Ночь, когда падут безгрешные

Она появилась на пороге его покоев в том самый миг, как он предавался тревожному сну, наполненному обрывками воспоминаний о тридцати годах беспрерывного боя в небытие. Реки пролитой им крови вновь и вновь захлестывали, пытаясь утопить в себе того единственного, кто был способен повелевать ими. Он помнил каждое лицо, исполненного радостью освобождения от гнета его воли. И в этот раз он освобождал с удовольствием, даря долгожданный покой всем тем душам, которые когда — то поглотил. И с каждым освобожденным ввергаясь в скорбь от того, что страстно желал оказаться на его месте. Никто так и не смог угробить его недожизнь. Даже грандиозный и хитрый план Монтаны лишь на какие — то тридцать лет вывел его из игры. Безбожный и беспощадный план, стоивший океана крови и смерти и виновным и случайным. Видимо Бог решил не дать возможности освободиться тому, кто добровольно избрал удел ночного кошмара. Он всегда подставлялся под удар, позволяя рвать его плоть пулями и клыками, пронзать мечом, взрывать, уничтожать… И каждый раз он возрождался, неся муки смерти недостойному. Его часто упрекали в излишнем мазохизме. Отнюдь, но это было не так. Лишь поиск смерти был смыслом его проклятого существования… — Алукард, — ее голос, ставший чуть более дребезжащим от неумолимой старости, но куда более ледяным и властным от пережитых лет, подействовал как приказ покинуть омут своих видений, и предстать пред ней. Интегра Хеллсинг, постаревшая за тридцать лет, но не истратившая силу своего духа, его госпожа, его хозяйка, женщина, которую всегда звали сэр Хеллсинг, и никак иначе, стояла на пороге его обители, и он не посмел бы не откликнуться на ее зов. Время ее жизни оканчивалось, он знал это, чувствовал в ней чужеродное, болезнь, пробирающуюся сквозь плоть. Удел всех несущих бремя — быть пораженным последствиями собственного выбора… Она могла бы прожить еще много лет. И даже он, Алукард, ничего не мог поделать. От единственной возможности жить она категорически отказывалась, а ведь он мог бы обратить ее… Сделать вечной. Мог бы, предлагал десятки раз, и с каждым отказом все больше крепло его уважение к этой стойкой женщине. Остаться человеком даже на пороге смерти, даже на пороге великого соблазна… И если первое время он испытывал ее этим с целью выяснить, способна ли она на такое искушение, то потом, уверившись в непоколебимости ее духа, уже просто по привычке, как дань глупому желанию поглумиться над своей любимой хозяйкой. — Моя госпожа, — Алукард окинул взглядом ее хрупкую статную фигуру, поднимаясь со своего кресла и делая несколько шагов к ней навстречу. Что — то было не так. В ярко — голубых, так и не потерявших свой оттенок глазах чувствовалась неуверенность, страх… Носферату не посмел проникнуть в ее мысли, как бы не хотелось здесь и сейчас узнать причину ее смятения. Интегра скажет то, что посчитает нужным сказать ему. Женщина прошла дальше. Прошла мимо него, садясь в кресло и закуривая. Привычка, погубившая ее… Алукард ждал, стоя напротив женщины. Сделав несколько глубоких затяжек, Интегра переломила сигариллу, и, прикрыв глаза, начала говорить: — Этот мир никогда не успокоится. Всегда будут находиться те, кто возомнил, будто смогут стать выше порядка. И всегда будут те, кто принял решения противостоять. Но… Надолго ли их хватит? Ватикан — ничего не значащая больше фигура, всего лишь король на шахматной доске. Искариот, со смертью Андерсена потерявший всю свою мощь. Военные, слишком полагающиеся на оружие, а на деле — готовые решать проблемы тотальным уничтожением. И организация Хеллсинг, которая через месяц другой исчезнет вслед за Ватиканом, — женщина закашлялась и недобро улыбнулась, — мне осталось совсем не много. Болезнь сжирает мое тело. Ты и так знаешь это. И никого, достойного занять мое место. Никого, кто умел бы принимать решения. Никого, кому ты стал бы служить так, как служишь мне. А что есть Хеллсинг без тебя, Алукард? Всего лишь смелые и отчаянные люди, во главе с хрупким человеком, который каждый раз посылает их на смерть. Для мира скоро настанут темные времена. — Я не раз предлагал вам, госпожа… — даже в такой момент Алукард не смог удержаться от колкости. — Я принимаю твое предложение, — надломленным голосом произнесла Интегра. Надломленным, но от того не менее безжалостным. Ему показалось? Он не спит? Это не очередное видение, навеянное ему его собственной обманчивой памятью? Глаза носферату, пожалуй, впервые за столетия, проведенные в обличье нежити, расширились от ужаса. Если и наступят темные времена, то они наступят здесь, в его подземелье, где самый благородный человек, которого он когда — либо знал, решил избрать участь чудовища. Уже наступили — и в подтверждении того тени сгустились по углам, тяжелыми удушающими клубами, наполняя его подвал мраком, а его душу — отчаянием. Сухой вкус предательства вместе с вкусом его собственной крови наполнял всю его сущность сейчас. Предательства преследовали его все время, постоянно. С того самого момента, как он избрал свою участь предав себя, предав Бога. И ища прощения у Всевышнего служением благороднейшей… Теперь же она лишала его всякой надежды на это прощение, на возможность спастись. Обрекала на постоянный мрак, из которого уже не было дороги обратно. И он не мог не подчиниться, но и согласен не был. Даже ответственность за целый мир не окупала того греха, в который она добровольно желала окунуться. А он, преданный ей служитель, обязан положить начало этому преступлению. Интегра с болью наблюдала за терзаниями своего слуги. Наблюдала, как он падает на колено, как опускаются его плечи под тяжестью груза, который она взваливает на него. Как в бессилии он вопрошающим взглядом пронзает ее, пытаясь понять, не очередная ли скупая шутка его госпожи сейчас прозвучала приговором? Но, сталкиваясь с ее решимостью в глазах и с твердостью в выборе, понимает, что он обречен. Они обречены. Она почти слышит его отчаянный вой, хотя он не произносит ни звука — все читается в алых глазах. Она слишком много времени провела с ним рядом, и тайны его души ей хорошо известны. Интегра знала, что предает самого верного, самого близкого, но такова была цена за спокойствие этого мира. — Принеси эту жертву, Алукард. — Ты не знаешь, на что соглашаешься, — сквозь зубы проговаривает он, больше не смея сталкиваться с ней взглядом. — Наоборот, я вижу тебя. Вижу Серас. Ни в ком я не видела столько преданности, столько понимания, столько человечности, сколько в двух носферату, — сэр Хеллсинг припадает на колени рядом со своим слугой, осторожно приподнимая его лицо ладонями, заставляя смотреть на себя, — За эти годы только вы двое смогли доказать свою верность. Как оказалось, быть ночным монстром еще не означает быть настоящим чудовищем. Ты хочешь забвения, Алукард, я знаю это. Ты искал смерти, и был в предвкушении ее, ведь с моей кончиной ты закончил бы свое существование. Но война продолжается. Я не стану просить у тебя прощения. Твоя боль — моя вина. Твое разочарование — мой выбор. Но я прошу тебя заплатить эту цену, — Интегра испытующе вглядывается в лицо носферату, видя его колебания. С ужасом понимает, как из ее пальцев ускользает все то важное и главное, что связывало ее с верным ей Алукардом. Он все еще отводит глаза. Не знает, что ему делать. Да, он обратил Серас, но сколько раз пожалел после? Сколько раз он проклинал себя, видя отчаяние милой девчушки, почти насильно обращенной в нежить? Убеждал себя, что она сделала свой выбор сама, но что, что юная полицейская могла знать о том, на что идет? А ведь он мог отбить ее из рук того ублюдка, сохранить ей жизнь. Но так устал от своего одиночества, что дал девчонке мнимую свободу выбора, не стал спасать. Что могла выбрать перепуганная, смертельно раненая юная девочка, которая знала о вампирах только из книг Брэма Стокера? Она просто цеплялась за жизнь, а он просто предложил… Но Серас — не Интегра. Сейчас на кону не человеческая жизнь, куда больше. И что ему, демону ночи, теперь делать? — У меня нет наследника. Нет того, кому можно передать дела организации. Но, я сохранила возможность самой продолжать их, — говорит она, будто пытаясь оправдаться. И эти слова, словно хлыстом, бьют носферату, заставляя с ненавистью вскидывать голову, и с ненавистью смотреть в ледяные глаза госпожи. Предательство с самого начала. Теперь он уже без сомнений проникает в мысли женщины, читая там все. И страх неудачи, в случае невозможности воспитать достойного преемника, и потаенная, оставленная на «запасной» случай возможность. Она думала об этом, она предполагала, что это случится! Она допускала эту мысль! С самого начала все было обманом. И теперь леди, не сэр, леди Интегру от смерти удерживает только печать Кромвеля. Только магия, которую носферату не в силах разрушить, позволяет ей быть живой в его присутствии. И с каким наслаждением он вырвал бы сейчас гулко бьющееся человеческое сердце! Спас бы хоть одну душу из греха. Но, если нет другого пути, то может женщина, сидящая перед ним и не заслуживает большего, чем стать носферату? Он не хочет верить. А потому, Алукард не будет дожидаться приказа. Он сам примет это решение, он возьмет это на себя. Он убережет ее от такой ответственности. — Я ненавижу тебя, Интегра Фарбрук Уингейтс Хеллсинг. Ненавижу за то, что ты позволила усомниться в себе и своих силах, за то, что естественный порядок вещей, за который ты боролась всю жизнь, ты сама же и нарушила. Ты могла дать делу предков жизнь, могла дать достойное завершение, а даешь еще одно чудовище, способное убивать. Будь по твоему — я подарю тебе это существование. Мучайся же, госпожа! Раздели со мной эту прекрасную ночь, и наблюдай, как падут все оплоты праведности, и воцарится великая скорбь. И Алукард, преданный своей госпожой, отвергнутый Богом, стремительно поднялся на ноги, вскинул голову вверх и громогласно расхохотался, наполняя стены замка безумием, а сердце предательницы, сидящей у его ног, ужасом… ________________________________________________________________________ … Со временем ты поймешь меня. Я и не надеюсь заслужить твое прощение, мой любимый враг. Но не понять ты не можешь — слишком мы долго сражались на одной стороне. Порой нам нужно жертвовать самым дорогим ради высшей цели. Я пожертвовала собственными принципами, унизила твою веру в меня, отвернулась от Бога, и уже никогда не посмею назвать себя именем, что носила когда — то. Но я продолжаю бороться за то, чтобы больше никто и никогда не отрекался от человеческого. Даже на темной стороне я продолжаю служить Свету, как ты продолжаешь служить мне. Однажды, когда ночь перестанет быть опасной, а на земле не останется никого, подобного нам, я приду к тебе вновь, и ты наконец то подаришь мне покой. Не терзайся, мой любимый враг, это время настанет, я верну тебе долг, смыв своей кровью твою боль. Не терзайся, мой враг. Мой преданный слуга, мой возлюбленный друг…