Ocean Jet — Ghost My words are too quiet to be heard My hands are too weak to lift swords My bones will not stand any more steps My eyes are still trying to find any sense
Закончилась баночка перекиси, ватные тампоны на исходе — из колен достаёт мельчайшие камушки, посаженные глубоко под кожу. Ногти под корень содраны, слезами всё обмыто. Кусочки чёрного асфальта засели глубже — в сердце. Ника плачет и кричит навзрыд, голос срывая. Её стеклянное сердце не закалено: единый удар — новая царапина. Ноющая боль не даёт спокойно спать. Гриша о ней позабыл — сама виновата. Он поставил перед ней условия, способные стеснить любого человека; она думала, что задохнётся от его заботы, но, на самом деле, умирает от нехватки. А Измайлов счастлив, что бы не происходило. Он знает всё, что творится в жизни сестры. Он не остаётся в неведении. Пробивает по базам, следит за здоровьем, кидает деньги в конверте в поломанный почтовый ящик. Всё было как обычно, просто без личного контакта. А это равноценно ментальному сношению Вероники. И эта хрень ебёт её не первый месяц, поедая заразой изнутри. В полудрёме, когда от тишины плавятся мозги и взгляд плывет, она слышит, как в дверь кто-то настойчиво стучит. Будто по солнечному сплетению — доставляя физическую боль. Путь занимает бесконечное время, камни под кожей ноют, не перестаёт течь кровь. Звонок. Глазок. Г-Р-И-Н-Я. Он необычно весел, Ника видит, как его потряхивает от волнения. — Мы разговариваем. Скрипучим сорванным голосом, будто по связкам розгами. — Есть повод. Парень на руки её поднимает, заметив ссадины на коленях. От него пахнет женскими духами, и Нику гложет, что не её. — Ушастик. Он сдирает кожу, пытаясь достать злополучные куски, а Измайлова улыбается сквозь боль. И у девушки кружится голова от его глаз, опьяняющих цветом кристально чистой воды. Нике всегда говорили, что она смекалистая. Нике всегда говорили, что она идиотка. В этом случае лишь второе. Она зарывается пальцами в его пшеничные волосы, улыбаясь своим же мечтам. Тянется к его губам. — Я буду отцом. Ника никогда не любила оперы, за пафос, заключающийся в бьющихся от голоса стаканах. Но она не знала, что и шёпотом можно дать трещину в куске хрупкого стекла. Она слышит, как трещина ползёт по сердцу, красивым узором расходясь по произведению искусства цвета хрусталя. — От тебя кто-то залетел? — Нет. В душе мелькает просвет. У девушки вроде улыбка на лице проступает, но всегда есть это «но». — Я буду отцом. — А в чём же разница? — В отношении к событию. Если бы это был залёт, я бы радовался? А так я буду отцом, мне уже 25 — пора было давно. У Ники необъяснимое желание плюнуть желчью в лицо слепому брату, будто она одна видит. — Но ведь твоя Кристина — шлюха. И ты уверен, что это твой ребенок? Девушке хочется съёжиться, да так, чтобы порвать об острые рёбра лёгкие, чтобы сдохнуть прямо здесь. У Григория лицо в безобразную ухмылку превращается. — Она бросила это дело больше полутора лет назад. И я уверен, знаешь, как никогда. Просто пришёл рассказать тебе новость. Обнимет брата, прошепчет поздравление и утрет слезу Ника, пока он не видит. — Я люблю тебя. Молчит. Ждёт. Сердце не бьётся секунды. — И я тебя. Надеюсь, ты придёшь сегодня вечером на вечеринку в эту честь? — Конечно. Гриша уйдет, хлопнет дверью неслышно. А Вероника захлебнётся в слезах — сама виновата. Руки вновь в крови — новые порезы об осколки сердца, которые не потерять старается. Блюёт кровью, потому что внутренности жарятся на собственной гордости, глупости, беспомощности. Ника перестанет жить к концу этого дня. Для себя. Будет жить для брата, ради его семьи, что ждать будет на выходные. И есть ещё мечты у Ники найти человека, что клеем для неё будет да осколки соединит воедино.Да что ж за долбоёб должен быть, что стекло прозрачное станет склеивать?
Вероника Измайлова так и не залечит свои разбитые колени.