Твои шутки

Мы с Тристаном в очередной раз коротали вечер вдвоем – Зигфрид уехал на пару недель по каким-то делам. Тристан комфортно, с кроссвордами и сигаретой, устроился в кресле, я же сидел, опустив газету на колени, и любовался огнем в нашем камине. Чудный холостяцкий вечерок. За сегодняшний день я успешно разобрался с родами у коровы, с переломом у собаки, и вручил очередную микстуру Муллигену. Тристан тоже что-то такое на ветеринарном поприще сделал, но я был уверен, что парень не перетрудился. – Джим, – Тристан вписал в кроссворд последнее слово, – ты все еще дуешься? Я сделал вид, что обдумываю ответ. Как ни крути, шуточки Фарнона-младшего с неизменным успехом оставляли меня в дураках. Последняя, с якобы укусившей этого шалопая бешеной собакой, имела место быть позавчера. Естественно, я за него очень перепугался, и когда Тристан расхохотался, признавшись, что цапнула его не бешеная, а вполне себе добропорядочная псина, я едва сдержался, чтобы не врезать ему. Но сдержался и, в общем, уже не дулся – на него было невозможно долго сердиться. С другой стороны, пусть помучается угрызениями совести хоть немного. – Да, все еще, – с достоинством ответил я. – Но ты так смешно всегда реагируешь... я просто не могу удержаться, чтобы не пошутить над тобой, Джим! Ты извини, но искушение слишком велико... – Я уверен, что ты с этим искушением и не пытаешься бороться, – я поднял газету с колен и уткнулся взглядом в заголовок. – Джим, дружище, я совершенно искренне раскаиваюсь. Я гордо промолчал. – Правда, – добавил Тристан. Я поднял на него глаза: – Трис, – сказал я, подпуская в голос благородной печали, – твои шутки когда-нибудь выйдут тебе боком. Ладно, я – человек отходчивый. Но ты когда-нибудь нарвешься на менее терпимую жертву... – Ну Джим, – Тристан встал с кресла и подошел к моему. – Ну прости меня уже, а то ведь я не могу больше выдерживать твою холодность. Меня это выбивает из колеи. – Я не понимаю, о чем ты говоришь, – никакой такой холодности по отношению к нему у меня не было. – Понимаешь! С того самого момента, как я разыграл тебя с этим несчастным укусом, ты почти не смотришь на меня, и отвечаешь всегда таким тоном... – Что значит, я на тебя не смотрю? А должен разве? Вообще, это было что-то новенькое. Никогда раньше Тристан не переживал от того, что я на него обижаюсь. Он просто пережидал эти времена с превосходной уверенностью, что я рано или поздно смягчусь. – Джеймс, – проговорил Тристан с притворной мукой в голосе, – ты просто убиваешь меня. – Не говори ерунды, – я усилием воли заставил себя вчитаться в передовицу. – Что я должен сделать, чтобы заслужить твое прощение? – Так, я понял. Ты опять надо мной издеваешься. Трис, отстань, я на тебя не сержусь. – Ты прелесть, Джим! – Тристан вдруг наклонился ко мне и, обхватив за шею, поцеловал в уголок губ. Я опешил. – Ты чего, Трис? – спросил я его, – угорел? Он вдруг смутился. Очень странно – этот шутник, мне казалось, вообще не знал такой добродетели как скромность. – Думай как знаешь, – пробормотал он и почему-то не стал возвращаться в кресло, а вышел из гостиной. Я, пожав плечами, вернулся к созерцанию огня. Я не знал, что нашло на Тристана, но вполне допускал, что изредка находит на всех, а о причинах этого ломать голову бесполезно. Я так и забыл бы об этом инциденте, если бы на следующий день Тристан не напросился со мной на выезд. Была золотая осень, особенно прекрасная в Дарроуби, и на обратном пути от очередного четвероногого пациента я остановил машину у обочины дороги, чтобы полюбоваться на празднично-золотые с островами багреца холмы. Тристан вышел вместе со мной и тоже уставился на буйство красок. – Какое же все-таки чудо, – сказал я. – А зачем мы остановились? – спросил мой прагматичный приятель. – Лично я, чтобы полюбоваться осенью. – Ты такой романтик, Джим, – сказал Тристан неожиданно мягко. – А тебе неужели не нравится? – спросил я, не подозревая, какое направление я задаю нашей беседе этим невинным вопросом. Я имел в виду, естественно, осенний наряд Дарроуби. – Очень нравится, – ответил Тристан, и я почувствовал на себе его взгляд. Я обернулся к нему. Мой юный коллега был неестественно бледен и серьезен. – Очень нравится, – повторил он, – ты вообще мне очень нравишься. – Ты о чем? – спросил я, еще не понимая, в чем дело, но уже почувствовав, что что-то не так. Он смотрел мне в глаза, и через пару секунд в моем мозгу начала оформляться жутковатая догадка... – Трис, – проговорил я, за считанные секунды успев испугаться, возмутиться, испугаться снова, похоронить нашу дружбу и понадеяться на то, что понял все неправильно. – Тристан, что ты... Он опустил голову, смущенно и безнадежно махнул рукой, повернулся на каблуках и размашистым шагом зашагал прочь, по направлению к нашему дому, до которого пешком было идти и идти... – Тристан! – завопил я. Он должен был мне объяснение. И, в любом случае, я довез бы его до дома, что бы этот дурак себе ни вообразил. Он остановился. Вздохнул и обернулся ко мне. По-моему, он думал, что я его буду бить, и готов был, конечно, к оскорблениям и упрекам. Я подошел так, чтобы можно было разговаривать. – Трис, ты чего? Ты серьезно? – спросил я его, еще на что-то надеясь. – Я уеду, Джим, не волнуйся, – сказал он. – Только Зигфриду не говори, ладно? – Дурак, – проговорил я. – Дурак, – согласился он. – Прости меня, правда, за мои чертовы шутки. Я понял, что он имел в виду. Мальчишки в школе не могут выразить своих чувств и дергают девочек за косы... а этот мальчишка подшучивал надо мной, чтобы обратить на себя мое внимание. Я бы подумал, что он и сейчас подшучивает, не будь тема такой двусмысленной... – Да не сержусь я на твои шутки! – я тоже был почти в отчаянии. Он мне так нравился! С ним было не скучно, он всегда заражал меня своей жизнерадостностью, и если он и не был мне другом, так хорошим приятелем точно. И вот, вдруг, такое заявление. Кто бы мог заподозрить в этом веселом парне, ценителе женской красоты... Боже, я даже мысленно не мог рядом с Тристаном поставить слово «содомия». – Тристан! Я не понимаю... – Да все ты понял, – почти со злобой сказал он, – или тебе вслух сказать? Ладно. Я в тебя, по-моему, втюрился, Джеймс Хэрриот. Доволен? – О Боже, – сказал я. Осенний холодный ветер пронесся между нами, хлестнув по лицам. Тристан еще несколько мгновений стоял, глядя себе под ноги, а потом снова повернулся и двинулся по дороге. Мне стало очень его жаль, но куда больше меня занимали растерянность и разочарование. Действительно, если Зигфрид узнает, он его просто убьет. А как Тристан собирается объяснить ему свой отъезд? Господи, да он совсем с ума сошел, что ли? Я бросился за ним. – Тристан, постой! Он снова остановился. – Что? – спросил он безнадежно. Я не знал, что. Но просто так отпустить его тоже не мог. – Ты куда направился? – Собирать вещи. – Не мели чепухи! Во-первых, есть машина, а во-вторых, как ты собрался объяснять Зигфриду свой отъезд? – Да никак. Он же забывает все через день. Наплету что-нибудь... и какая тебе, вообще, разница? – он, наконец, соизволил обернуться. – Ну ты мне друг, все-таки, – проговорил я. – Все еще? – спросил он с горькой насмешкой. Меня это оскорбило. Что значит, все еще? Он за кого меня принимает? – Знаете что, мистер Тристан Фарнон, – начал я, выпрямляясь, тут мой рост сыграл мне добрую службу, Трис казался передо мной сущим мальчишкой, хотя и был всего на пару лет младше, – ваши чувства – это ваше личное дело, но я не понимаю, почему вы позволяете себе усомниться в моей элементарной порядочности. Я не сделал ничего, что могло бы этому поспособствовать. Тристан выслушал эту проповедь. – Излагаешь прямо как пэр из палаты лордов, Джим, – буркнул он. – Ладно. Если ты выдержишь мое общество еще четверть часа, то я буду благодарен, если ты подвезешь меня. – Пошли. Мы втиснулись в нашу раздолбанную колымагу. Я выжал сцепление, дал газ, и мы поехали. Я не слишком торопился. Мне надо было переварить эту ситуацию. Тристан отвернулся к окну и молчал. Я почему-то чувствовал себя едва ли не виноватым, и, когда молчание совсем накалилось, я не выдержал: – А что, тебе разве не нравятся девушки? Я такое понимал только умозрительно. Впрочем, я никогда особенно не интересовался этим вопросом, для меня содомия была чем-то таким же далеким и в повседневности не важным, как планета Плутон. Слыша или даже, что греха таить, употребляя крепкое словцо на эту тему, я никогда не вспоминал его прямое значение. И тут вдруг на тебе. Тристан вздохнул. – Нравятся, – ответил он, – но, получается, что и парни тоже. – Получается? Ты хочешь сказать, это у тебя впервые? Он дернулся, видимо, желая огрызнуться, мол, не твое дело, но почему-то ответил: – Нет, но... я раньше просто не признавался. Я обдумал и эту фразу. Интересно получается! Что же его побудило признаться в этот раз? Святый Боже, неужели я дал ему какой-то повод? – Извини, Джим, пожалуйста, – проговорил он, отрывая меня от подобных мыслей, – я зря тебе, конечно, сказал. – Да уж, – не сдержался я, – я с радостью бы обошелся. Мы помолчали еще немного. – А ты за меня правда испугался, ну, тогда, с собакой? – спросил он. – Конечно, испугался! Ты, не спорю, чертовски хороший актер, но надо думать, чем шутишь, Трис. – Да все спонтанно получилось. Я шел обработать укус и вдруг, ну, вижу тебя... такого мирного, спокойного... и захотелось тебя слегка встряхнуть. Я не подумал, что ты так испугаешься. Я всегда сначала делаю, а потом думаю! Такая самокритичность была необычной для младшего Фарнона. Но... видимо, я просто плохо его знал. – Слушай, Тристан, а вот это вот – это точно не очередная идиотская шутка? – подозрительно уточнил я. – Нет. Дурак я, что ли, так шутить? Он был прав. Будь это шуткой, в дураках остался бы именно Тристан. Мы были уже в городке. – А из-за чего? – снова не удержался я от вопроса. – Что из-за чего? – спросил Трис, и я понял, что вопрос был глупый. В тот момент я не был ни в кого влюблен, я еще не встретил Хелен, но, вспоминая прошлые годы, мог бы сообразить – явных причин у влюбленности не бывает. – Забудь. Мы доехали до Скелдейл-Хауса, и Тристан выскочил из машины, словно сиденье жгло его. Я проводил его мрачным взглядом и снова задумался. Все то прошлое, что мы делили с ним, представлялось мне теперь в ином свете. Его розыгрыши, его шутки, его приятное общество, его дружеское ко мне расположение. Вчерашний поцелуй. Ох, Тристан, какого черта... Я выбрался из машины и отправился в дом. Если этот разгильдяй действительно сейчас собирает вещи... что я скажу Зигфриду? Конечно, осень, а не весна, не самый горячий сезон, но мы же рассчитывали на Тристана, это с его стороны просто безответственно – уезжать сейчас. Совершенно безответственно! Я понял, что должен ему это высказать. Обычно я не люблю врываться в чужие комнаты, но Трис сегодня куда дальше перешел грань приличий в отношении меня, так что я, пару раз стукнув в дверь его спальни, открыл ее без особого смущения. Тристан действительно собирал вещи. Вернее, собирал за некоторое время до моего прихода, вокруг него валялись вытащенные из шкафа рубашки и брюки, но сейчас он сидел на кровати, уронив голову на руки и, кажется, плакал. Я стоял в дверном проеме и не знал, что ему сказать. Если я начну сейчас задвигать речь об ответственности, будет только хуже – я нутром чуял. Трис замер в своей позе тихого отчаяния, видно, только услышав мой стук. Он стеснялся поднять голову, так как это обнаружило бы его слезы. Пожалуй, следовало действовать решительно. Я подошел к его кровати, взялся за его запястья и мягко отвел его руки от лица. Он напрягся, но сопротивляться не стал, хотя и лица не поднял. – Вот плакать совершенно ни к чему, – мягко сказал я, чувствуя себя весьма взрослым и мудрым. Обычно в нашей паре верховодил Трис, из-за живости ума, но сегодня все изменилось. Я присел рядом и братски приобнял его за плечи. Он судорожно вздохнул и быстро отер ладонями щеки. – Трис, – сказал я, – ты, по-моему, зря так убиваешься. Я, конечно, не большой знаток, но чувства проходят. И твое пройдет. А без твоей помощи нам тут точно лучше не станет. Не пори горячку. Оставайся. – Если я тебя буду каждый день видеть, не пройдет, – проговорил юноша. Тут он, наверное, был прав. – Ну ладно, – сказал я, – ты, конечно, сам решай. – Ох, Джим, – он вздохнул еще раз, – можно... ты мне прямо сейчас скажешь, чтобы я ни на что не рассчитывал? А то я умом-то понимаю, а все равно еще на что-то надеюсь как идиот... Это было легко сделать. Я убрал руку с его плеча и встал. – Тристан, дружище, – серьезно сказал я, и он поднял на меня глаза, – я к тебе прекрасно отношусь, ты хороший, веселый парень, но ты именно что парень, и ничего у нас с тобой не выйдет. Он снова опустил голову на руки и сдавленно выговорил: – Спасибо. – Остаешься? – Не знаю, – сказал он уже совсем натянутым голосом. – Джим, выйди сейчас, пожалуйста... мне стыдно при тебе распускаться. Я протянул руку и утешающе коснулся его волос – уж больно он был несчастный. Потом потрепал по плечу. Он накрыл мою руку своей, а потом, сжав пальцы, чуть повернул мою ладонь и прижался к ней губами, болезненно зажмурившись. Потом его пальцы ослабели. Я высвободил свою руку, и, повернувшись, пошел к двери. На душе у меня было препогано. Уходя по коридору, я услышал, как щелкнул замок на его двери. Если бы я немного задержался, я услышал бы, как Тристан рыдает, но я не собирался задерживаться. В тот вечер он спустился к ужину в кухню. Лицо его было опухшим со слез. Покидав всякой снеди на тарелку, он кивнул мне и удалился с ней в свою спальню. Ночью я долго не мог заснуть. Я думал о Тристане, о том, как ему не повезло и как глупо, недальновидно он поступил, признавшись мне. На что он рассчитывал, дурачок? А теперь я разве смогу сохранить свое к нему отношение, чистую, незамутненную приязнь? Стоит ему посмотреть на меня, стоит прикоснуться, и оба мы невольно будем чувствовать себя преступниками... чертовски глупо все вышло. Я сделал все, что мог, я не стал орать, возмущаться, топтать и так надломленную гордость юноши, а что толку? Я думал и о Зигфриде. Мой патрон всегда отличался огненным нравом, и я просто боялся представить, что вдруг, в разгар очередной ссоры братьев, всплывет эта тема. Мне тоже достанется. Господи, что я сделал, из-за чего он влюбился в меня? Я чувствовал себя просто каким-то совратителем. На следующий день Тристан не уехал, и через день тоже. Мы почти не общались, кончились наши посиделки у камина, и в доме было настолько невесело, что даже наши собаки скулили без причины, тыкаясь мордами нам в колени, не понимая, почему хозяева поссорились. А через еще пару дней должен был вернуться его брат. В тот четверг у меня выдался особенно тяжелый день. Все выходило из рук вон плохо, сдохла давно болевшая корова у Шарпа, и я ничего не смог сделать, неправильно срослась кость у овцы одного малознакомого мне фермера, и она шагу не могла ступить, пришлось усыпить любимую кошку одной пожилой вдовы. День был мерзок, а погода, как назло, прекрасна – синее небо, золотая осень, кристальной прозрачности воздух. Я вспомнил тот день и глубоко пожалел, что взял тогда с собой Тристана. Он признался наверняка тоже под влиянием момента, и, если бы не было этого момента... все осталось бы по-прежнему. И только тут мне пришло в голову, что я крайний эгоист, коим себя никогда не считал. Ведь, если смотреть с точки зрения Триса, по-прежнему – это значило мучиться ненормальной, неразделенной, безнадежной влюбленностью. Видеть меня каждый день, каждый вечер... и, видимо, мечтать... бр-р, я все же не хотел быть объектом таких мечтаний. Будь Тристан девушкой, другое дело. А так... Вернувшись, я застал Тристана в гостиной, с рюкзаком у ног и решимостью на лице. Я понял, что отговаривать его бесполезно. – Я все-таки решил уехать, – сообщил мне Трис. Я кивнул. – Когда смогу, вернусь. – Хорошо, – сказал я, хотя не видел тут ничего хорошего. – Ждал тебя, чтобы попрощаться. – Пока, Тристан. – Пока, Джеймс, – юноша встал, взвалил на плечи рюкзак. – Я написал Зигфриду, у него на столе конверт, передай ему. – Конечно. Он подошел ко мне, и я понял, что он хочет – поцеловать меня. Без моего согласия у него вряд ли получилось бы – я был существенно выше его, и мог легко оттолкнуть. Но что-то помешало мне воспрепятствовать, когда он обнял меня за шею и притянул к себе мою голову. Его губы коснулись моих, они были теплы, но в дыхании Триса я чувствовал табачный дым, и поцелуй был совсем не похож на девичий. Спустя несколько секунд он отпустил меня, и я выпрямился снова. Из эмоций я испытывал лишь грусть. Для меня этот поцелуй стал надгробием нашей беззаботной дружбы, а для него... я не знал, чем, но не думал, что он Тристана хоть как-то утешил. – Ты отличный парень, Джим, – сказал Тристан, – мне очень жаль, что я тебя так... задел. Ты очень мне... дорог. Я протянул ему руку. Он пожал ее, и я увидел краску стыда на его щеках – он, наверное, думал, что я не подам ему руки. – Удачи тебе, – сказал он, и, решительно поправив лямки рюкзака, двинулся к выходу. Я подождал, пока он уйдет, сел на его место и устало закрыл глаза. Прошло время. Много времени. Мне уже не двадцать пять, я давно женат на своей милой Хелен, у нас есть дети, и я очень счастлив с ними. Тристан тоже хорошо живет, и все такой же оптимист, шутник и симпатяга... а кроме того, отличный ветеринар, которым я, боюсь, так и не стану, проживи я хоть сто лет. Он всегда умел достойно переносить те шутки, что жизнь играет со всеми нами. Я почему-то плохо помню, как мы сумели заново построить наши приятельские отношения, но как-то ведь сумели... конечно, мы не стали настоящими друзьями, какими были с его братом. Конечно, мы не смогли вычеркнуть из памяти ту осень... где-то в глубине души мы все помнили, и будем помнить дальше. Я не знаю, влюблялся ли он еще когда-нибудь в мужчин, и как пережил мой отказ... но я верю, что все обошлось наилучшим образом. Я не жалею. Та осень – часть моей молодости, Тристан – часть моей молодости, Дарроуби – часть моей молодости... и я люблю их. Я люблю их, потому что это – моя жизнь.