***
Вернулся. И это можно не считать чудом… Открыл глаза, проснулся по-настоящему, в абсолютной тишине. Все тот же собачий холод, ни улицей дальше, ни улицей ближе. Костяшки знакомо ноют. Был бой, кажется, Ронни, вышел из него победителем. Он, по крайней мере, на ногах. Несколько ссадин не в счет — это просто несколько ссадин. Зато куда-то подевался шарф. Белый. Подарок Реджи. Очков тоже нет, на них закономерно плевать. Ронни ищет декоративную тряпку так старательно, что окружающие не сразу влезают в круг интересов. Обычные зеваки, ни одного знакомого лица, сплошь мальки-студентики. Ну конечно, они самые: рты нараспашку, мокрые глазенки выпучены. Любопытство и страх, вот из чего на самом деле состоят мальчики. Из невезения и мягкой щетины, похожей на пух. Мальки синхронно опускают глаза. Вина не причем — они пялятся на того, кто не встал. Надо же, кто-то не встал… Крэй подходит ближе, силуэт обретает четкость. Перед ним больше не тень, а осязаемый, теплый кусочек жизни. И, слава богу, на крепкой мальчишечьей шее не красуется шарф-удавка. Самый храбрый, он же самый пьяный, студентик услужливо светит фонариком, прямо в разбитое лицо павшего товарища. Чья-то недоделанная работа. Чья-то спешка. Чья-то неопытность. Ни один удар не был смягчен упругой перчаткой или правилами. По живому, надо же. Скорей всего, зубы у парня в крошку: мелкую, острую. Сглотнуть такое — смерть наверняка. Сглотнуть такое все равно, что позавтракать толченым стеклом. Микроскопические убийцы, въедливые, прожорливые. Представить, почувствовать за компанию. Во рту пересыхает — на всякий случай. Не сглатывать — чтоб наверняка. Реджи обрадуется: в этот раз обошлось без гангстеров, без Рональда Крэя. Ронни не бьет так обезображивающе. Ударом надо убивать, а не уродовать. Правило, впитанное с молоком матери. Вайолет знает толк в некрасивых шрамах, она видела войну и в мирное время. Так что, побольше боли, поменьше крови. Лучше сломать, чем порезать. — Мистер Крэй. Проводить вас до клуба? Писклявый голосок прорезается сквозь неловкое молчание. Значит, в Клуб. Значит, обратно в этот гадюшник? В коричневый рай, полный певчих ворон. Заманчиво. Но нет. Валяющийся бесформенной кучей человечек вдруг становится украшением паршивенького вечера. Одним на миллион: положи рядом хоть с десяток таких же молодцев, впритык, — этот будет выделяться. Обособленный, ничейный. Как из другого мира. Из мира, где правит только кнут, а о пряниках никто никогда не слышал. Не догадывался. Вселенная рассеченных бровей, кровоподтеков, размозженных коленных чашечек. Кто-то обобщает, называя вселенную - Ад. Ад недооценивают. Писклявая услужливость так и не находит отклика. Зачем в Клуб, когда можно смотреть на восьмое чудо света? Смотреть, не торопясь: не помогая, не добивая. Вот же злая сила. Фонарик никак не погаснет, и каждая деталь становится произведением искусства. Зрение бессовестно лжет Рональду Крэю. Или, наконец, показывает правду. Каждый порез помножить на десять. Каждый синяк — на двадцать. От приблизительной цифры захватывает дух. Мальчишка безмятежен, точно ребенок, наигравшийся вдоволь. Пухлый малыш с секретом. Округлившиеся скулы не результат диеты. Обычная кровь, под обычной кожей в небывалом количестве. Боль с эффектом упитанности. Бурые губы вряд ли перепачканы фруктовой помадкой. У губ, скорей всего, ржаво-соленый привкус. Привкус что надо, лучший из лучших. Как раз перебьет мартини. Боль с эффектом чувственности. Завтра оттенки станут куда мрачней. — Смит… Перешептываются люди между собой. Передают короткую и совсем не выдающуюся фамилию по кругу. Смит… Смит… Смит… Словно откликаясь на зов, тело приходит в движение. Тело садится и бестолково крутит головой — глаза по-прежнему закрыты. Веки залиты красным, густые ресницы слиплись в некое подобие игл. Жутко. Ронни нравятся жуткие вещи, жуткие люди, жуткие жесты: хищная улыбка от уха до уха — прекрасна. Вряд ли спасенный осознает, кто перед ним; тянет руку, неуверенно перебирает пальцами пустоту, отсчитывая невидимые купюры. Смит, которому задали очень взрослую взбучку, не желает учиться на ошибках. Ронни сплевывает, впервые в жизни прицеливаясь — чтобы на дурака не попало. Сбывшаяся сказка — это когда ты приказываешь пригнать транспорт, и его пригоняют без лишних вопросов. Заколдованную принцессу пора везти в замок. К дракону, потому что с людьми у принцессы как-то не сложилось. Машина не принадлежит Фирме. Левая тачка, а значит меньше проблем с обивкой. «Принцессу» выворачивает по пути: кровь и виски, вот из чего состоит монаршая диета. В основное блюдо явно подмешано что-то ядреное, что-то скручивающее и разъедающее нутро. Это не проблеваться разочек и забыть. Это — свистать всех наверх. Ватер-линия здравого смысла благополучно затоплена. Смит фонтанирует гребанной радугой: красное, оранжевое, желтое. Снова красное, а на последок — черное. Запах в салоне стоит умопомрачительный. Совсем не радужный: кислое разложение и немного мертвых кошек, остальное не поддается ни опыту, ни фантазии. Вонь, она и есть — вонь. Крэй цепляется за шею попутчика, чтобы тот в процессе излияний не захлебнулся. Глупо встретить смерть в пяти метрах от спасения. Предположим не в пяти, а чудь дальше. — Куда едем? — Ко мне. Короткий кивок. Неужели знает адрес? Подозрительная осведомленность. Не занятой рукой Ронни проверяет на месте ли пушка. На месте. Водила, как ни в чем не бывало, продолжает допрос: — А этого? Брезгливо сказал, со знанием дела. Пустить пушку в дело за одну интонацию? Перебор… Гангстеру никогда не нравились смазливые мордашки. Но, если придраться и сыграть дурака, в темноте салона лицо Смита выглядит достаточно некрасивым. За некрасивую «принцессу» немного обидно. — Он со мной. Крэй делает вид, что не было никакой усмешки, а в ушах снова — воображаемый хруст. На этот раз сломанной шеи. Шеи водителя.***
До рассвета еще далеко. Ронни помнит, что в доме пусто, и все же не решается выйти из машины сразу. Пять минут тишины. Только пять, прежде чем жизнь сдвинется с еще одной мертвой точки. Крэй благодарит сквозь зубы, зачем-то оставляет на заднем сидении деньги. Формальная благодарность за быстрый приезд и моментальное исчезновение. Двое и дом. Двое и ночь. Ронни специально груб, выпендривается сам перед собой. Он несет безвольное тело совсем не по-рыцарски: ноги тащатся по земле, голова трогательно подскакивает, в такт тяжелым шагам. Исчерпаны годовые запасы романтики и благородства. Сгрузив ношу у порога, он почти не возится с ключами, нужный находится сразу. Ронни, не терпящий спешки, спешит. Спешит включить свет, спешит дойти до дивана в гостиной. Диван — перевалочный пункт мистера Смита, пока Ронни набирает ванну. Без пены и ароматических масел, разумеется. Есть вероятность, что к приходу нечаянного покровителя гость таки склеит ласты. Покровитель долго регулирует температуру, долго копается, сначала в аптечке, потом в себе. Удивительные метаморфозы происходят с Крэем. Он, бесстрашный, чувствует тревогу. Диван как олицетворение абсолютного зла. Кто бы мог подумать, что диваны могут быть зловещими, еще вчера было по-другому. Ронни нависает над монстром по фамилии Смит. Какое неправильное чудовище: одна голова, нет ни крыльев, ни ядовитых клыков, и все же от него несет опасностью. Чудовище прет против сказочных законов, отказывается помирать с первого раза. Парень жив, более того, в тепле он как будто стал лучше выглядеть. Свеженький, отмерший. Пора приступать к водным процедурам. Ронни не церемонится, берет ножницы и все, что не получается снять, срезает. Разворачивает мальчишку как подарок на Рождество. После некоторых презентов Ронни снова начинает верить в справедливого Санта Клауса.***
Опуская безвольную тушку, Ронни думает о том, что случится, если перестать держать. Любопытства ради — разжимает пальцы. Смит не хуже булыжника идет ко дну. Вполне самостоятельно тонет. Хватает одного эксперимента, чтобы вдоволь наиграться. Какой интерес, без сопротивления? Чудовище, как чудовище: пять пальцев на правой руке, пять на левой. Выбитые фаланги так и манят своей несимметричностью… Позже. Завтра. Никогда. Вода как вода, в ней, бледный как смерть, мальчишка становится прозрачным. Русалочья кожа: каждый кровоподтек на ней смотрится открытой раной. Били самодельным кастетом; пошаркали шкуру, вряд ли отбили что-то по-настоящему. Хорошо. Ронни проводит рукой по спутанным волосам: шоколадно-рыжие, гладкие. Высохнут, будут мягкими. Откроет глаза, какими они окажутся? Колючими и дерзкими, наверное. Не может существовать человек настолько однотонный. Было бы славно, останься Чудовище в летаргическом сне. Ни жив, ни мертв, красив и покорен. Он никогда не ляпнет лишнего, скорее промолчит сверх надобности. Реджи, больше не самый особенный Реджи, разозлится и будет крушить. Ронни знает, кого в первую очередь… Вывихнутое сломают. Обшарпанное перережут. Шоколадно-рыжие пряди вырвут с мясом. И напоследок, преподнесут пулю — как в вестерне… Чудовище должно, обязано проснуться и показать себя во всей красе. Тогда Ронни его прогонит и забудет. Замечательный план, только сплошь провисает. Чистого, мокрого Смита вытаскивают, вытирают насухо огромным махровым полотенцем. Укладывают в кровать, так и не поменяв постельное. Ронни возится еще с час, выискивая и прижигая вредные царапины. Награда не заставляет себя ждать. Прикосновение теплых пальцев, как удар тока. Крэй отдергивает руку, роняет клочок ваты куда-то в складки одеяла. Он ждал, но не ожидал. Серые глаза, дождевые глаза смотрят в упор. Пальцы рыщут в слепую, не сдаются. Мальчишка ищет Ронни. Ронни готов броситься наутек из собственной комнаты, из собственного дома. — Эй. Хрипло, надорвано, точно не испугано. — Эй… Голос. Страшный голос, живущий в голове Ронни, принадлежит Чудовищу по фамилии Смит.