Тебе надо расслабиться

Тони жаркий, бесстыдный и до одури соблазнительный. Он кажется крепким и гибким, и таким беспомощно-открытым, если подхватить его под коленями, пошло распялить под собой, придавить так, что он потеряет дыхание. Ник слышит, всей кожей чувствует, как Старк хрипит, почти задыхается, но даже не пробует вырваться на свободу. Он такой послушный сейчас, такой расслабленно-покорный, что от этого звенит в ушах, а взгляд расплывается, делая образ законченным и убийственно соблазнительным. Единственный, но цепкий глаз вдруг не видит пошлой ухмылки на знакомых губах, не видит жаркого огня в глубине полуприкрытых глаз. Тони играет и делает это виртуозно. Он старательно кажется испуганным, парализованным паникой и своими желаниями. Ник двигается в нем, размашисто, несдержанно и с явной натугой. Ему и самому больно, и он даже не пытается, думать, что чувствует Тони. Сам напросился, и теперь Фьюри не остановится. Внутри клокочет ярость, копившаяся долго. Слишком долго, чтобы сейчас ей не подчиниться. Ник и сам не знает, все еще секс это, или уже изнасилование. Не знает, отступит ли он, если Тони запросит пощады. Но Старк упорно молчит и кусает свои идеально-невинные губы. И Фьюри становится мало. Мало собственной силы, мало этой страсти, тяжкой и душной, мало ярости и совсем мало воздуха. Он не хочет смотреть в лживое лицо небритого ангелочка. В груди печет и давит, и все, что он сейчас хочет, это брать, будто мстя всему свету разом. Он выходит рывком, не щадя ни себя, ни Тони, отстраняется, не слушая почти жалобного вскрика, и единым движением поворачивает Тони на живот. И тот покорно устраивается, сам вскидывает бедра и разводит колени, выгибает спину, так открыто подставляясь, безмолвно умоляя о продолжении, что Фьюри и вовсе теряет способность связно мыслить. - Вот сука! - заявляет он, ни к кому, в общем-то не обращаясь, и снова проталкивается в небрежно растянутое, но хорошо смазанное нутро. Охает зло, чувствуя давление, болезненное напряжение, распаляющее и желание и ярость. Тони больно, он вскрикивает и мечется под ним, но снова даже не пытается отстраниться. - Еще какая, - отвечает хрипло, хотя в таком положении дышать уже должно быть полегче, - и целиком твоя. - Моя, - неизвестно зачем вслух соглашается Ник и закрывает единственный глаз. И без того прекрасно все помнит. Ему не нужно зрение, чтобы увидеть до боли изогнутую спину, напряженные плечи, цепляющиеся за простыни пальцы. Представляет себе виденную минуты назад закушенную губу, взмокшие волосы, сейчас чуть вьющиеся у висков. Тони, развратный и естественный одновременно, горячий, покорный, кажется, даже двигающийся ему навстречу. Но Нику уже все равно. Он сжимает зубы на доверчиво подставленной шее и вколачивается с такой силой, что даже под плотно прикрытым веком искрит, а в позвоночнике будто плещется расплавленный металл, вязкий, кипящий, прожигающий себе путь наружу. Мимолетно, на самой грани самоконтроля проскакивает мысль, что так нельзя, нельзя срываться на единственном, кто это ему позволяет, что нельзя делать больно тому, кто доверился. Но это Тони, и он явно не против, даже зная, что завтра не сможет сидеть. Он вообще ни разу не сказал Нику "нет", и тот думает об этом, на секунду вжимая его лицом в подушку. Недостаточно даже для самой крохотной вероятности причинить вред, но в самый раз, чтобы вызвать короткую панику. И Старк послушно дрожит и, кажется, съеживается от страха. И это выводит из себя окончательно. Сейчас уже не важно, что там чувствует Тони, зачем все еще с ним остается, Ник слышит только шум собственной крови в ушах, будто далекий набат, и двигается быстро и коротко, так, что яростные вспышки удовольствия сливаются в единый, все нарастающий сполох. Он ослепляет и оглушает, и Ник снова поддается, собственному телу, Тони, удовольствию. Он кончает молча, сцепив зубы и тяжело вздыхая. Чувствуя, как все это, страсть и ярость, глухая, давно копившаяся безвыходная горечь, коллапсируют в его мозгу. И загораются снова, уже ровным, чистым и теплым сиянием. Он вновь поворачивает Тони на спину, вдруг замечая его всего. У Тони заплаканные, чуть воспаленные глаза и испачканный спермой живот. Ник не знает, когда Тони кончил, но знает, что все может быть хуже, чем кажется. - Почему ты не сказал? Я бы остановился. В голосе Ника нет настоящей вины, там нет ничего, кроме самого вопроса. Вопросов, на самом деле. Почему не сказал, почему позволил так с собой обращаться, зачем вообще полез к взбешенному Нику со своими "ну давай, тебе нужно расслабиться, а то вечно как каменная статуя, взорвешься когда-нибудь"? И как Ник сам не заметил? - Не хотел, - голос Тони хрипит, высохший от все еще неспокойного дыхания, - чтобы ты останавливался. Когда еще придется застать такой твой энтузиазм? - Извращенец, - констатирует Ник, вдруг испытывая облегчение. Оказывается, у него все-таки есть совесть. Но одного взгляда в эти бесстыжие, сытые глаза достаточно, чтобы ее успокоить. - Вообще задницы не жалко? - Для такого, - Тони ухмыляется и потягивается, все еще прижатый к постели, болезненно кривится, но ухмыляется снова. - Не жалко! Вот ни капли! И Ник смеется, когда укладывается рядом, когда обнимает тут же трогательно ластящегося к нему Старка. Смеется и думает, что может быть в этом всем и вправду есть какой-нибудь смысл.