Night Watch

Куртка немного растянулась с того времени, джинсы не сидят на бедрах так же хорошо, и его лицо выглядит определенно не таким свежим, как во времена, когда он работал в зоопарке, но, в общем и целом, когда Винс видит свое отражение в зеркале, эффект ему нравится. Он даже позаботился о волосах, что даже, возможно, немного слишком для сексуальной фантазии, но Винс мечтал об этом несколько лет; все должно быть как надо. Ховард коротко вскрикнул, когда увидел пушистую массу торчащих в разные стороны темных и осветлённых прядей вместо черного Джоан Джетт, который так полюбился Винсу в последнее время. — Твоя прическа, Винс! Винс только смеется. — Нет ничего такого в том, что немного все освежить, правда? Ну и я ведь могу в любой момент вернуть старые обратно. Как бы нарциссичен он ни был, собственного отражения в куртке времен зоопарка еще никогда не было достаточно, чтобы возбудить Винса, но ведь все дело в ситуации, не так ли? Он немного прихорашивается перед зеркалом, крутясь на каблуках верных белых ковбойских сапог, и быстро дразняще (или воодушевляюще) трогает себя внизу, прежде чем отправится искать Ховарда. Он превратил комнату в удивительно точную реконструкцию работника зоопарка с целью того, что Ховард назвал «большим правдоподобием». (Ховард не сказал ничего об этом, только криво улыбнулся сам себе после того, как прошло его удивление и легкое опасение насчет всей авантюры. Попробуй рассказывать Винсу о театральных традициях костюма и том, как одежда влияет на персонажа, и он начнет усмехаться и жаловаться, называя все это скучным и претенциозным, но используй ситуацию, которая ему нравится, и он с головой в нее нырнет.) Ховард уже там, возясь и вертя в руках содержимое полок и шкафчиков, наверное, стараясь вжиться в роль или что-то такое. Винс, не успев войти в комнату, улыбается, чувствуя маленький толчок воодушевления где-то в районе диафрагмы. — Ховааард, — ноет он, падая на диван. — Ночное дежурство такое скучное. Может, мы хотя бы включим телевизор? — Это ночное дежурство, Винс, — упрекает его Ховард, не трудясь повернуться. — А не ночевка. Мы здесь не для того, чтобы смотреть телевизор и красить ногти друг друга, правда? Форма Ховарда тоже сидит не так хорошо, как раньше. Его куртка всегда была маловата посередке, теперь он даже не попытался застегнуть ее; кудрявые локоны свисают еще ниже, и Винс точно не стал бы сейчас называть его усы пенкой от капучино. Все же эффект чертовски впечатляет, и Винс счастливо позволяет себе полностью погрузиться в фантазию. — Можно и так, — говорит он небрежно, проскальзывая дальше на диван и складывая ноги на боковину. Жаль, он не догадался прихватить немного жвачки. Он выгибает бедра, немного покачиваясь, наполовину рисуясь на случай, если Ховард повернется к нему; наполовину ради ощущения — давление тугой джинсовой ткани на его уже слегка ноющий член. — Было бы весело, — мечтательно тянет он. Ховард поворачивается, чтобы посмотреть на него строгим внимательным взглядом, которым раньше смотрел на него все время, и Винс чувствует этот взгляд у себя внизу, головокружительный толчок и желание подоставать Ховарда так, чтобы он исполнил обещания, которые дал этим взглядом. — Ты проверил ночных животных? Винс закатывает глаза, борясь с желанием улыбнуться. — Даа. Все готово, я сверился с летучими мышами, они не планируют ничего слишком безумного сегодня ночью. Ховард рассудительно кивает, и, когда он действительно отмечает галочкой графу в списке, который, видимо, успел придумать, Винс вынужден согнуться пополам, чтобы сдержать смех, готовый вырваться из его груди словно шипучий лимонад. — Хорошо, — нараспев говорит Ховард. — Я заглянул в птичник, Дом рептилий, проверил смотровую площадку… — Да, да — перебивает Винс. — И я проверил обезьян и остальных, все заперто, Ховард, честно. Ховард прочищает горло и ставит галочку еще в двух графах, и Винс придвигается бедрами ближе в диванным подушкам. — Я вообще не представляю, зачем мы здесь, делать совершенно нечего. Ховард наконец оборачивается, чтобы посмотреть на него, и Винс адресует ему дерзкую улыбку, чуть двигая бровями и облизнув передние зубы. Они могли бы придумать, чем заняться, — говорит эта улыбка. Ховард не заливается краской, как было, когда они только выясняли, кто они друг другу; и не игнорирует полностью этот явный намек Винса, как делал еще раньше. Вместо этого он просто смотрит на рот Винса некоторые время, задевая собственным языком влажную и розовую губу, потом моргает и торопливо оборачивается, чтобы подправить еще что-то из декораций. Это удивительно горячо, игра с загнанным в угол желанием; и это застает Винса врасплох. Ховард на самом деле не особо хороший актер, как бы он ни хвастался своми знаниями о Гоголе и Станиславск-как –там-его, но сейчас он не перестает бросать эти взгляды на Винса, все украдкой, из-под уголков глаз, как будто не уверен, можно ли ему, но не может ничего с собой поделать. Он тоже возбужден, они оба возбуждены, Винс, растянувшийся на диване, и Ховард, делающий шоу из нервного перекладывания и убирания вещей на место. Винс не думал, что ожидание будем таким сладким. Обычно он ненавидит ждать, но сейчас это словно странное эхо времен дежурств в зоопарке — нервозное, натянутое, как струна, скручивающееся в узел в его глотке ожидание того, что может, может, может сегодня Ховард сделает что-нибудь, сделает первый шаг, и все образы, которые, как он вынужден был притворяться, не вспыхивали у него в голове гротескно-ярким порно. Надо признать, он не думал, что Ховард растянет все это так надолго, но в этом тоже было что-то увлекательное. Винс может кривляться, провоцировать его и показывать шоу, лежа на мебели, но Ховард решает, когда сделать свой ход. Разница в том, что на этот раз Винс знает, что он это сделает, только не знает, когда. — Ну, — наконец говорит Ховард, прочищая горло, - Мы, хм, нам лучше пойти спать, приятель. Утром будет много дел. Впервые в его словах слышен неестественный оттенок неловкого повторения слов из сценария, но Винсу все равно. Если его как-то это волнует, только тем, что заставляет улыбнуться; если бы они не играли сейчас в эту игру, он бы поцеловал Ховарда за его безыскусную, нелепую суть. Винс переодевается в пижамный костюм здесь же, так же, как он делал не раз в зоопарке, и упивается одним из вороватых взглядов Ховарда. Его член натягивает ткань сиреневых штанов, образуя твердую выпуклость, от желания слегка сжать которую он не удерживается, прежде чем натянуть их, и пугается, когда Ховард резко окликает его. — Винс! Он моргает, глядя на Ховарда, и снова видит этот строгий взгляд. — Ты здесь не один, — шипит Ховард. — Как ты думаешь, ты можешь справиться со своими животными желаниями хотя бы на одну ночь? Мне ни к чему это видеть. Ах ты хитрый придурок, думает Винс, но изображает смущенно-неловкое выражение лица, теребя ткань пижамы. — Я просто поправлял штаны, вот и все, — бормочет он, стараясь звучать растерянно, и, кажется, видит проблеск ухмылки на лице Ховарда. Спальные мешки всегда были любимой частью ночного дежурства для Винса, по нескольким причинам. Однажды он застегнул спальник так, что торчала только его голова, и пытался ползти по полу хижины, смеясь над собственной нелепостью. Ховард вздохнул и сказал, чтобы Винс поскорее окукливался. Но, на самом деле, в том, чтобы в них спать, было что-то пикантное, Винс всегда это чувствовал. Как ночевки в американских фильмах, где подростки в конце концов начинали играть в бутылочку или что-то в этом роде. Лежать рядом с Ховардом, слушать его дыхание, смотреть, как его грудь поднимается и опускается; так близко, что иногда пряди их волос смешивались, что он чувствовал тепло тела Ховарда и запах его, спящего; это было ужасно и восхитительно одновременно. Иногда, убедившись, что Ховард окончательно вырубился, он втихую дрочил под прикрытием спальника. Иногда он слышал, как Ховард делает то же самое, и лежал отвернувшись от него, стараясь дышать как можно глубже и ровнее, изображая спящего, в то время как все, чего он хотел — тереться о пол, собственную руку или что-нибудь еще под сбивчивые вздохи Ховарда и непристойные звуки кожи об кожу. Теперь Ховард знает все это, и член Винса слегка вздрагивает, когда Ховард выключает свет и они оба проскальзывают в спальники. — Ночи, Ховард, — говорит Винс в полутьму комнаты. — Ночи, Винс. Винс не уверен, сколько времени проходит; достаточно, чтобы про себя напеть первый куплет и припев «All the Young Dudes», прежде чем он опять открывает рот. — Ховард? — шепотом. Потом немного громче. — Ховард? Ховард? Ховард? Хоооовард? Ховард? — Я пытаюсь поспать, — ворчит Ховард, шумно ворочаясь в спальнике. — Если ты не замолчишь, я до тебя доберусь, подожди только. Вот сигнал, вот оно; желудок Винса переворачивается в воодушевлении, дыхание сбивается в глотке. Несмотря на то, что это просто игра, на несколько невесомых, застывших в воздухе секунд Винсу кажется, что все по-настоящему, что Ховард наконец делает то, о чем он мечтал; натянутые нервы и головокружительное, бьющееся в неверии в происходящее возбуждение. Винса нельзя назвать актером, но он всегда умел хорошо притворяться. Он сглатывает. — Ховард? Ховард делает свой ход. Винс не потрудился застегнуть спальник, и Ховард опрокидывает крышку спальника; через мгновение большая теплая рука оказывается у него в паху, поглаживая его через штаны, и Винс издает неловкий хныкающий звук. Он возбужден весь вечер, и наконец, наконец, совсем немного должного обращения заставляет его бедра выгибаться от прикосновения. — Что я тебе сказал? — резко выдыхает Ховард, и Винс смеется в ответ. — Заткнуться? — И ты не смог сделать даже этого. — Рука Ховарда теперь в его штанах, стягивая их, сжимаясь вокруг его члена; знакомые восхитительно длинные пальцы и шершавые подушечки. — Никто в зоопарке меня не уважает, — ворчит он, но его голос сбивчивый и напряженный от возбуждения, и Винс смеется, беспомощно и легко, слишком переполненный всем, чтобы делать что-то еще; пока Ховард не затыкает его поцелуем. Это уже не игра; Ховард во времена зоопарка впал бы в ступор от волнения, без понятия, что делать, даже если бы ему удалось сделать первый шаг, неловкий, неопытный; и, возможно, целовался бы как гуппи. С этого момента якобы настоящий Ховард уходит в небытие. Вот Ховард сейчас, знающий точно, как целовать Винса до потери дыхания, играя на его воображении; и это потрясающе. И Винс стонет, выгибается, вбиваясь в его ладонь, и отвечает на поцелуй, небрежно и неторопливо, наслаждаясь каждой секундой. Двигаясь к нему, Ховард прижался к боку Винса, и тот чувствует пульсирующее тепло его члена напротив своего бедра, и это тоже заставляет его стонать и тянуться подбородком, чтобы как следует почувствовать его язык у себя во рту. Ховард возвышается над ним, и Винс чувствует себя прижатым к полу его поцелуем и длинной ладонью у себя на члене. — Ты смотрел тогда, — обвиняет его Винс, прерывисто дыша, когда поцелуй прерывается. Между ними достаточно места, чтобы дышать, но не больше, и его губы касаются усов Ховарда и его нижней губы, влажной от слюны, при каждом движении. — Да? Подглядывал за мной, пока занимался этими пустяками. Старый извращенец. Несколько мгновений Ховард просто пялится на него, с внимательностью, которой иногда сменяется его обычный бегающий петушиный взгляд, и которая порой заставляет Винса чувствовать себя неловко. Иногда это жутко, сейчас это просто заставляет его еще больше чувствовать себя на краю; головокружительное, дрожащее, восхитительно опасное ощущение. Скорее всего, Ховард просто пытается придумать, что сказать, но ему все равно. — Да, я смотрел, — говорит он наконец, на его лице проскальзывает одна из тех незаметных улыбок, и член Винса пульсирует от предвкушения. — Ты хотел, чтобы я смотрел, не так ли? — продолжает он, поворачивая ладонь и поглаживая большим пальцем. — Расхаживая в своих пижамах, валяясь на диване, как маленькая шлюха. Ты хотел, чтобы я смотрел. Винс сквозь туман в голове предполагает, что, если бы Ховард сказал это в зоопарке, он бы попал в точку. Голос Ховарда звучит великолепно непристойно, когда он выходит из своей привычной роли на достаточное время. — Да, — шепчет он. — Черт, да, да, я хотел. — Выпендрежник, — ласково говорит Ховард, и, когда Винс собирается сказать что-то в ответ, Ховард ныряет вниз и берет в рот его член. Во времена зоопарка Ховард не знал бы, как это делать, но сейчас Ховард чертов эксперт, и глаза Винса закатываются от неожиданного ощущения этой чудесной влажности. — Боже, Ховард, — вздыхает он, сжимая полосатую ткань пижамы, сгибая и разгибая пальцы на ногах, в то время как Ховард проводит языком линию внизу его члена, двигая головой, нажимая языком и вообще используя каждую уловку из своего арсенала, чтобы заставить Винса растаять. — Так долго об этом мечтал, — выдыхает Винс, глядя на потолок мутными глазами и не видя его. Ховард уже это знает, Винс ему сказал, поэтому они это и делают;, но Винс никогда толком не умел молчать во время секса. — Ч-черт, думал разбудить тебя так после дежурства, или — о боже — сделать это снаружи, когда никого не было рядом. Ты так отвлекаешь, ты даже понятия не имеешь, всегда упрекаешь меня в том, что я – ах! — витаю в облаках, потому что я думаю о тебе, хочу заставить себя стонать, хочу, чтобы ты заставил меня, заставил меня — черт, Ховард — Только руки Ховарда на бедрах Винса не дают ему выгнуться вверх в стойке, когда он кончает, и Ховард глотает каждую каплю. Все тело Винса как будто наэлектризовано, и он смеется, падая обратно на пол, чувствуя блаженную слабость, полностью удовлетворенный. Когда он открывает глаза (он не знает, спустя какое время, и сил напеть что-то про себя у него нет), Ховард стоит на коленях рядом с ним, выглядя немного растеряно, как будто не уверен, завершилась ли игра теперь, когда Винс кончил. Она не завершилась, Винс в этом чертовски уверен. Он улыбается, приподнимаясь, чтобы поймать Ховарда в глубоком, неряшливом поцелуе. Ховард все еще возбужден, его член восхитительно непристойно виден через растянутые пижамные штаны, от него пахнет чаем и спермой Винса, и он беспомощно стонет в поцелуй. Винс улыбается, тяжело дыша напротив лица Ховарда, почти соприкасаясь с ним лбом. — Можно отсосать тебе? — Да? — говорит Ховард, как будто сомневается, и Винс смеется, толкая Ховарда вверх и помогая ему встать. — На диване? Давай я сделаю это на диване, будет ужасно горячо. Ховарду требуется несколько мгновений, чтобы представить картинки, которые крутятся в голове Винса, и, когда он это делает, он улыбается тоже, губами, блестящими от влаги и желания, чуть неуверенно. И Винс прав, это ужасно горячо, когда он опускается на колени, чувствуя запах Ховарда и старой кожи дивана, большие руки Ховарда в его волосах; до тех пор, пока Ховард не превращается в хнычущий, стонущий беспорядок. Винс не глотает, он забирается на колени Ховарда и целует его, Ховард чуть морщится, Винс смеется, они целуются достаточно долго и тщательно, чтобы спустя пару минут не осталось ни капли. — Так это было, кхм, то, что ты себе представлял? — Отваживается спросить Ховард, когда Винс устает и просто сваливается на диван и на колени Ховарда, красный, полуголый и очень, очень счастливый. Винс тянется за его рукой и слега ее сжимает. — Я больше не буду шутить про твои актерские навыки, вот что скажу. Ховард немного хмурится, чувствуя потребность защитить свои актерские способности, но сейчас у него на это нет сил. Винс опять смеется. — Это было гениально, убеждает он его. — Серьезно, Ховард, это было… вау. И этот ответ его устраивает. Винс обычно совсем не тот, кто любит составлять списки, он оставляет это Ховарду. Но если и Ховард может быть темной лошадкой в некоторых вещах, то может и Винс, и сейчас он определенно составляет про себя список вещей, в которые они могут поиграть позже.