Мать-одиночка
3 апреля 2016 г. в 20:50
Говорят, что дети пахнут молоком, теплом и счастьем.
Мой ребёнок для меня не пахнет ничем.
Говорят, что дети — это маленькие ангелы, посланные нам с небес, чтобы освободить нас и дать нам продолжение нас самих.
Мой ребёнок — мой собственный Ад. Моя клетка, моя темница, мои оковы. Я не хотела продолжаться.
Когда это произошло, я хотела, по меньшей мере, шагнуть из какого-нибудь окошка, желательно повыше, и желательно, чтобы под ним были острые пики горных вершин, упав на которые, я смогла бы уйти из жизни.
Когда это произошло, я чувствовала себя так, будто меня запихнули в мясорубку, прокрутили там несколько раз, а потом дали сожрать собаке, которая благополучно всё выблевала на новый ковер. Вот такой я была.
Изнасилование — это не конец жизни, так ведь? Это же не окончание всего? После этого можно встать, отряхнуться и пойти по своим делам, да? Изнасилование было — и вот его уже нет. Есть только ребенок. Ребенок, который грызет меня изнутри — точно так же, как и тот человек, которому я обязана этой болью.
Но после этого можно жить.
Только захочется ли?
Можно ли хотеть жить, когда ты, даже спустя столько времени все еще чувствуешь его цепкие руки, сжимающиеся на горле, его влажные горячие губы, запах перегара и пота. Я все еще чувствую его на своей коже, а теперь он появился и внутри.
Моя мать сказала, что через насилие проходит каждая третья женщина и что я, в общем и целом, виновата сама. «По крайней мере, уже тем, что родилась женщиной», — добавила я мысленно. Именно в тот момент, когда я снова понадеялась на ее поддержку — она оттолкнула меня, как отталкивала сотни раз до этого. Спорить с ней не хотелось — не было сил. Но я хотела знать, почему, почему именно я оказалась той третьей? Просто потому, что мне не повезло оказаться в неправильном месте в неправильное время или потому, что какие-то «Божественные силы увидели в моих мыслях что-то греховное, и я должна через страдания встать на путь истинный?» — так сказала моя бабушка, к которой я обратилась, не найдя поддержки у матери. Бабушка считала, что мне нужен Бог, она считала, что если бы я изначально приняла Бога для себя и для своей жизни, если бы я жила правильно — то я была бы защищена от подобного.
«Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью; ибо страдающий плотию перестаёт грешить».
И зачем же ты, Господь, кем бы ты ни был и где бы ты ни прятался — на Небесах ли, между облаков, в сердце ли каждого из нас, в душе ли — зачем ты так наставляешь нас на путь истинный? Твой сын страдал, и мы, твои дети, тоже страдаем.
Все вокруг твердили мне, что я грешна. Но отчего? От того ли, что всю жизнь, сколько себя помню, я жила для себя, а не для Него. И если Бог хотел, чтобы теперь я искупила свои грехи, то он выбрал самый тяжелый путь к искуплению.
А теперь, когда оказалось, что он внутри меня, мне стало страшно. Но мать горячо убеждала меня, что дети — счастье.
Я не хотела оставлять ребёнка. Я хотела убить его еще в своём чреве. Ребёнок от насильника не может быть моим ребёнком. Зачатый против воли не должен жить. Но она обещала мне, что я забудусь, растворившись в ребёнке, как в продолжении себя. Моя мать — моя кровь, моя опора предала меня и соврала мне.
А за ее красивыми речами срок был упущен.
Рядом со мной не стало матери, чтобы меня поддержать, но появилась бабушка. Она, глубоко религиозный человек, не покрыла меня позором. И оставалась со мной до самого конца.
Говорят, что дети пахнут Богом.
Для меня Бог пахнет дешёвым алкоголем, куревом, густым запахом пота и немытых неделями ног.
Беременность проходила тяжело. С каждым месяцем я выглядела всё более неуклюжей и опухшей. Живот, этот огромный мерзкий живот затруднял мои движения. Я не могла спать, не могла есть, я всё время хотела в туалет. Он толкался внутри меня, я чувствовала, как он растет, как он двигается, как он живет. Я хотела любить его, я хотела бы, но у меня не получалось.
«Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим».
Когда я была еще ребенком, я все время ждала любви от своей матери. Я добивалась ее внимания, я просила, я умоляла. Но ее никогда не было рядом со мной. Всегда были вещи намного важнее меня, ее собственной дочери. Ее единственной дочери. Я всю жизнь стремилась к ней, а она уходила от меня все дальше и дальше.
И тогда я обратилась к Нему. Мне сказали, что Бог может меня услышать. Что Он может давать, а может и отнимать.
И я просила. Просила неустанно вознося Ему мои молитвы.
Сначала я просила забрать дитя.
Потом — дать мне сил и терпения.
И, наконец, возможность примириться со своей судьбой и полюбить своего ребенка.
И когда он оказался вне моего чрева, когда его положили мне на грудь, чтобы я почувствовала его, живого, настоящего, мне захотелось скинуть дитя на пол и уйти. Мне не хотелось верить, что это, непонятное оно, синюшное, маленькое, дрожащее, кричащее во всю глотку, мерзко-влажное, что оно было частью меня. Для меня было диким, что оно жило внутри меня, питаясь за счет меня как маленький паразит.
Мне говорили, что любовь придёт сразу же.
Но она не пришла.
Я хотела доказать, что я могу быть лучшей матерью чем она. Но ошиблась.
Я не смогла.
Я ненавижу своего ребёнка. Ненавижу смотреть на него. Ненавижу его трогать. Ненавижу его кормить. Я ненавижу даже само существование рядом с ним.
Ребёнок растет, а я старею, отдавая ему свою молодость и свою жизнь. Я мать-одиночка, которая ненавидит своё дитя так же сильно, как и Бога, который дал мне его.
Когда он называет меня мамой — я его ненавижу. Когда он радостно бежит ко мне, чтобы обнять — я его ненавижу. Ненавижу за девять месяцев страданий, за годы бессонных ночей, за нервы, за сломанную жизнь. Я ненавижу его и буду ненавидеть до самой смерти.
Как ненавижу и себя.
«А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза».