырявая логика: Запад давно одарил Японию своим идеалом красоты, внушив любовь к фигуристым светловолосым дивам. Голубоглазые блондинки резво проскочили фейсконтроль на входе в элитный клуб под вывеской «Массовая Культура», заняв почётные места и в чёрно-белом мире манги, и в бушующих красками телевизионных экранах. Вот только реальность за фантазией не только не поспевала, но ещё и с маршрута сбивалась, спотыкалась о непропорционально длинные ноги и кубарем катилась по наклонной вниз. И если нарисованная златовласка срывала бурные овации и всенародную любовь, едва качнув покатым бедром, то Цукуё могла хоть наизнанку вывернуться, а всё равно бы осталась на роли диковинного зверька в вольере зоопарка. Всякий рад посмотреть на экзотику со стороны, но только не очень долго и внимательно. А что поделать, если на смену Кавабата Ясунари давно пришёл Кавабата Хироси из Осаки, гордо провозгласивший поверхностность первой среди Четырёх Великих Истин*?*******************
На дворе середина июля. Одни ноют от невыносимой жары, другие замирают в предвкушении дня моря*, а третьи, махнув рукой и на первых, и на вторых, дружным клином устремляются в крытый бассейн. В сущности, все делают то, что хотят. Все, кроме студентов. Ведь для них середина июля — финальная черта сессии. Осталось совершить последний рывок, перемахнув через бездонную пропасть долгов и дополнительных занятий, и вот он — блаженный край покоя и сна: каникулы. Больше никаких прогулок по краю обрыва, никаких хождений по канату средь заострённых горных хребтов. Свобода духа от плоти, тела от разума, рассудка от обязательств. Счастье незаметно крадётся всё ближе, точно камышовый кот, выслеживающий мышь, вот-вот готовый совершить роковой прыжок. Весь день Цукуё проводит за книгами в университетской библиотеке. Большая часть необходимой литературы находится в читальном зале, обязывая девушку и душой и телом прикипеть к одному и тому же насиженному месту. Впрочем, она и не против. В конце концов, в библиотеку приходят не за песнями и плясками, а атмосфера собранного сосредоточения помогает сконцентрироваться на подготовке. Намерения девушки очень серьёзны: провести за работой всё время до закрытия. Однако ближе к четырём часам дня в научный диспут вмешивается рассерженный желудок, закатывая форменную истерику. Дескать, как так: мозг с раннего утра грызёт свой безвкусный гранит науки, а ему, голодному сиротинушке, молча слюнки глотать? Не бывать этакому произволу! В библиотечной тиши басовитая ругань разгневанного чрева звучит особенно гулко, заставляя Цукуё стыдливо краснеть невоздержанности собственного организма. Но делать нечего, а потому смирять смутьяна приходится в ближайшем кафетерии. Решая не терять драгоценные минуты зря, Цукки совмещает обеденный перерыв с чтением. Она уже выходит на финишную прямую трапезы, когда боковым зрением улавливает присутствие некого субъекта, остановившегося у её столика. Девушка тихо вздыхает, силясь отогнать досаду на очередного желающего свести с ней знакомство. А не стоит ли всерьёз подумать о лысине? Хуже уж точно не станет, зато круг потенциальных любопытствующих сожмётся до размеров горчичного зёрнышка. Однако прежде чем Цукуё успевает повернуть голову и ввязаться в малоприятную полемику, противник срывает обыденную тактику блиц-манёвром. Вместо приветствия дежурной фразочкой он уверенно плюхается на соседний диван. Цукки огорошено моргает, уставившись на мужчину. Мурлыча под нос заглавную тему из Дораэмона, он вальяжно разваливается на мягком сиденье. Первый куплет с припевом выходят довольно складно. Однако с последующими строками происходит явный казус: темп норовит убежать вперёд, слова мешаются и путаются, да и вытягивание мелодии как будто не приносит былого удовольствия. Нетерпеливо барабаня пальцами по столу, мужчина недовольно косится на Цукки. Песнь обрывается трагической нотой незавершённости. — Ну и дела. Забыл, что там дальше. Не напомнишь? Цукуё не знает, чему дивиться сильнее: предложению допеть куплет вместо него или обескураживающему виду нового знакомого. Всклокоченные, точно шерсть драчливого дворового пса, белые волосы в паре со скучающим взглядом алых глаз смотрятся дико, контрастно… и до странного гармонично. — В его чудесном кармашке найдётся всё, что ни пожелаешь. Хочу в кругосветное путешествие! — Уф-уф-уф… Дверь куда угодно! — Ах, как же я люблю тебя, До-ра-э-мо-о-он, — старательно выводит девушка, напрочь позабыв о всяких «зачем» и «почему». — Годится. — Мужчина вяло кивает и зевает, демонстрируя широту возможностей своей челюсти. — Ладно, с главным разобрались, а остальное и по пути обсудить можно. — По пути? Куда? — Изумление Цукки нарастает с каждой секундой. — В ад. Хотя многим безумцам привычнее называть его «Бар Отосэ». — Мужчина вымученно вздыхает, встречая полное непонимание в глазах собеседницы. — Слушай, мне от тебя ничего криминального не надо. Всего-то небольшая услуга. Ты ведь можешь помочь хорошему человеку, да, Цукуё? Она вздрагивает, совершенно сбитая с толку. Девушка уверена, что в жизни не встречала этого типа. Этакое чудо разве можно взять и просто так забыть? Но тогда кто он и что ещё, кроме имени, ему известно? — Откуда вы меня знаете? — Цукки грозно хмурится, надеясь скрыть за напускной решительностью страшное смятение. — Откуда? — На его лице впервые с момента их знакомства мелькают некоторые признаки слабой эмоциональности. — Нетрудно догадаться, откуда. Рекламная компания прошла на ура, так что теперь многие в курсе… — Он осекается. Недоумение сменяется искрой прозрения и слабым смешком. — В курсе чего? — Она не выдерживает, напряжённо ожидая ответа. — Того самого, — туманно отвечает мужчина, довольно ухмыляясь. — Если тебе так интересно, я всё расскажу. Но! — тут он вскидывает руку, в нравоучительном жесте вытягивая указательный палец вверх, — сначала ты мне поможешь. Как говорится, рука руку моет. Цукуё столбенеет. Ей до жути не нравится этот сомнительный субъект, и она совсем не хочет выполнять его просьбы, которые не просьбы вовсе, а самый натуральный шантаж. Но вот что странно: пусть в груди кипит и бурлит возмущение, внутренний голос выказывает редкую лояльность, смешанную с толикой любопытства. Да ведь у неё послезавтра экзамен! Как она может тратить время на подобные глупости? Девушка шумно захлопывает книгу, которую до сих пор не выпускала из рук, и порывисто вскакивает с места. Если бы взгляду было по силам давить неугодных, как тапок давит таракана, её оппонент давно принял назидательное положение растоптанного насекомого. Но увы, увы... — Что я должна делать? — цедит Цукуё, плохо понимая, на кого злится больше: на него за нахальство или на себя за внезапный приступ авантюризма? — Не так много, как можно подумать. — Мужчина, потягиваясь, встаёт. — От тебя нужно лишь одно: притворись моей девушкой. Зимой без шапки даже в помещении мёрзнешь — центральное отопление в Японии есть только на севере, а в Токио к такой роскоши никто не приучен. Четыре Великие Истины — основа буддийского учения. День моря — государственный праздник Японии, приходящийся на третий понедельник июля и открывающий купальный сезон.