***
Верите ли Вы в судьбу? В те самые события, которые уже заранее уготованы для Вас кем-то сверху? Джексон Ван не верит и навряд ли поверит когда-нибудь. Все он готов называть лишь «чистой случайностью» и не более, потому что это, по его мнению, звучит намного правдивее первого. Однако, когда он, гуляя в парке, совершенно случайно сталкивается с молодым парнем, так подозрительно похожим на мальчика из детства, который, по неаккуратности, роняет мороженое на землю и тихо цокает от разочарования, то позволяет себе на секунду задуматься о том, что все, может быть, и правда следует какому-то заранее написанному плану. Иначе как объяснить эту встречу? Джексон, тут же спохватившись, хватает парня за плечо и не дает ему сдвинуться с места. В этот раз он не может позволить ему ускользнуть и снова исчезнуть на долгие-долгие годы. Потому что тот со светлыми волосами, в розовой, открывающей плечи и ключицы свободной майке стал еще красивее и улыбается точно так же, как и в тот день. Правда, с небольшой примесью неловкости и стеснения. - Давай я куплю тебе новое мороженое, а ты в благодарность за это скажешь мне свое имя? – он обхватывает незнакомца за плечи и уголки губ растягивает в широкой улыбке, которая явно намекает на то, что тот так просто не отстанет. Да и вообще не отстанет, кажется. Потому парню, все же, придется принять поражение и согласно кивнуть, что он, естественно, и делает после пятисекундных раздумий, которые заканчиваются неуверенным: - Марк Туан, - голос, отчего-то, звучит хрипло и как-то совсем неправильно. Что им овладело в данный момент? Симпатия или же тупое стеснение перед незнакомым человеком? Тот, честно, и сам не знал. Ведь ощущения были совершенно неоднозначными. - Джексон Ван. Приятно познакомиться, - внутри тот чувствует дикое удовлетворение от только что сказанных слов, которые так долго хотел произнести, но внешне остается прежним. Ведь не в его стиле обнажать душу и показывать истинные чувства. Джексон Ван – слишком общительный и с огромным шилом в заднице, и в этом Марк с каждым пройденным шагом убеждается все больше. Тот говорит о каком-то футбольном матче, который позавчера показывали по телевизору; рассказывает о болеющей тете, которой он вечером обязательно должен занести лекарства; и мельком, когда Туан пачкает нос мороженым и морщится от холодного ощущения на кончике, младший говорит о том, что тот похож на ребенка, у которого в противовес поведению слишком тяжелый взгляд. А тот лишь глазами хлопает, уголки губ то опускает, то поднимает и постоянно смотрит на нового знакомого, что, кажется, не собирается затыкаться вообще. Это вполне можно было назвать той самой «идиллией» и их знакомство можно было бы занести в список «самых лучших», однако Марк так не считал и через час уже начал незаметно рваться домой. Джексон это видел, но упрямо делал вид, что не замечает, и продолжал свой путь по парку. И только пришедшее на телефон сообщение помогло старшему покинуть парк без придуманных и взятых из воздуха отмазок. А на прощание он сказал лишь: - Приятно было познакомиться. Спасибо за потраченное на меня время, - Ван на это закатил глаза и махнул рукой, мол, это он должен спасибо говорить. После чего тот еще долго провожал Марка тяжелым взглядом до тех пор, пока тот не скрылся из виду за ближайшим поворотом.***
Серьезно вам говорю, Джексон никакой не сталкер и ни разу не повернутый. А то, что он поднял на уши всех друзей_знакомых_близких ради чертового номера какого-то совершенно левого парня, о котором известно ровным счетом ничего и имя с фамилией, абсолютно ничего не значит. Просто «небольшой интерес», по словам самого же Вана. Однако этот «небольшой интерес» после, в конце концов, полученной бумажки с нужными цифрами ловко перерастает в десяток звонков, которые поначалу упорно игнорируются, а со временем начинают просто сбрасываться. Но разве его это когда-нибудь останавливало? Конечно же, нет. А потому после сороковой попытки дозвониться, тот хмыкает и отправляет небольшое сообщение:«Привет. Это Джексон. Мы с тобой познакомились недавно. Ты занят, да?»
А Марк, сидя за столом и рисуя в тетради понятные только ему каракули, немного дергается от прошедшей по всей поверхности стола вибрации, которая оповестила о новом сообщении. Туану снова хочется проигнорировать его, но он, собравшись с мыслями, все-таки отвечает:«Да. Очень занят. И откуда ты узнал мой номер?»
На этот вопрос ему не отвечают, а лишь назначают встречу на выходные в какой-то кафешке в центре города. Его, якобы, хотят узнать поближе. И Марк смеется. Тихо и очень нервно. А в мыслях вертится лишь: «опять; очередной повтор заезженной истории». Он хочет ответить, что не стоит, что он не сможет. Он хочет объяснить причину и сразу, без болезненных слов и тупых жалостливых взглядов, разорвать всяческие отношения с ним. Он хочет, но… вновь поддается эмоциям, симпатии и надежде на лучший исход. И пишет только:«Хорошо. Договорились».
А внутри все равно что-то неприятно скребется, проходится по прежним полученным ранам, в попытке вновь открыть их, и шепчет о том, что «зря». Китаец, конечно же, прекрасно знает, что «зря», но, почему-то, все равно уверенным шагом идет к граблям, на которые за десять с небольшим лет наступил уже множество раз.***
Четырнадцать часов сорок четыре минуты. Марк Туан старается идти как можно быстрее, толкая плечом прохожих, извиняясь за это поспешно и понимая, что утренний [скорее дневной даже, судя по времени; но он встал слишком поздно и не волновало его это совсем] кофе и новости по первому попавшемуся каналу, из которых он узнал, что одеваться нужно теплее и лучше прихватить с собой зонт, были какими-то лишними. Потому что из-за этого теперь он опаздывает на гребанные четырнадцать минут. А, нет, уже на пятнадцать. Но ровно в четырнадцать часов сорок пять минут и десять секунд он падает на стул и пытается привести дыхание в норму. А напротив сидит слишком ярко улыбающийся Джексон Ван. Кажется, ожидание нисколько его не смутило. Слишком позитивно он смотрит на вещи. Однако. Вановское «привет» тут же обрывается быстрым, четким и таким отчаянным: - Я глухой. - Что? – глаза младшего тут же становятся шире, а уголки губ опускаются, стирая с лица прошлую приветливую улыбку. Марк усмехается: выражение лица парня точно такое же, как и у тех людей, с кем до него Туан пытался завести отношения или хотя бы подружиться. Ничего не изменилось. И как он мог поверить в то, что он отличается от остальных? Глупо. - Я глухой, - китаец шумно вздыхает и опускает взгляд куда-то вниз. Тошно. И глаза в глаза смотреть совершенно не хочется. Немного страшно и… привычно. – Я совсем не слышу тебя, Джексон. Я не знаю, как звучит твой голос и… - Ясно. «Хуясно», - мысленно констатирует Марк в тот момент, когда Ван поднимается из-за стола и поворачивается к нему спиной, уверенным шагом направляясь к выходу. Ну, вот и все. Их отношения закончились, так и не начавшись. Вроде смешно, а вроде и грустно как-то. Марк усмехается и чуть сжимает руки в кулаки, ногтями впиваясь в кожу на ладони. Физическая боль – намного лучше душевной. И переносится чуть проще. Он мотает головой, стараясь отогнать ненужные мысли. Кусает губу, дабы убрать разочарованную ухмылку с лица. И все еще смотрит на спину того парня, который, скорее всего, больше никогда не повернется к нему лицом. Марк не достоен. Марк – жалкий инвалид, который по губам читает и при посторонних людях пытается делать вид, что нормальный. Который сейчас хватается за навязчивую мысль о том, что, кажется, пора заводить сорок кошек. Им хотя бы не особо важно физическое состояние человека. Он упирается ладонями в стол, чуть надавливая и пытаясь подняться с места. А затем дергается и удивленно распахивает глаза, когда: - Ты правда думал, что я такой же, как все те прошлые кретины, с которыми ты пытался знакомиться? – он разворачивается и улыбается так тепло, что даже пасмурный день с темными-темными тучами над головой сейчас кажется немножечко светлее. Джексон большими шагами за пару секунд сокращает между ними расстояние и подходит почти вплотную, вытягивая одну руку и взъерошивая чужие волосы. – И, кстати, мне безумно нравится, что ты постоянно смотришь на мои губы, - а затем парень заливается смехом и хватает Туана за руку, вытаскивая его на улицу под удивленные взгляды посетителей кафе. Это ли называют счастьем? Громкий ли стук сердца о ребра, что так и норовят вот-вот треснуть под напором, и совершенно неловкую улыбку, которую не подавить никакими мыслями даже о чем-то омерзительном или страшном? Марк не был особо уверен в этом. Но зато был полностью уверен ровно в том, что Ван просто отлично целуется. Особенно перед входом в туановский подъезд. Особенно под проливным дождем, который перестал казаться чем-то важным тогда, когда чужие ладони легли на талию и пальцами чуть надавили на кожу. И если раньше Марк Туан видел людей лишь с отрицательной стороны, считал их всех мелочными, эгоистичными и боящимися трудностей, то сейчас готов был с полной уверенностью признаться: среди кучи штампованных личностей с огромным количеством страхов, выдуманных принципов и заботы о собственном благополучии есть только один, которого действительно можно назвать Человеком с большой буквы. И это – Джексон Ван.***
В общем-то, их отношения развивались довольно медленно: Джексон осторожными и маленькими шажочками подступал к Марку, старался не навредить, не спугнуть и не вскрыть его прошлые раны. Он гулял с ним по вечерам после собственной работы; болтал много-много, двумя пальцами осторожно отворачивая его голову от себя, заставляя смотреть только прямо, в попытке создать видимость той самой «нормальности» [Джекса все равно не обязательно было слушать - разговоры были совершенно ни о чем и на первые приходившие в голову темы], ведь о проблеме старшего должны были знать только они; он обнимал мягко и аккуратно, но дальше и не заходил – ждал, когда Туан позволит. Их отношения были похожи на типичную книгу о любви: оба чувствовали друг к другу непередаваемые чувства, которые, казалось, нельзя разрушить никакими испытаниями, напастями и глупыми людьми, что любили посмеяться над чужой проблемой или посмотреть с таким сожалением во взгляде, от которого хотелось только петлю на шею намотать и повеситься. Они почти не ссорились. Ван старался молчать и не провоцировать, а Марк, при угрозе ругани, просто разворачивался и уходил, не намереваясь продолжать спор. Берегли и свои, и чужие нервы. А Джексон со временем начал задумываться об одном: каким же образом можно рассказать о своих чувствах, не используя слов? Конечно же, Туан прекрасно знал о том, как младший относится к нему; знал, что уже после того их первого поцелуя отношения резко перешли со «знакомых» на ступень «влюбленных». Он знал и, в общем-то, не требовал каких-либо доказательств, но Ван считал наоборот. Ему хотелось, чтобы тот узнал о его чувствах; хотелось, чтобы он прочувствовал их в полной мере и понял, что все более чем серьезно. Но вся фантазия Джексона кончалась на банальном «я люблю тебя», которое никак не подходило под стоящий вариант. На самом деле, если бы он был маленьким, то все было бы гораздо проще: раньше для того, чтобы показать другому человеку свою симпатию, Джекс становился еще более гиперактивным. Он смеялся громче, постоянно носился за человеком хвостиком, прыгал, радовался и подобными положительными эмоциями старался привлечь чужое внимание и настроить его на нужную волну по отношению к нему. Только вот сейчас все было гораздо сложнее. Им по двадцать лет с хвостиком, и теперь такие фокусы уже не прокатывают. Но Джексон, отчего-то, все еще не научился играть по-взрослому. В один день он заявляется на порог туановской квартиры с медведем почти собственного роста, который в руках держит огромное красное сердце все с той же совершенно неоригинальной надписью. Да, Марк – молодой парень, казалось, взрослый и серьезный, но на подобный жест своего парня он улыбается и пропускает того внутрь дома. - Джексон, ты идиот, - тихо выдыхает Марк в тот момент, когда на сотый день их отношений ему на почту приходит электронная открытка с каким-то тупым стишком и, кажется, любимой песней Вана. – Милый идиот, - все же признается он и предлагает тому прогуляться сегодня по вечернему Сеулу. А на тысячу журавликов, которые младший так старательно разбросал по постели в один день, он очень странно покосился, ибо представил, как Джексон Ван днями и ночами сидит за столом и страдает подобной хренью. Подобной симпатичной и милой хренью, которую Туан все равно собирает в кучку и расставляет в разных концах квартиры. Выбрасывать как-то жалко и неправильно. Короче, с несколько месяцев Марк испытывает на себе все странности Джексона, на которые отвечает лишь улыбкой и крепкими объятиями. По-другому он не может. А слова «я люблю тебя» слишком обязывают.***
На самом деле, Джексон никогда не интересовался причиной того, почему Марк лишился слуха. Конечно, он не раз думал о том, что где-то в его прошлом скрывается печальная история с подобным отвратительным концом, однако тот, все же, борол в себе любопытство и молчал. Он знал, что старшему все это может не понравиться. Знал, что ему это может принести вполне оправданную боль и мысли о прошлом, которое тот, кажется, упорно избегает и старается вообще не касаться. Он знал, а потому прикусывал губу и молчал. Даже в тот момент, когда Марк пришел к нему в квартиру под вечер с полной решимостью рассказать всю правду. Джексу, в общем-то, не так это и важно было, но китаец настаивал. И тому ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть и впустить его в дом, после направляясь на кухню и готовя ему его любимый кофе. Вообще, Вана всегда поражал этот парень. Серьезно. В нем было столько странностей. Взять хотя бы тот факт, что он из дома почти не выходит – только рисует свои комиксы и раз в сто лет заходит отдать их в здание, что расположено через дорогу от его дома. Его удивляет, как тот только умудряется читать по губам и так профессионально делать вид, что с ним все совершенно в порядке [ему бы в актеры, серьезно, да не возьмут только – по понятным причинам]. Но еще больше его поражает весь внутренний мир Туана, который тот так тщательно скрывает за маской тихого парня, что улыбается в основном лишь в те моменты, когда ему очень-очень больно и слезы внутри себя необходимо как-то сдержать. Казалось, Марк Туан – совершенно непробиваемый и задеть его довольно трудно, но. Когда он рассказывает своему парню о том, как его ненавидел отец, как называл его ошибкой, как бил со всей силы головой о все попадавшиеся на глаза предметы_стены_мебель и, в конце концов, ударил так, что тот потерял сознание и после пробуждения перестал слышать вообще все, Джексон все равно видит, что скрывается за его натянутой улыбкой, которая очень походит на настоящую. Он видит, как его маска спокойствия трещит по швам. Видит, как тот стойко выдерживает этот разговор и старается не хвататься за прошлое. Он видит, как ему тяжело. А потому в одну секунду просто хватает его за запястье и притягивает к себе. Джексон ладонями проходится сначала по бокам, а затем по пояснице, обнимая крепко-крепко и своим лбом утыкаясь в чужой. Он выдавливает из себя ободряющую улыбку и произносит лишь: - Забудь. Его больше нет ни с тобой, ни в принципе с нами. Давай жить сегодняшним днем и друг другом. Договорились? – а после короткого и уверенного кивка он поддается вперед и касается туановских губ, которые немного влажные и с привкусом только что допитого кофе. Усмехнувшись, Джексон чуть толкает Марка вперед, а затем подхватывает его под бедра и несет в спальную комнату, по пути кусая за мочку уха и шепча что-то совершенно бессвязное, то, о чем старшему совсем не обязательно знать. Да, конечно, этот парень всегда был слишком осторожным и аккуратным, совсем не навязчивым, тем, кто дожидается определенного сигнала и только потом начинает действовать. С Марком все было точно так же, не иначе: сначала всякие тупые и безобидные свидания в кафешках, заканчивающиеся коротким поцелуем в губы, затем приходы друг к другу домой, какие-то намекающие подарки и прочая сопливая ерунда, которая всегда сопровождает тот самый конфетно-букетный период, и только после он, наконец, начинает быть более настойчивым и очень жирно намекающим. И, кажется, момент все-таки настал. Джексон больше не мог и, в общем-то, не собирался ждать у моря погоды или одобрения своего парня, который, вроде бы, и не особо-то и против был [вон как голову откидывает и мычит от удовольствия]. Он не собирается ждать, а потому, наконец преодолев все препятствия на пути в виде косяков, валяющейся книги на полу и тумбочки, о которую почти запинается, осторожно кладет его на кровать и тут же нависает сверху, ладонями упираясь по обе стороны от его головы и носом утыкаясь куда-то в ключицу. Он вдыхает его запах и прислушивается к дыханию; он не торопится, а, наоборот, растягивает момент в надежде насладиться парнем как можно больше. И в эту секунду он окончательно осознает: кажется, он без ума от Марка Туана. Настолько, что в данный момент у него просто сносит крышу, а перед глазами все плывет и воедино собираться не намеревается. Потом младший неаккуратно подхватывает дрожащими пальцами низ футболки и стягивает ее через горло, губами тут же касаясь кожи на торсе. Он целует мягко, осторожно, без капли пошлости или прочего подтекста. Этим жестом он старается выразить все свои чувства к нему: китаец снова пытается доказать это без слов, но, кажется, теперь он действительно научился это делать более по-взрослому, без тупых мягких игрушек, приколов и какой-то беспричинной [по мнению Марка] радости. Когда температура в комнате начинает повышаться, а дыхание становится более горячим и от того тяжелым, Джексон принимается и за себя. Выпрямляясь, он начинает медленно стягивать с себя в этот самый момент совершенно ненужную тряпку, одновременно с тем встречаясь взглядом с лежащим под ним парнем и ухмыляясь. Тот выглядит просто охрененно: все эти растрепанные волосы, которые, казалось, так правильно рассыпались по подушке и легли на лоб, чуть прикрывая глаза; офигительные губы, что были чуть приоткрыты из-за невозможности Марка дышать только носом; и, под конец, гребанный полуголый торс, тонкая, почти девчачья (уж по сравнению с вановской-то) талия и белая-белая кожа, которая при свете луны из окна выглядела еще более соблазнительно. Джексон стремительно терял разум и контроль над собой, но признаваться в этом совсем не собирался. Лишь проходился пальцами по чуть выпирающим ребрам и ладонями по плоскому животу, останавливаясь у ремня и с пряжкой расправляясь в считанные секунды. А Марк совершенно не отставал от него: укладывая руки на чужие бедра, он чуть сжал их, ловя откровенный кайф с этого действия. Да, по его мнению, у Джексона Вана были самые охренительные в мире ноги, и он готов был спорить не на жизнь, а на смерть со всеми, кто был с этим не согласен. Первый стон по комнате разносится тогда, когда старший лишается джинс, а Джексон сжимает чужой член в ладони через ткань трусов, которые в тот момент кажутся абсолютно лишними и мешающими получить еще более яркие ощущения. Марку. Вану и без того, в принципе, прекрасно: ему всегда нравился такой тихий, но привлекательный голос этого парня, который хриплыми стонами вызывал полчище мурашек по телу китайца, что упорно кусал губу и старался не поддаваться собственному возбуждению, которое вот-вот готово было вырваться через плотно сжатые губы. Марк, честно, совсем не помнит тот момент, когда он позволил этому странному китайцу, любящему очень тупо шутить и показывать всякие очень смешные картинки из Интернета, стать частью его жизни; не помнит, когда в первый раз доверился ему и понял, что он – все, что у него есть, все, за что, действительно, стоит хвататься всеми руками и ногами. Он до сих пор не знает, благодаря чему тот так привязал к себе и по сей день заставляет сходить с ума не только от легких прикосновений, но даже и от простого присутствия где-то рядом с собой. Конечно, все это Марк окрестил той самой «любовью», которая с каждым днем становилась все сильнее и заставляла желать большего. Желать Джексона и его накачанного тела, что сейчас находилось совсем близко и не давало адекватно соображать. Лишь действовать инстинктам и желанию, широко раздвигая ноги тогда, когда Джекс снял нижнее белье с обоих и устроил ладони на чужих коленях, чуть надавливая на кожу пальцами. Да, они оба уже давно с поехавшей крышей и, казалось, дальше и хуже некуда уже, но когда Джексон пристраивается между чужих ног и проходится руками по бедрам, надавливая на них с такой силой, что вполне возможно на них после могут остаться легкие синяки, оба понимают: все-таки, есть куда стремиться. Но это самое осознание рассеивается после шумного вдоха и короткого несдерживаемого стона в секунду, когда Ван наклоняется к Марку, целуя уголок его губ, и тут же входит в совсем не сопротивляющееся тело, которое тут же выгибается в спине и чуть подается навстречу. Младший не двигается – дает полминуты на то, чтобы тот привык к новым ощущениям. А затем, когда Туан кивает и вцепляется пальцами в плечи, бедрами толкаясь к нему, он начинает медленно двигаться, постепенно набирая темп и начиная буквально вдавливать старшего в кровать. Джексон Ван – тот человек, который ничего и никогда не делает только наполовину или не в полную силу. Особенно, когда дело касается секса. Особенно, когда это секс с Марком. Он подхватывает его под колени и ноги закидывает себе на талию, почти полностью выходя и входя снова под другим углом после того, как парень чуть приподнял бедра вверх. Китаец перемещается с чужих губ на шею, сначала проходясь по ней носом, а затем касаясь губами и чуть прикусывая зубами, оттянув кожу на себя и тут же отпустив. Весь Марк, целиком и полностью, кажется ему идеальным, и он с особой, почти маньячной, жадностью прижимает его тонкое тело к себе, целует и кусает, прекрасно зная, что тот будет совсем не против. Прекрасно зная, что он и сам этого безумно хочет. Ведь Ван делает это лучше всех. Китаец немного теряется и даже охреневает, когда Туан, покрепче вцепившись пальцами в его плечи, чуть надавил на них и ловко завалил его на спину, сразу же усаживаясь на него сверху и самодовольно улыбаясь. Да, он, правда, был очень тихим парнем, который никогда не делал лишних телодвижений и по большей части молчал, пока это не становилось действительно чрезвычайно необходимым, но в этот раз он, видимо, решил сразить Джексона парочкой неожиданных ударов, каждый из которых постепенно выбивал из него душу и гребанные стоны, что были тихими, но такими отчаянными. Старший, уперевшись обеими руками в живот Вана [прежде, конечно же, не забывая пальцами провести по всем кубикам его пресса], чуть приподнялся, а затем резко опустился на чужой член, шумно выдыхая сквозь плотно сжатые зубы и прикрывая глаза. На самом деле, Джексон всегда любил и, в общем-то, занимал ведущую роль в абсолютно любых делах, даже в том же сексе, но именно сейчас и именно эта поза казалась до безумия правильной, ведь ему открывался вид почти на каждый сантиметр тела этого парня, а откинутая назад голова с приоткрытыми губами и полностью открывающаяся благодаря этому шея выглядели просто слишком. Естественно, Джексон не конченый эгоист, который думает лишь о собственном удовлетворении, поэтому, ухмыльнувшись, он обхватил одной рукой чужой член и провел ей по всей длине, после возвращаясь обратно и не забывая постоянно смотреть на лицо Туана, которое говорило обо всем за него. По всей квартире раздавались лишь шлепки, сбитое дыхание и редкие, но громкие стоны, однако обоим, отчего-то, было мало, а время, как им казалось, шло быстро, и они хотели растянуть момент на подольше. Хотели, но когда Марк резко опустился на чужой член до конца, Джексон кончил прямо в китайца, пачкая руку в его сперме через несколько секунд. Туан заваливается на постель рядом, а Ван переворачивается на бок, перекидывая одну руку через него и крепко-крепко обнимая. Какое-то время они приводят дыхание в норму и просто молча лежат рядом друг с другом, в какой-то момент прикрывая глаза и почти мгновенно засыпая. Джексон просыпается под утро под чертово пение птиц за окном. Сначала ему хочется открыть окно и кинуть в них чем-нибудь тяжелым, но когда он взглядом натыкается на чужую спину, то сразу же успокаивается. В общем-то, плевать на лишний шум. Потому что, кажется, ничто не сможет испортить это утро и заставить Вана посчитать его менее идеальным. Под все то же пение младший указательным пальцем на чужих лопатках выводит короткое «я люблю тебя». Впрочем, Джексон Ван никогда не умел выражать свои чувства словами. Однако с Марком Туаном это и не нужно.